Прощание с Константинополем

Новороссия

Сны стали яркие сниться,
Детские вещие сны.
Где-то пылают зарницы
Близкой по крови войны.
Где-то становится летом
Парень, сгоревший в броне.
Только ведь я не об этом,
Я не о том совсем... Не
Понимая откуда,
В нас эта вечность течёт,
Наспех прощаемся с чудом,
Свой не жалея живот.
Что же нас встретит на древнем
И бесконечном мосту?
...Домик над речкой в деревне,
В детстве уроненный стул.
Жизни прошедшей начало,
Тёмные воды извне.
Старый отец у причала
С парнем, сгоревшим в броне.

 

Прощание с Константинополем

Григорию Певцову

Будто жизнь чужую проживаешь,
И особо не переживаешь.
Где-то в глубине ещё жива лишь
Память, заменившая слова,
Про сиянье звёзд на мокрых соснах,
Про густой средьземноморский воздух
С ароматом хвои и лаванд.
Ждёт Царьград, никем не покорённый,
Не российской щедрости хвалёной
И не танков лёгкие колонны,
А поэтов русских голоса.
Львиным молоком* окрасив полночь,
Мы махнём за тридевять по полной
И по-русски поглядим в глаза.
А потом у древнего колодца,
Где легко и дышится, и пьётся,
В зеленях, овинах и болотцах
Поглядим прощально на восток.
Чтобы снова понимать предвестья
В гущине и дебрях лихолесья
Русь былая или сила бесья
Бросят душу в гибельный восторг!

*Львиное молоко – турецкая водка «ракы», с добавлением воды становится белой, как молоко.

 

Журавли 

А. Авдееву

Неужели на юг? Неужели же кончилось, братья?
И я снова очнусь лишь тогда, когда выпадет снег.
И восстану от сна, и захочется в голос орать, и –
Улыбнусь и пойду...

Но останется боль, точно клинопись в сторону юга,
Точно кончик пера обмакнули в танцующий пух.
– Что же я подписал, что теперь – как отрекшийся друга?
И на синем клочке этот росчерк остался и вспух...

Что же ты, моя жизнь ¬– как пустое заглавие книгам?
Не успеешь привыкнуть – уже норовят в переплёт...
Позолота небес по ночам осыпается с криком –
Это звёзды кричат, подписав свой посмертный полёт!

Это я закричал, и вскочил, и проснулся... и плакал
Сам не ведал о чём, только матери ведомо что.
Журавли улетают. Их крылья подёрнуты мраком.
Ночь вливается в город – в пустой опрокинутый штоф.

Журавли расписались свободным и грустным размером.
Как же долго я ждал их – собратьев моих по перу,
А они, пролетая, мне губы осыпали мелом,
Белым мелом тех стран, куда никого не берут.

 

***

Вы знаете, – как одинок верблюд!
В своём горбатом упоенье прозой.
Он пересох, как топка паровоза;
Его по рёбрам раскалённым бьют!
Толпится рядом безобразный люд,
И пальцем норовят потрогать слёзы,
А он лежит – он умер безголосым.
Теперь пески в ноздрях его поют!

 

О. Р.

Облака, провода – до скончанья, до сказочной, странной,
До твоей ли последней, моей непосильной, сохранной,
Как ничто в этом мире, любви – беспримесной, напрасной:
Как угодно зови, навсегда оставаясь прекрасной...

Что дороги нам было дано – до конца, до упора;
Там – закатная кровь, разливаясь, густеет над бором.

... До вечерней звезды над замёрзшей чудовищной гладью,
До последних моих сигарет – с этой шуточной кладью:
Невесомой, несомой, по венам бегущей, отпетой,
Уходящей по капле в ничто, в темноту, без ответа
Уходящей по капле...
                                     Осталась какая-то малость –
Этой нежности, этой любви непонятная жалость.

 

Последние яблоки 

О. М.

Зима беспощадна к своим недоношенным детям!
Весёлая гибель медовых осенних сердец,
Где яблоки в полночь – как мягкая поступь столетий,
Как сочные головы – падают на торец...

