Зелёная трава

Дом

Дом – он для всех начало из начал.
И ощущенье встречи с ним тревожно.
Всё кажется, что будто дом – причал,
К которому причалить невозможно.

Мой дом, я часто думал о тебе,
Твои приметы, как и в детстве, знаю:
Пролазы в островерхой городьбе,
И вдоль неё звенящие трамваи,
И от угла дороги поворот,
Который от твоих увёл ворот.

Я за него ушёл, не оглянувшись.
Меня манили новые огни.
За этот грех, давным-давно минувший,
Меня, мой дом, напрасно не вини.

Тогда, мой дом, пришла моя пора
Познать сомненья, горести и муки,
И я ушёл из твоего двора,
Где с солнышком беседуют старухи,
Где я любовь впервые ощутил – 
Как будто каблуки по сердцу стуком:
Мне незнакомый парень уводил
Соседку Любку, взяв её под руку.

И я, рванув от ворота рубаху,
Не думая, что будет, со всех сил
Им камень вслед отчаянно, с размаху – 
Пускай и не попал, – но запустил!

Никто плохого в этом не приметил.
Весь двор решил – ударил в вороньё.
Тогда я думал, что в него я метил,
Но позже понял – всё-таки в неё.

Мой дом – причал. И дом мой не забыл,
Кто в нём рождался, умирал, любил.

С причалом дом сравнив не для словца,
Я говорю, что роль его не мнима:
К нему в разлуке тянутся сердца,
К нему свернёшь, коль ехать будешь мимо,
К нему в конце пути наверняка
Придёшь, чтобы проститься перед смертью.
Кто говорит, что не придёт, – не верьте!
Так было, есть и будет на века.

Одно лишь горько: пред его крыльцом
Не встретят, как бывало, мать с отцом…

Мне объяснить, наверно, не суметь
Простым стихом закона возвращенья.
Но кто ж поверит, что решится смерть
Застигнуть в доме твоего рожденья?..

 

***

Всё знаю: что от рождения,
Что – из житейского опыта…
Жизнь – это стихотворение
От вскрика и вдруг до шёпота;

Любовь – как идти по краю
Пропасти, ждущей грозно…

А как умирать – не знаю.
Узнаю – да будет поздно…

 

Русский язык

За то лишь русский надо чтить,
что делит гранью тонко:
как счастье с горем выносить,
как гроб из дома выносить,
как выносить ребёнка.

 

Комната

Квадратом комната. Окошко.
Кровать с подушкою. Комод.
Здесь хорошо бы вставить: кошка.
Да кошки нет. А важный кот
Следит за мышкой влажным взором,
Себя хвостом обнявши, плут.
Кот, как и мышка, – из фарфора.
Но ночью, может, оживут.
А дальше: лампа, подоконник,
Компьютер, рукописи, клей…
Я этой комнаты покойник,
Затворником поскольку в ней.
Я в комнате, как на войне,
В какой не выжить, знаю, мне…

 

Армейский шаг

Армейский шаг – широк и всласть.
И нет скупее. Маршировка.
Противогаз. И с пуд винтовка.
Упал бы – да нет сил упасть!

«Круг-ом!» – рвёт горло командир.
И – с командира взятки гладки – 
Мы маршируем без оглядки,
Сбивая каблуки до дыр.

Армейский шаг – для сильных лишь,
Ни для кого в нём нет поблажки…
Захочешь – не глотнёшь из фляжки,
И жажду шагом утолишь.

«Тянуть носок!» – приказ для всех.
И – «Песню запевай!» – команда.
Армейский шаг – не пропаганда! – 
Труд, боль, победа и успех.

Армейский шаг – и век, и миг,
И строй, и полная свобода,
С ним радость даже в непогоду…
Я только им шагать привык!

 

О прошлом

Я в прошлое своё влюблён.
И помню всё. И всех. И даже – 
Как лямка дембельской поклажи
На левый давит мне погон.

Я в прошлое своё влюблён,
Да не приставил к нему стражу,
И прошлого теперь пропажа
Под левым под плечом, как стон.

 

Искусство времени

Когда я молод был и вечен,
Без денег даже на кино,
По воскресеньям каждый вечер
Балет смотрел в ПКиО.

