Рассказы

Яшка

Лучезарное утро. Конец мая. Солнце щедро льёт потоки света на благоухающую цветочными ароматами землю. Небо, словно синька, которую моя бабушка насыпала в свёрнутую в несколько слоёв марлю, и, перехватив тесёмкой, опускала в воду для полоскания, чтобы подсинить бельё.
Пересекаю уютный зелёный двор многоэтажного дома. На скамейках, в тени ветвистых деревьев сидят пенсионеры, беседуют. В нескольких шагах от них расположились дворовые собаки, нашедшие прохладу рядом с кустом жасмина. Тут же мирно «пасутся» голуби, склёвывая рассыпанные кем-то зёрнышки. С царственной грациозностью потягиваются, вылизывают себя коты и кошки после утренней трапезы. Никто никого не трогает, все сыты, довольны, миролюбивы. Совсем как у Киплинга в «Маугли»: «большое водяное перемирие».
Мой взгляд скользит по кошачьим спинам всевозможных расцветок: рыжие, чёрные, пятнистые. Выхватывает из пушистого разнообразия гладкошёрстную кошку с полосато-пятнистым окрасом – самым распространённым в семействе кошачьих.
– Яшка, – зову я. Кошка на мгновение прекращает умываться, выжидающе останавливает на мне взгляд янтарных глаз, и вновь пускает в дело розовый язык-щёточку.
Конечно, это не Яшка, но как похожа!
Память, словно киноплёнку быстро отматывает назад десятилетия.

Такое же солнечное утро, громкие крики чем-то встревоженных ласточек, небо цвета синьки, запах свежевыстиранного белья, добрый голос бабушки: 
– Сегодня первое июня, начало лета.
– А что такое лето?– спрашиваю я.
У меня горе: похороны очередного погибшего воробьишки, которого, вопреки всем стараниям и заботам, я обнаружила лежащим в клетке на спине со скрюченными лапками.
Держу на вытянутой ладошке мёртвую птичку и сквозь слёзы кричу ласточкам о беде, думая, что погибший птенец их сынок.
Сколько уже было этих, едва оперившихся птенцов, выпавших из гнёзд, пострадавших от кошкиных зубов?
Специально купленная клетка – птичий лазарет, не помогла спасти жизнь ни одному воробьёнышу.
Словно в калейдоскопе перед глазами возникают картинки из моего детства.
Маленький, тщательно побеленный домик со множеством окон. Два смотрят на улицу и большую изумрудную поляну. Раньше там был базарчик, потом его снесли, а поляна осталась, густо поросшая сочной зелёной травой, в которой водились крупные, салатного цвета кузнечики. 
Как же здорово было валяться на этом мягком, природном ложе и наблюдать за обитателями травяных джунглей: муравьями, божьими коровками, «солдатиками», как мы, дети, называли букашек с жёсткими панцирными красными спинками, покрытыми чёрными узорами и точками.
Память достаёт из глубин своих тайников бабушкины пышки, изжаренные на огне коптящей керосинки, ощущение тёплой тяжести в ладони от только что снесённого курицей яйца, с прилипшим к скорлупе пушком, глуповатого пса Каштана, кошку с мужским именем Яшка.
Тётя и бабушка, у которых прошло моё раннее детство, не смогли определить половую принадлежность котёнка, и, решив, что это котик, назвали его Яшкой.
Через время поняли ошибку, но кошка уже привыкла к своему имени, поэтому менять его не стали.

