Вереск

Вереск

Почему хочу писать об этом?
Почему про это я пишу?
Почему, как самым ясным светом,
самым тёмным вереском дышу?

Почему Шотландия и - точка?
Почему Шотландия вокруг?
Почему любимая и дочка
одиноко бродят - без подруг?

Чёрный ворон хочет сладкой крови.
Захирел закат, как древний клан.
Что нам приготовил-уготовил
окруживший остров океан?

Я смотрю с горы. Пасётся стадо.
Заржавел мой старенький мушкет.
Отчего мне большего не надо, -
только видеть, что взойдёт рассвет?

На шотландском острове так горько.
Скоро мне пойдёт десятый век.
Наконец увижу - пляшет зорька
по холодной утренней траве.

Пролетит вверху большая птица.
Крыльями прохлопает во мгле.
Одинокость выпала ресницей
и лежит ресницей на земле.

 

Хайям, Псалом, Фрост

-1-

Жизнь идёт - не криво и не прямо,
а как надо и заведено.
И луна беспечного Хайяма
смотрит в приоткрытое окно.

Жизнь идёт. Идёт себе упрямо.
Не танцует. Но идёт на свет.
И луна весёлого Хайяма
отсыпает бронзовых монет.

Жизнь прошла. Не скажешь - Здравствуй, яма!
Роза пахнет. Свищет соловей.
И луна печального Хайяма
так темна - от губ и до бровей.

-2-

Н. П.

Есть крупа. Перезимуем,
потому что есть крупа.
А весною поцелуем
деревенского попа.

Я ему целую руку.
Он меня целует в лоб.
Человеческую муку
лучше прочих знает поп.

Он помолится немного.
Скажет мало неспроста -
многословье не для Бога,
не для Господа Христа.

Скажет поп - Прости его Ты,
Боже, Ты прости раба,
это ведь Твоя работа,
а его душа слаба.

Прожил зиму он, в апреле
помолился, - всё, что смог.
Ты терпел. И все терпели.
Он, как все. Помилуй, Бог.

-3-

Стараюсь быть проще и проще.
Так, грубо-изыскан и прост,
идёт по берёзовой роще
какой-нибудь Роберт Ли Фрост.

Он слышит, как птица стрекочет,
как тучи проходят вдали,
и он отрываться не хочет
от неба вот и от земли.
А в рощице хлюпают лужи,
а тучи в туманном дыму.

И будет сегодня на ужин
краюха бессмертья ему.
У ног примостится собака.
Созвездья всю ночь провисят.
Никто не погибнет от рака
в неполных свои пятьдесят.

 

Дождь, дорога

И только молодые живы,
и только дождь идёт обложно.
И от земной своей наживы
внезапно не заплакать сложно.

Автомобили на дороге,
смешная девушка зевает,
два парня говорят о Боге.
О, так бывало. Так бывает.

И ничего уже не бросишь.
И старики живут отчасти.
И ничего уже не просишь,
а только вспоминаешь счастье.

Так в фильме Бергмана дождило.
Готические зданья стыли.
Нас ничего не позабыло.
Мы ничего не позабыли.

Мы помним каждую минуту.
Мы помним каждое мгновенье.
Как пахнет хлебом, влагой, рутой
прошедшей жизни привиденье.

 

Холмы

Холмы, холмы, холмы,
их полумрак весенний
спасёт меня от тьмы.
Гарантия спасенья -

их мартовская мгла
о Фландрии мужицкой,
охотничьи дела,
летающие птицы.

А эта - ближе всех,
она - летящий крестик.
И раздобыла мех
и топчется на месте

ватага молодцов,
охотничая горстка,
Голландия отцов
в снегах Североморска.

Поставьте крест на мне,
перечеркните птицей.
Пускай осядет снег,
не тая, на ресницы.

На белизну щеки
пусть ляжет он, не тая.
Над вечным льдом реки
крестов летает стая.

 

Белый альбом Костромы

Н. П.

А так ли всё ясно? А так ли понятно?
Заварено утро на солнечных пятнах.

Замешано утро на белой водице.
Огромное утро рассветом плодится.

И кто это там так танцует на крышах.
Битловская песня. Раскрашенный Кришна.

Битловская песня. А есть ли сильнее
потребность, чем с нею, чем с нею, чем с нею?

Чем с песней и девочкой-длинные ноги.
Чем с песней о ней и танцующем боге.

Я крепко замешан на том, что, тоскуя,
хочу это утро - такое... такую....

И ты мне как девочка эта знакома,
как белое утро, как белость Альбома.

Играй мне, играй мне! Грачи прилетели.
Грачи прогулялись по смятой постели.

Саврасов тоскует, а Кришна всё пляшет.
И то, и другое - родное и наше.