«Мой милый – до моря, до самого синего моря!
Осталось немного погоды и водных путей.
И всё это скоро коростой покроется, корью,
До самого моря, куда не достанет метель.

Мой милый, послушай, ведь это уже и не снится –
Какая тревога нам путь выстилает в ночи?..»
Последние яблоки, как незнакомые лица, 
Блуждают по саду – бескровные, злые, ничьи.

Последние яблоки воском и мёдом прогоркли,
Тяжёлые слёзы на них выступают к утру.
«Мой милый, а море...» – уже замирающий окрик
Сквозь долгие ночи и глупый, безрадостный труд.

 

О.Р.

Это август, приятель. Теперь и светает поздней,
И роса по утрам тяжелее блестит под ногами.
Знаешь, я заприметил, считай уже несколько дней
Осень бродит в сенях и хлюпает сапогами.

А дождей ещё нет. Полнолунье. И холод такой
Будто впрямь налегке осень вырвалась конной разведкой.
Воды стали прозрачней, и в мире – какой-то покой
С ретким ветром к утру и с птичьей погудкою редкой...

Это всё потому, что неделю уже – без неё.
Не поверишь, так грустно, что впору садиться на поезд.
Правда, лучше с рыбалкой. И рыба под вечер снуёт.
Так что будем ловить, понапрасну с судьбою не спорясь.

...Как её проводил и не помню, должно быть, молчал.
В этих вечных размолвках с девической глупостью в ссоре
Даже миг расстованья, когда и вокзал – как причал:
Только волны да мы, и ночь обступает, как море.

И в остатки тепла завернувшись, садится в вагон
Твоя поздняя нежность, твой маленький глупый найдёныш.
Что уж там за обиды – остался один перегон:
Дальше станция осень, и всё, и стоп-крана не дёрнешь.

 

***

Осенние звёзды! В далёких и сладостных сотах
Уже набухает искристый, рассыпчатый мёд.
Вот-вот час наступит, когда не в десятый, не в сотый –
В стотысячный раз его небо на землю прольёт!

И мир задохнётся, хватая губами снежинки…
Соломой и тёсом закрыты от воли небес,
Мы встанем в обед, будем печку топить постаринке,
Да в окна глядеть на покрытый сединами лес.

А жизнь, заупрямясь, и денно и нощно, как в сказках,
Начнёт убывать и, мелькнув за ближайшим углом, 
С горы понесётся на кем-то забытых салазках
Туда, где осталась нам целая вечность в былом…

Мы выйдем из дому с моим повзрослевшим мальчишкой, 
Я снега коснусь огрубевшей за годы рукой
И вдруг, задохнувшись внезапной какой-то одышкой, 
Я вспомню о жизни, о той, позабытой, другой!
Мой сын всё поймёт  –  он давно уже всё понимает.
Ему «повезло» с непутёвым и странным отцом:
Вот батя присел, вот глаза рукавом вытирает, 
Темнея сквозь снег всепогодным своим пальтецом.

 

Москва моя

Друзьям-поэтам посвящается

Здорово, други! Вы ещё ни-ни? –
Такого не бывало в наши годы,
Поэты русские такой не знали моды
И душ своих не тискали в ремни!

Ну, как вы, милые – в постылой и святой,
В которой, может, объявлюсь я вскоре,
С которой пить и мыкать наше горе
До самой распоследней запятой?

…Блестящей в позолоте наших снов,
Пропахшей пылью едкой и всесветной,
Горластой встарь, а ныне безответной –
Поклон тебе из далей и лесов.

Ты, говорят, черней ночи самой,
Как сердце, почерневшее от боли,
Которому никто и не позволит
Стучать с дурной эпохой вразнобой.

Но ты сияешь – тихо и не вдруг,
Как лунный снег на даче опустелой,
Как якорь в небеса – России целой,
Хранящий там её небесный струг!

 

Скрябинские этюды

Русским лётчикам 

Погибельней, ближе, правдивей
Звучит исступленье твоё!
…Над скомканной картой комдивьей
Сегодня прервался полёт.