Яшка была гордой и степенной, никогда не суетилась, истошно не мяукала, заглядывая в глаза, как делали другие кошки, выпрашивая еду. У неё было чувство собственного достоинства, если можно применить такое определение к животному.
Вечером бабушка брала скамейку, выносила на улицу и садилась, ожидая возвращения с работы моей тёти. Яшка неизменно занимала место под скамейкой. Я бегала и прыгала неподалёку, чтобы при появлении тёти броситься с поцелуями ей навстречу.
Водопровода в частных домах не было, как, впрочем, газа и других благ цивилизации.
Поэтому за водой ходили к единственной колонке в конце квартала.
В тот день всё было как обычно: бабушка уселась на скамейку, Яшка заняла своё место, изредка сверкая глазами из подскамеечного сумрака, я носилась по тротуару, вымощенному кусочками и половинками кирпича.
С противоположной стороны улицы показалась соседка с коромыслом, к которому были прикреплены два пустых ведра. Сопровождаемая рыжей нервной собачонкой, пошла по направлению к колонке в нашу сторону.
– Здравствуйте, тётя Аня! – крикнула я и побежала к женщине.
Не успела та ответить на приветствие, как рыжая охранница, усмотревшая во мне потенциального врага, с громким лаем устремилась навстречу.
Я поняла, что нужно срочно ретироваться, резко развернулась и помчалась обратно. Но в скорости явно проигрывала четвероногому спринтеру. Истерично лающая кудлатка догоняла, я уже чувствовала на своих пятках её горячее дыхание. Ещё чуть-чуть, и собачьи зубы вопьются в мои ноги…

И тут из-под бабушкиной юбки, как чёрт из табакерки серой молнией метнулась Яшка.
Бесстрашно бросилась к собаке, одним пружинистым прыжком оказалась на загривке и, оседлав мою преследовательницу, стала бить когтистыми лапами по морде.
Рыжая взвыла, словно грешница в аду, и позорно припустила к своему дому. Отчётливо помню душераздирающий визг и скулёж наказанной Яшкой страдалицы.
Моя спасительница так и доехала на собачьей спине до чужой калитки, спрыгнула, не торопясь, с достоинством пересекла улицу, и вернулась на свою позицию.
Женщины стояли с открытыми ртами, не в силах вымолвить ни слова. 
После этого случая Яшка была на особом положении: ей позволялось то, что другому зверью было запрещено.
Погибла она до слёз нелепо: отравилась приманкой для крыс.
Всех последующих кошек называли Яшками, и все они были похожи на неё.
Да не переведётся кошачий род! Да пребудут твои потомки, Яшка, в здравии и сытости! Пусть всегда они будут любимы и обласканы своими хозяевами. Я помню тебя!

Любовь за вешалкой

Знакомое здание родной школы. Всё как прежде: перед фасадом клумбы с цветами и кустарниками, позади спортивная площадка, огороженная забором, за которым начинается парковая зона.
И здание, и прилегающая территория ухожены, чувствуется рука хорошего хозяина. Только не слышно ребячьих голосов – время летних каникул.
– Женщина, что вы тут делаете? – слышу я чей-то суровый голос.
Оглядываюсь и вижу спешащих ко мне охранника и молодую даму в деловом костюме, – видимо, директора, или завуча.
– Здравствуйте, решила навестить школу, в которой когда-то училась, – с улыбкой отвечаю я.
Взгляд мужчины теплеет.
– Ну вы бы зашли на проходную, объяснили, а то я смотрю на монитор – незнакомый человек бродит по территории, что-то высматривает.
– Приходите на встречу выпускников в феврале, – приветливо приглашает женщина.
– Спасибо, обязательно.
Бросаю прощальный взгляд на обновлённую после недавнего ремонта постройку.