Заплачь на гитаре, ослепни, воскресни.
Замешаны мы на грачах и на песне

о том, что гитара не может не плакать,
с припевом грачей, приземлившихся в слякоть.

 

Старшеклассница

В ночи ли скрипели качели,
в траве ль одуванчик желтел.
Прекрасны глаза Боттичелли 
у всех боттичеллевых тел.

Ты спи. Над больничной палатой
пусть белым летят облака.
Никто не торопит с расплатой.
Но это пока что. Пока.

Пока воспаление что ли,
покуда качели скрипят,
и дети целуются в школе,
и все умирать не хотят.

Пока в боттичеллевом мае
ещё не маячат кресты,
не режет безносой прямая
прямую твоей высоты.

 

Двор Чудес

По синю небу облако плывёт -
прохладное и ласковое тельце.
Куда оно меня опять зовёт?
В толпу каких бродяг и погорельцев.

Сейчас его укроет тёмный лес.
Ржаной мукой дохнёт домашний ветер.
А у меня - один лишь Двор Чудес,
и больше никого на целом свете.

И больше никого. Но вечер вширь
так распростёрся леденцовым телом.
А мне кричат - Себя не потроши!
Займись каким-нибудь приличным делом.

Но при Дворе прилична нищета,
там потрошат, там тёмные делишки.
Но леденец небес коснётся рта
и самого последнего воришки.

 

Леденец

Руслану Г.

Я тебе скажу как брату -
сладок ужас, боль сладка,
сладкий леденец заката
продала нам жизнь с лотка.

Сладок гребень петушиный -
розоватый холодок.
Мы с тобою не спешили,
это наш законный срок,

чтобы мы смотрели, видя
сладкий-сладкий леденец.
Не скупясь и не обидев
угощает нас Отец.

Леденец с таким вот хрустом.
Встану вечером, взгляну
на прекрасное о грустном -
леденец и тишину.

 

Цирк

-1-

Вл. А.

В шапито всё опять, как всегда.
Там - легка и беспечно-упруга -
подлетает под купол звезда
из ладошек любимого друга.

А быть может, сорвётся вот-вот,
и покончит с дурною привычкой -
быть лишь той, кого любит народ,
а не тонкой сгоревшею спичкой.

-2-

И кому они мешали
в нашем славном городке?
Эта девочка на шаре,
акробат и мелкий шкет.

Для чего мы их убили? -
непонятно лично мне.
Но живём, как раньше жили -
в нашей славной тишине.

-3-

Н. П.

Циркачка идёт по канату.
Дрожит под ногами канат.
Я - ей и шуту-акробату -
когда-то потерянный брат.

Иди над домами Парижа
с улыбкой капризного рта.
Я проще, стандартней, пожиже,
но та же вокруг высота,

когда поднимаюсь с кровати,
на воздух ступаю, и вот -
без лонжи, в дырявом халате,
и некому вытереть пот.

 

Отрубают голову

С. П.

Отрубают голову не больно.
Что же Вы угрюмы так, маркиз?
Старые дома и колокольни
благостно взирают сверху вниз.

Их не тронут страстные угрозы
и простой и кроткий детский плач.
Вытирает человечьи слёзы
ангел и работает палач.

И у них похожая работа -
провожать людей в последний путь.
Небо, страх. И вечность, словно рвота,
мучает. Не плакай. И забудь.

Помни лишь сирень и запах мая -
всё забудь. Ложись и не рыдай.
Гильотина - девушка прямая,
за руку уводит прямо в рай.

Там Вас встретит ангел в чём-то белом.
Но сначала надо лечь сюда,
где палач обычным занят делом,
где блестит небесная слюда.

Ррррраз! и всё. И стоило ли плакать?
Стоило молиться целый день?
Райской атмосферы пахнет мякоть,
пахнет раем майская сирень.

 

Барселона! Анархия!

Н. П.

Ходят девушки с наганами.
Барселона. Небо. Ночь.
Я покончил с донной Анною.
Ты - моя родная дочь,

анархисточка чуть пьяная.
Чёрный-чёрный твой берет.
Мучит полночь фортепьянная 
много-много-много лет.

Твой берет черней, мучительней,
чем слова учителей.
И куда глядят родители?
Каталонского налей!

Лишь свобода - сладким пряником.
Смерть всегда светла лицом.
Всё другое - жалким, пьяненьким
под закатом-мертвецом.

Есть рассвет, наган! Грядущее!
Анархистский твой берет.
Никогда не настающее!
Ничего, короче, нет.

Я прижму тебя, любимая.
Я прижму тебя к груди.
Радость светлая и мнимая,
ров расстрельный - впереди.