Там на зачуханной эстраде
Под семечки и пьяный бред
Бесплатно, просвещенья ради,
Бил ножками кордебалет.

В прожекторах белее мела,
С глазами красными, как кровь,
Душил свихнувшийся Отелло
Из-за платка свою любовь.

Италия, Верона, площадь...
Ромео немощен и сед.
Джульетта, как в загоне лошадь,
Которой, верно, сорок лет.

Но улыбалась, улыбалась,
Чтобы затем, упав, не встать.
И ничего не оставалось,
Как танцу сопереживать...

Искусство или просто Лета
Виновны в том, поди проверь,
Что та, из юности, Джульетта
Такая юная теперь?!

 

Любовь

Мне с детства запало навек
И в сердце вошло, точно жало:
Собаку давил человек,
А та ему руки лизала!

Худою удавка была – 
Рвалась, а покуда вязалась,
Собака покорно ждала,
И билась в глазах её жалость

К тому, кто давил: почему
Не знаешь ты смертного дела?
Она б подсказала ему,
Да вот говорить не умела.
И долго не мог я понять,
Не зная, что смерти сильнее:
Она ведь могла убежать
До новой удавки на шее.

Собака могла – не держал
Её человек, что глумился...
Я был для любви тогда мал,
А всё осознал, как влюбился.

Я разве что рук не лижу,
И преданно вытянул шею...
И, как та собака, гляжу,
Поскольку сказать не умею.

 

Любимой

Жизнь, конечно, сейчас одурелая,
Но, назло дуракам и врагам, – 
Упади, как яблоко спелое,
К моим ногам…

Или, лучше, чтоб плоть не тлением
И другие питала века,
Обернись вдруг стихотворением,
Ненаписанным мной пока.

 

Недоумение

Жил и живу, прожив пустяк,
Пусть жизнь быстрей  всё убывает,
Но почему сирень не так,
Как в юности, благоухает?

И к слову почему, как в дверь,
Я не стучался – было, было! –  
Как чаще всё стучусь теперь? – 
Оно ко мне само сходило…

 

О стихах

Как Слово вспыхнуло в начале,
И Слово это было – Бог,
Стихи уже существовали
Между ещё незримых строк.

Я все стихи на свете знаю,
Как азбуку – от А до Я,
Но никогда вслух не читаю,
Поскольку знаю про себя.

 

Кутилов

Пьяный, немощный, больной,
Телом грязный, редко сытый, 
Местной мафией забитый – 
Литераторской братвой.

В теплотрассе при свечах
Плачет, пьёт, рисует, пишет,
В его душу дьявол дышит,
Но и ангелы в очах.

И на нарах для з/к,
И на лежбище в психушке
Не мечтает стать, как Пушкин:
«Мне б собой побыть пока…

Чтоб скончаться не зазря,
Мне б чернил и всякой краски,
А ещё немного ласки,
И завар для чифиря…

И бумаги – не рулон,
Полрулона бы достало:
Мне осталось жизни мало,
Я почти что погребён…»

А по Омску лжёт братва:
«Сумасшедший, сифилитик!
Он в поэзии лишь винтик
Или жухлая ботва…»

Пьяный, немощный, больной,
Без прикрытия и тыла,
Через мост идёт Кутилов
К скверу – входу в мир иной.

На траву там упадёт – 
Перестанет сердце биться,
И Поэзия страницу 
Ему позже отведёт.

 

Осознанная необходимость

В поэтах уже столько лет,
Что иногда впадаю в ужас.
Не потому, что я – поэт,
Да вот не счесть, кто пишут хуже…

 

Признание

Отдохнул бы – от слова усталость,
Да в России, где столько дорог,
Нас, писателей, мало осталось –
Я и Бог!

 

О славе

Слава – от СЛОВА,
Написанного с ошибкой.
Так что себя, дорогого,
Не восхваляйте шибко!

 

Икона

Заброшенней, наверно, нет
Старушки в старческой обители,
Но греет её душу свет – 
Икона с обликом Спасителя.

Гвоздочек для иконы вбить
Давно начальница позволила,
Коль нечем больше старой жить,
Коль к ней судьба не благоволила.