Школа и сейчас выглядит вполне достойно, а когда я пришла сюда учиться во второй класс – она показалась мне настоящим дворцом.
В то время новое четырёхэтажное здание с большими окнами, просторными коридорами, являло собой образец передовых строительных технологий.
Помню запах краски и сверкающие полы, светлые классы, огромные актовый и физкультурный залы.
Больше всего поражали детское воображение автоматы в конце коридора на первом этаже, которые извергали из своего нутра карандаши. Нужно было опустить двухкопеечную монетку в щель монетоприёмника и нажать кнопку под ней. Карандаш с готовностью выскакивал из автомата, и это было настоящим чудом технического прогресса.
Школа была с углублённым изучением английского языка.
Окна класса выходили на восток, и помещение щедро заливал солнечный свет. Парты были старые, крашенные много раз. Через слой зелёной краски в некоторых местах проглядывали чернильные художества прежних учеников. В конце класса у стены стояла большая деревянная вешалка с длинным рядом крючков, на которые второклашки водружали верхнюю одежду.
Однажды на перемене ко мне подошёл Сашка, длинный, нескладный мальчишка, сидевший сзади меня, и с видом заговорщика произнёс: 
– Пойдём.
Заинтригованная, я последовала за ним. Мы обошли громоздкую вешалку и протиснулись между стеной и предметом деревянного зодчества.
Там, к своему удивлению, я обнаружила Серёжку Гаюнова, чьи пристальные взгляды неоднократно ловила на себе.
– Тебе чего? – спросила я Сергея.
– Ничего, – ответил он и стал разглядывать носки своих ботинок.
Мы так и простояли молча всю перемену под бдительным Сашкиным оком.
Серёжа был очень красивым мальчиком: синие, как горные озёра глаза сияли на загорелом лице, и в этом взгляде было что-то влекущее и загадочное.

Свидания за вешалкой стали происходить с ежедневной регулярностью. Ритуал был неизменным: на перемене ко мне подходил Сашка, и я с замирающим сердцем покорно шла за ним. Было удивительно: совсем рядом мы слышали громкие голоса одноклассников, но старая вешалка надёжно укрывала нас и нашу тайну от посторонних. Сашка соглядатаем неизменно присутствовал при наших молчаливых свиданиях. Серёжкины синие озёра были красноречивее всяких слов. И я каждый раз погружалась и тонула в их глубине.
Однажды рыцарь моего сердца прервал молчание и обескуражил вопросом:
– А хочешь, я буду писать тебе письма одеколоном?
– Зачем? – удивилась я.
– А ты прогладишь их утюгом и всё прочтёшь. – Это было очень необычно и таинственно.
– Хочу!– незамедлительно согласилась я.
Романтику острым ножом прорезал пронзительный звонок, возвещавший об окончании перемены.
– А он ей говорит: « Хочешь, я буду писать тебе письма одеколоном?» – услышала я в тишине начавшегося урока Сашкин шёпот за спиной. За ним последовало ехидное хихиканье его соседки Оли – нашей старосты.
Я оглянулась и испепелила предателя взглядом. Сашка потупился и замолчал. Я готова была вцепиться в его противные торчащие уши и оторвать, чтобы они никогда не смогли услышать то, что скажет мне Серёжка на следующем свидании.
Мир рухнул в одночасье: из класса убрали вешалку. В большом подвальном помещении сделали гардероб, и вся верхняя одежда переселилась туда навсегда.
А потом последовало событие ещё более ужасное: моего синеглазого принца перевели в другую школу. Через год и я поменяла место жительства, – уехала с родителями в другой город. Класс, в который я попала, так и не стал мне родным.
Спустя много лет, вернулась в город моего детства. Пришла на встречу выпускников.
Располневшие «девочки» и полысевшие «мальчики» взахлёб вспоминали, как списывали контрольные, вырывали листы с двойками из дневников, прогуливали уроки и устраивали взрывы в туалете.
– А знаете, кого я недавно встретил? – раздался голос бывшего Сашки, а ныне Александра Евгеньевича, – Серёжку Гаюнова! Ну, помните, он ушёл в третьем классе в другую школу?
– Не в третьем, а во втором, – поправила я.
– Точно, во втором, – согласился Сашка. – Кстати, тебе он просил передать особый привет.
– Да? – удивилась я. – Он меня помнит?
– Ещё бы! Сказал, что ты – его первая любовь.
Как жаль, что мне не удалось прочесть благоухающих одеколоном Серёжкиных писем! Интересно, что бы он в них написал? Но свет его синих глаз навсегда остался в моей душе.
Кажется, я и сейчас узнала бы их из миллиона.