Раскиданы жёсткие крылья
В распадке, поросшем травой, –
Не вынесли и не укрыли,
А лишь принесли в этот бой

Простых мужиков без налички, 
Поверивших в страшную явь,
Так просто, почти по привычке
К фуражкам ладони подняв.

Пахавших кремнистую замесь
Лукавых и диких земель,
Недавно совсем ещё, давесь
Гудевших в долине, как шмель,

А ныне врастающих в небо,
Где шёлк парашютный – как нимб.
Сквозь стропы, сквозь голые нервы –
Фигурки, бегущие к ним…

И кроме небесной отчизны
И дедов, таранивших сталь,
Что есть у них – без укоризны
Глядящих в родимую даль?

 

К Родине

Н. Дорошенко

Время полулюдей, годы полураспада,
Череда беззаконий поросла лебедой.
Что же сталось с тобой, и кому это надо –
Километры беды мерить общей бедой?

Что нам «Запад», «Восток», если вышло иное,
Если русские тропы сюда привели?
Ты стоишь на краю, чуешь вечность спиною,
А вокруг только небо и немного земли.

Только ты, моя рань, моя вольная воля,
Позабыв про усталость, вся в небесной пыли,
Только ты и осталась, как лучшая доля,
Только ты и стоишь – остальное болит. 

 

***

Если мир не проснулся добрей,
Значит, нечего было и браться –
Шум дождя и овражную прель
Воспевать, и в чернилах мараться.

И смотреть на уроках в окно,
Растворяясь в родном и безбрежном.
Что с того, что кому-то дано
Быть непонятым, глупым и нежным!

Всё отмеряно здесь на весах
Нам при жизни не ясного братства…
Если мир не проснулся в слезах,
Значит, нечего было и браться.

 

Воробей

Что-то звёздное, что?.. Не спеши, не спеши,
И не множь понапрасну скорбей…
В этой синей тиши, в этой древней глуши 
Ты сегодня один, воробей.

Посиди на моем ненадёжном окне,
Почирикай в густую листву.
Ты сегодня один, кто заглянет ко мне
И увидит поваленный стул.

А бывало тебя я с окошка кормил, 
Сыпал пригоршни скачущих крох.
Может, нынче тебе этот завтрак не мил,
И ты в чём-то учуял подвох?

Тот же день на дворе, то же солнце в траве,
Те же осы летают, звеня.
Даже тот же ползёт по стене муравей…
Только нет в этом мире меня.

 

***

Виктору Смирнову

Осень дышит мне в спину. Родился таков.
Не друзей и не птиц – все укрылись от ветра.
И не их в том вина, что не стало деньков,
Тех весёлых деньков, нам отпущенных щедро.

Это просто любовь собирает цветы
И пускает венки в студенеющих водах.
Это просто ты вздрогнул у тихой черты,
За которой уже и бессмертье, и отдых.

Просто время пришло, дни такие пришли.
Вот и сын твой подрос, твоя юная вечность.
Всё теперь хорошо, поклонись до земли
Своей странной судьбе за её быстротечность.

Посиди над рекой, поглядись в молоко
Её утренних снов, в их дыханье парное.
Никогда ты не видел таких облаков
Над своей головой и своею страною!

 

***

А. Кувакину

Так дохнуло далёкой зимой
На весёлое наше бесснежье,
Что не стало дороги прямой,
И кривую-то видим всё реже.
В этой тьме, что уснуть не даёт,
В этой вечности, вставшей за спины,
Слышны тёмные гулы болот
И осенние песни рябины.

Я всё больше теряюсь во мгле
Этих дней, вечеров, перепутий.
Я не помню уже, сколько лет
Этой долгой болезненной жути.

Я всё ждал, что товарищ придёт,
Что любимая встанет навстречу.
Но тридцатая осень – и вот:
Я один в этот памятный вечер…

Всё, что будет, уже сочтено.
Знать об этом – душе не пребудет.
Просто время такое: темно…
И дороже от этого люди!