Спаситель за старушкой бдит
Из рамки, ленточкой обвитою,
И от беды её хранит,  – 
Старушке мнится, жизнью битою.

От зыбки до преклонных лет
Ему известна жизнь старушкина...
А это Пушкина портрет,
Быть может, из эпохи Пушкина.

 

***

Писать – занятие простое:
Перо, бумага – и пиши.
Желаешь, сидя. Хочешь, стоя.
Хватило б для стихов души.

Писать – занятие святое
И, как Вселенная, старо.
Да вот перо не золотое,
И не гусиное перо,

И рядом нянечки-старушки,
Пали хоть факел, не сыскать.
А хочется писать, как Пушкин,
И «сукин сын!» себе кричать!

Но где нарочный, чтоб в конверте
Из немихайловской глуши,
Как Пушкин, за стихов бессмертье
Отдать бессмертие души?

 

В Овсянке

Памяти В.П. Астафьева

От восхищения немея,
Стою, отбившись от друзей,
На берегу не Енисея – 
На берегу России всей.

Под звуки дружеской гулянки,
Омыв Саян крутых бока,
Как вдоль России – 
                            вдоль Овсянки
Течёт прозрачная река.

И круча берега другого,
В её сияя глубине,
Как дар для гостя дорогого,
Вершину подставляет мне.

И я шагну, как на ступеньку,
С неясною в душе виной, 
И разгляжу не деревеньку,
А всю Россию в ней одной.

А как в Овсянке купол храма
Окрасит в золото закат,
Со мною рядом встанут мама,
Из сорок первого солдат…

Я зачерпну воды пригоршню
И с одного глотка напьюсь,
И вкусом слаще, вкусом горше,
Наверно, только слово – Русь.

А вечер синий и щемящий,
Как взгляд Астафьева, когда
Он видит то, что, нас щадящий,
Нам не расскажет никогда.

Отдёрнув неба занавеску
Лишь на мгновенье, как в грозу,
Вдруг Богородица без всплеска
Уронит в Енисей слезу.

И кто увидит и услышит,
Как, над Россией вознесён,
Астафьев в скудном свете пишет,
Слагая буковки в поклон?..

 

Ноша

На босы ноги драные калоши...
Бредёт старик бездомный – не святой.
«Устал, поди?» – спрошу, себя тревожа.
А он в ответ: «Своя не тянет ноша...»
А ноши  той – котомка за спиной
С поклажею, на вид, совсем пустой.

«А что в котомке?» – старика  спрошу.
«Я молодость, – ответит,  –  в ней ношу...»
 
«А что в моей котомке?» – развяжу
Свою в котомку в запоздалом раже,
И собственную старость разгляжу
В давно уже не нужной мне поклаже. 

 

Художник

Памяти А. Темерева

А в мастерской светло и пусто.
А ночью будет здесь темно.
И пахнет квашеной капустой
Ещё сырое полотно...

Художник водку пьёт с поэтом,
Энергослужбу материт,
Но к ночи из дневного света
Ночной светильник смастерит.

Испуганный ночной прохожий
Подумает, вверх бросив взгляд,
Что электричество негоже
Жечь по ночам, когда все спят.

И в ночь уйдёт, о том не зная,
К беде иль радости спеша,
Что свет в ночном окне – святая
Горит художника душа...

 

Начало                

…страну довели мы без всякой войны
по собственной воле.
Е. Артюхов.

Нет, мы не пропали уже,
Коль столько вокруг зла и мрази…
Весна начинается с грязи,
Но как же светло на душе!

Не так уж дела наши плохи,
Как плачем порой, господа,
Поскольку уходят эпохи,
А мы на Земле – навсегда!

 

О поэзии

Стихи не учатся писать,
Стихи приходят сами:
Как в трудную минуту – мать,
Как третий между нами,
Как боль, как ужас, как любовь,
Как камень вдруг на сердце,
Как горлом хлынувшая кровь,
Как первый вскрик младенца…
Как с ворогом смертельный бой,
Как вечности желание,
Как вдруг – свеча за упокой,
А вслед за ней – во здравие…
Как пред мессиею – пророк,
Как метеор тунгусский,
Как ни за что – сума и срок,
Как осознанье – русский!