История про историю

Эвелина пересекла шумную магистраль и вошла в тенистую прохладу сквера. Присела на скамью, с наслаждением откинувшись назад, посмотрела вверх.
По небу плыли клочковатые белые облака, птицы порхали с ветки на ветку и соревновались в умении щебетать и выводить трели.
Как же хорошо! Совсем не думалось о предстоящем ЕГЭ по истории, не хотелось сидеть над учебником и заучивать скучные даты, запоминать важные исторические события.
Хотелось бродить с Ромкой по весеннему городу, а потом пойти в кино и на последнем ряду целоваться под шуршание чьих-то бумажных пакетов и хруст попкорна.
Эвелина перевела взгляд на клумбу с цветущими тюльпанами. Подошла ближе, присела, чтобы рассмотреть крупный цветок тёмно-фиолетового цвета. В траве что- то блеснуло.
Девушка подняла жирный язык тюльпанового листа и извлекла прямоугольную подвеску из белого металла на чёрном кожаном шнурке.
– Прикольная штучка, классно смотрится, – восхищённо проговорила Эвелина, разглядывая непонятные символы на металле. Она надела на шею украшение и вытащила из сумки зеркальце, чтобы полюбоваться собой.
Внезапно окружающие её предметы и пейзаж задрожали и стали менять свои очертания, как колеблющийся воздух над раскалённой дорогой. Деревья, скамейка, киоск с мороженым исчезли, а вместо них стали проступать очертания бревенчатых изб, дощатые строения, река, фигурки людей вдалеке.
Раздался истошный петушиный крик, и на появившийся перед Эвелиной плетень взлетел и захлопал крыльями рыжий петух. Он ещё раз заорал, вытянув шею и вытаращив круглые глаза. Издали ему стали вторить другие петухи.

Эвелина со страхом и удивлением обнаружила, что стоит в огороде, окружённым плетнём, с висящими на нём горшками. Она оглянулась и увидела бревенчатую избу. По двору ходили куры и утки, за изгородью хрюкали свиньи. Дверь в жилище распахнулась, и на пороге появился мужик с пшеничной бородой в длинной холщовой рубахе и лаптях.
Он заметил Эвелину, изумлённо почесал в затылке, и озадаченно произнёс: 
– Эва на…
– Глафира, выйди ка, – крикнул он в сторону двери, не отрывая взгляда от незваной гостьи.
Вышла молодая женщина в длинном сарафане. Миловидное лицо было обрамлено белым платком, из-под которого змеилась русая коса.
– Господи Иесусе!– трижды перекрестившись, испуганно глядя на незнакомку, тихо сказала та. – Что за диво дивное? Хозяева подошли и стали разглядывать Эвелину.
– Ты пошто в портки мужицкие нарядилась? – изумилась женщина, глядя на модные рваные джинсы девушки. – Грех, ведь, это!
– Степан, глянь, дыра на дыре, собаки, что ль подрали? – Срам-то какой! – Глафира ткнула пальцем в изображённую на футболке Эвелины целующуюся парочку, под которой пламенела надпись: «Люби меня по-французски!»
Стали подходить люди из соседних дворов посмотреть на «чуднУю девку». Шептались, качали головами, недоумённо пожимали плечами. Так и не поняв, откуда взялась, решили, что Эвелина странница, да ещё малость не в себе, вроде юродивой.
– Да пущай остаётся, чай, не объест. По хозяйству помощницей станет. 
– Пойдём в избу, – пригласила Глафира гостью. Степан возражать не стал и, прихватив рыболовные снасти, отправился на реку.