 

***

Д. Ильичеву

Каждый день – как по краешку бездны.
Год за годом – вперёд и вперёд.
Будто кто-то прямой и железный
Там, внутри, в напряженье живёт;

Будто тянет протяжно и глухо,
Как открытая ветру струна,
Эту песню, что слышу вполуха;
Что кому-то на свете нужна.

Каждый день выхожу я из дому,
Будто с поезда ночью – в пургу.
И боюсь, что родных и знакомых
Сквозь метель разглядеть не смогу!

Всё теряется в вихренном танце
Загустевших, как соты, минут:
Сотни лиц, переулков и станций,
Где нас, может, добром помянут.

Только кажется, что бесполезней
И быстрей всё мелькает во мгле…
Мы давно уж несёмся по бездне,
Как когда-то неслись по земле!

 

***

Б. Лукину

Как время-то тянется долго!
Как медленно зреет трава!
Пока меж сомнений и долга
Цветут золотые слова.

Как хочется жить! И дождаться!
До края судьбы добрести…
И хоть бы на миг задержаться
У щедрого мира в горсти!

 

***

Осень проходит, и дни мои стали прозрачны.
Что-то роднит нас ещё с красотой неземною.
Вряд ли дела, что казались нужны и удачны.
Может быть, небо, пропахшее близкой зимою.

Может быть, родина… Радость её неотмирна!
Что-то последнее есть, несравненное в этой равнине.
Что-то такое, что хочешь ответствовать мирно
Всякому «здравствуй»…
– Во веки веков и отныне!

 

Предзимье

К. Самыгину

И всюду будет жизнь, как валенок без пары,
Забытый у плетня в преддверии зимы.
Куда б ты ни уплыл, какие б злые чары
Тебя ни унесли на колеснице тьмы –

Везде отыщешь кров, просевший от заботы;
Везде одни и те ж морщины на челе,
Да горький самогон, как пасынок свободы,
Да сиротливый быт, глядящий из щелей.

Но близко торжество твоей глухой равнины;
Вот-вот, ещё чуть-чуть – и озарится вся
Под низкою луной, средь звёздной ночи дивной,
Нездешней красотой и снегом просияв!

 

Вечерний час

Закат скользит над соснами, над кромкой.
И сизый сумрак следует за ним.
Над родиной печальной и негромкой
Вечерний час – недвижим и храним.

Лишь плеск реки да жалобы кукушки
Ещё тревожат сумерки мои.
Но дальних сосен алые верхушки
Уж не томят предчувствием любви.

Какой-то новой тишиною полный,
Я каждый день Тебя благодарю.
И всё сильней, таинственнее волны
К незримому несутся алтарю.

И в этот час, как будто в час последний,
Седое море настигает нас,
Чтобы судьбу мою с судьбой соседней
Соединить – хотя б на этот час.

 

***

жене Светлане

Вот так и становятся тенью
Любви нашей светлые дни.
Порою мелькнёт в отдаленье,
И вспомнишь – ведь были они!
Июньские чёрные ночи,
Студёный осенний родник,
Реки ускользающий прочерк,
Пронзительный ястреба крик.
И доброго рока над нами
Какой-то незримый пригляд.
Капустниц, летящих на пламя,
Трагически-юный наряд.
И все этой жизни минуты –
А много ведь было минут! –
Мы словно вручили кому-то.
Что нам никогда не вернут.

 

Холода

Если ветер не просто о жизни –
О минувшем твоём говорит!
То, что память скупей и капризней,
И, увы, ненадёжней обид;
То, что скоро подёрнутся мраком
Расставанья и встречи твои...
По каким же таинственным знакам
Нам теперь выбираться двоим
Из уснувшей до срока округи,
Из осенней наследственной мглы?
Если духи сомненья и вьюги
Здесь уже обживают углы?
Если сердце не просит, а стонет,
Умоляет уже о любви?
Если даже грядущее тонет,
Растворяясь в озябшей крови?
И какой-то неведомый голос,
Пробиваясь сквозь холод и лёд,
Всё, что пело в тебе и боролось,
На последнюю битву зовёт!