 

Календарь знаменательных дат

Перед Богом нувориш и нищий,
Царь и раб, и последний солдат – 
Все равны, и строкою Всевышний
Вносит каждого (каждый не лишний)
В календарь знаменательных дат.

В нём о каждом своею строкою – 
Не в разброс, не в подгон и не в ряд,
И у Бога всегда под рукою
(нам без разницы знать – под какою)
Календарь знаменательных дат.

Все мы в нём на виду – и убогий,
И мудрец, и поэт, и фанат,
Миротворец, правитель жестокий...
Пушкин только не вписан в сей строгий
(даты – вдоха и выдоха сроки)
Календарь знаменательных дат.

И напрасно, смешав гнев с тоскою,
Календарь я в надежде листал...
Просто Пушкина вечной строкою
(как мерцающей вечно звездою)
Бог в великую Вечность вписал.

 

Читая Рубцова

Открою книгу на страницах,
Какие Бог пошлёт открыть,
И буду плакать, и молиться,
И умирать, и снова жить.
Я про судьбу свою узнаю
С рожденья до заката дня...
Нет, не поэта я читаю – 
Поэт читает про меня!
Он ныне смотрит, как с иконы,
На тех, кто дружбою клялись,
И грустно мне, что мы, Николы,
В Литинституте не сошлись,
На Добролюбова в общаге
Не пили водку с каберне,
И что теперь другие стяги
Над ним полощут и по мне...

 

Девятый день

Девятый день бушует май
На всём на белом свете,
И за окном, под птичий грай,
В войну играют дети.

А в доме пусто. Тишина.
Отцовские медали...
Как будто вновь пришла война,
И всех на фронт забрали.

Сижу, живой и не живой,
Над стопкою тоскую,
Как будто признан к строевой
Негодным подчистую.

Как будто за окном не май
Девятый день на свете,
Что сух отцовой стопки край —
Как будто я в ответе.

Как пусто в доме... Тишина.
Отцовские медали...
Как будто бы на мне вина,
Что мы другими стали.

Я выпью горькую до дна,
Но сердцу нет свободы, –
Как будто вновь пришла война,
И до Победы – годы...

Девятый день бушует май
На всём на белом свете, 
И за окном, под птичий грай,
В войну играют дети…

 

Нино Рота

Когда утраты и заботы
Одолевают без конца,
Я музыкою Нино Рота 
Держусь из «Крёстного отца».

Жена всплакнёт, придя с работы:
Мол, с Ротой  снова пить черёд?!
А дочка Маша Нино Рота
По-свойски Ниною зовёт.

И в час, когда сокрытый кто-то
О бренности моей нудит,
Она включает Нино Рота:
«Послушай Нину», – говорит.

И в раз, наверное, стосотый,
И навсегда, покуда жив,
Вхожу не мною взятой нотой
Я в «Крёстного отца» мотив.

И стяжки временные рвутся,
Бросая в холод или зной,
И кажется, что вновь вернуться
Могу в утраченное мной.

 

Когда я сторож слову моему

Слабей чем и короче жизни нить,
Осознаёшь всё строже слова силы:
До смерти можно правдой оскорбить,
А ложью – огорошить до  могилы.

И я, когда навеки отлюблю,
И свежий холмик забелит пороша, – 
Ни ложью никого не огорошу,
Ни правдой никого не оскорблю.

Но перед тем, покуда жив, пойму
Я тайну слова, что из сердца рвётся:
Тогда я сторож слову моему,
Пока оно в других не отзовётся...

 

Зелёная трава    

Я однажды лежал на зелёной траве...
Анатолий Кобенков.

Мы когда-то любили лежать на траве,
На зелёной – свободно и вволю.
Не седые ещё, голова к голове,
И с бутылкою алкоголя.
 
Ветви клёнов стелились над нами шатром
И часами казались минуты,
И от травки зелёной был в шаге дурдом – 
Общежитие Литинститута.
 
Ни общаги теперь, ни вина, ни травы,
Ни тебя, друг последний мой Толя.
И стихами из умной твоей головы
Прирастёт только вечности поле.
 
Но покуда я вслед за тобой не ушёл, 
Разреши мне, что прежде лишь снилось,
Полежать за тебя на траве, хорошо? – 
Как однажды с тобою случилось.