Внутри было сумрачно. Свет с трудом пробивался сквозь маленькие оконца, затянутые какими-то мутными плёнками. «В древней Руси окна в избах затягивали бычьими пузырями», – вспомнила Эвелина фразу из учебника истории.
Мебелью служили большой деревянный стол, лавки, вдоль стен стояли две широких скамьи. Посередине громоздилась печь без дымохода. В потолке была дыра, прикрытая шкурою. «Большинство изб топилось «по-чёрному», снова вспомнила прочитанное когда-то Эвелина.
Глафира подняла крышку большого сундука, стоявшего на земляном полу, извлекла льняную рубаху и длинную юбку.
– Сымай свою срамную одёжу, на вот, облачись, – протянула она одежду девушке.
Пока Эвелина переодевалась, хозяйка достала из печи чугунок и наложила в деревянную миску каши.
– На-ка, отведай, – пригласила она гостью. Каша была ещё тёплая, пахла дымком и какими-то травами. Эвелина запивала её шипучим квасом и это было очень вкусно.
– А теперь, девонька, работа тебе: накорми скотину, – дала задание Глафира, когда с трапезой было покончено.
Куры паслись самостоятельно, – благо, травы во дворе было достаточно. А для свиней предназначались помои. Эвелина брезгливо взяла лохань со свинячьим деликатесом и направилась во двор.
Петух, разгребавший лапами землю, наклонил голову набок, наставил на незнакомку недобрый глаз, воинственно тряхнул гребнем и пошёл в атаку. Эвелина попятилась, но коварная птица настигла и больно клюнула в ногу. От неожиданности девушка вскрикнула, качнулась назад и уселась на что-то тёплое, живое, перевернув при этом на себя лохань с помоями. То, на что села Эвелина, рванулось из-под неё и понеслось по двору с истошным визгом.
– Охо-хошеньки!– всплеснула руками Глафира, глядя на облитую помоями подопечную.
– Да кто ж тя за себя возьмёт-то, неумеху таку-у-у? – посмотрела она с укоризной на Эвелину.
– Ты пошто Машку испужала? Она ж поросная, детки у неё скоро будут, – оглаживая обиженную свинью приговаривала женщина.
Девушка расплакалась. Невыносимо захотелось домой. Скорей бы уже этот сон закончился!
Она была уверена, что всё происходящее ей снится. Изо всех сил пыталась проснуться, но ничего не получалось.
– Ну, делать нечего, пойдём, девонька, на речку, стираться будем. Глафира пошла в избу и вынесла в узле одежду Эвелины.
«Неумеха» покорно пошла за Глафирой, размазывая по щекам слёзы. 

На реке кипела своя жизнь, все были заняты делом: вдалеке мужики сетью тащили рыбу, женщины стирали бельё, вернее, выколачивали из него грязь скалками и голышами, успевая при этом делиться друг с другом новостями. Речь их была певучая, с незнакомыми словами.
– Ну ступай туда, скупнись, – Глафира кивнула в сторону большого валуна, наполовину покрытого зелёным мхом. – Да не боись, у нас охальников сроду не было.
Эвелина обошла большой камень, сняла испачканную одежду и осторожно вошла в обжигающе холодную воду. Наскоро смыв с себя то, что предназначалось Машке, завернулась в большой кусок ткани, предусмотрительно выданный ей Глафирой.
Пришлось снова облачиться в «срамные мужицкие портки и футболку с любовью по-французски». Намокший кожаный ремешок подвески неприятно сдавливал шею. Эвелина сняла украшение, чтобы просушить, и в этот момент окружающий пейзаж стал колебаться, менять свои очертания, а вместо него проступать цветочные клумбы и аллеи знакомого сквера. Ещё мгновение – и девушка оказалась сидящей на скамье, будто ничего и не было.
«Странный сон, подумала Эвелина, приснится же такое!» Она с облегчением вздохнула.
«Надо Ромке позвонить, рассказать». Заныла, зачесалась внизу правая нога. Эвелина наклонилась и обомлела: чуть выше подъёма алела ранка, оставленная клювом рыжего петуха. «Так это был не сон?!» Девушка взволнованно вскочила. Что-то упало с её колен и гулко ударилось о тротуарную плитку. Под ногами лежала прямоугольная подвеска из белого металла на чёрном кожаном шнурке.