По морям, по волнам

И тогда нам экипаж – семья

К концу 70-х годов прошлого века атмосфера экономического застоя и политического маразма настолько сгустилась на одной шестой части планеты, что нечем стало дышать. Всё чаще вспоминал я стихи Осипа Эмильевича Мандельштама – «Мы живём, под собою не чуя страны…»
Особенно это ощущалось в журналистской среде. Свирепствовала цензура, на страницах газет чёрное беззастенчиво выдавалось за белое, лакейские славословия в адрес впавшего в детство «вождя» вызывало раздражение, чувство гадливости.
Я работал тогда собственным корреспондентом дальневосточной радиостанции «Тихий океан» по Магаданской области и старался как можно больше времени проводить в морях или портах Чукотки – подальше от чиновничьей «столицы Колымского края» и вконец завравшихся идеологов т.н. «развитого социализма». Хотелось простора, свежего воздуха, благо масштабы региона (площадь 1 млн. 200 тыс. кв. км, т.е. 49 Латвий) и безмерная ширь морей это позволяли.
И всё-таки я всерьёз подумывал о том, чтобы сменить профессию. Тем более что мои хорошие приятели – зам. генерального директора производственного объединения «Магаданрыбпром» Васильчиков и секретарь парткома Старков давно и не раз предлагали мне должность 1-го помощника капитана на одной из плавбаз. В конечном счёте я согласился. И осенью 1980 года ступил на палубу производственного рефрижератора «Гуцул» в новой для себя роли. На борту этого судна судьба свела меня с людьми, благодаря которым, будучи уже в зрелом возрасте, я многое понял и оценил заново, многому научился. Одним из таких людей был начальник радиостанции «Гуцула» Евгений Васильевич Гущин.

Только в море

Двумя годами раньше в кают-компании «Гуцула» Евгения Васильевича торжественно провожали на заслуженный отдых. Было немало выпито за здравие ветерана флота, сказано много тёплых слов в его честь, вручены подарки и весьма пухлый конверт с премиальными. А в завершение торжества капитан-директор зачитал приказ по «Магаданрыбпрому», которым Гущину за заслуги перед страной и флотом разрешалось и после достижения пенсионного возраста продолжить службу в плавсоставе в должности начальника радиостанции производственных судов. Все восприняли такое решение с радостью, встретили аплодисментами. Не обрадовало это лишь одного из присутствовавших на банкете – радиста Колупаева, который давно мечтал занять место своего шефа. Хотя никаких заслуг ни перед родиной, ни перед флотом за ним пока что не числилось.
Впрочем, и сам виновник торжества никаких особых заслуг за собою не числил. Биография бывалого моряка была типичной для людей его поколения. В конце 30-х годов, в возрасте 14 лет, он остался круглым сиротой. Его отца, капитана дальнего плавания, арестовали по навету человека, которого он считал лучшим другом, обвинив в шпионаже в пользу Японии; мать вскоре умерла от инфаркта – сердце не вынесло обрушившегося на неё горя. Перед Женей Гущиным теперь была одна дорога – в детдом для детей «врагов народа». Но истинные друзья его отца не оставили мальчика в беде: после окончания семилетки устроили его в спецшколу радистов при наркомате торгового флота. До начала войны он работал по специальности на портовом буксире в Петропавловске-Камчатском, затем участвовал в перегоне на Дальний Восток полученных по ленд-лизу в США военно-транспортных судов серии «Либерти». 

Хозяйство Гущина

Осенью 1945 года в качестве радиста на эскадренном миноносце участвовал в боях с Японией, награждён медалью. После окончания войны долгие годы плавал на лесовозах, доставлявших сырую древесину из Петропавловска-Камчатского в порты Западной Европы. Наконец в середине 60-х перебрался с семьёй в Магадан в надежде найти хоть какие-нибудь следы своего отца. Тогда же был зачислен в должность начальника радиостанции на ПР «Гуцул», только что пришедший с Николаевского судостроительного завода, где и служил все эти годы. Правда, с вынужденным перерывом на несколько тревожных месяцев.

«Икорное дело»

Косвенно этот перерыв связан с прогремевшим на всю страну «икорным делом», или делом «Океан», – о взяточничестве в системе министерства рыбного хозяйства СССР и невиданной по своим масштабам контрабанде паюсной и зернистой икры в США и другие западные страны. О взятках и о том, что деликатесные морепродукты уходят «налево», в той или иной степени знали многие рыбаки и люди, причастные к этой сфере. Но предпочитали молчать в тряпочку: правды всё равно не добьёшься, а лишних приключений на свою голову не хотел никто. Кроме таких романтиков и правдолюбцев, как начальник радиостанции затерянной в бесконечных охотоморских льдах ржавой посудины под названием «Гуцул».
Дело в том, что накануне очередной путины Гущин побывал на семинаре в Минрыбхозе, наслушался там от коллег по эфиру страстей по поводу коррупции в стенах ведомства, сопоставил услышанное с тем, чему был сам свидетелем, и, вернувшись в Магадан, перед выходом в очередной рейс опустил в почтовый ящик письмецо, адресованное не кому-нибудь, а самому генсеку ЦК КПСС товарищу Леониду Ильичу Брежневу. Причём письмецо это было не коряво изложенной жалобой, одним из сотен тысяч «сигналов с мест», а обличительным памфлетом, написанным бойким четырёхстопным ямбом, в особо важных случаях переходящим в анапест. Несмотря на оригинальность изложения, а может быть, именно поэтому до генсека памфлет Гущина не дошёл, а был переслан алаверды руководству Дальрыбы во Владивосток для «тщательного расследования», а оттуда, без задержки, в Магаданрыбпром – «для принятия мер».
Меры были приняты незамедлительно. В партии Гущин не состоял, поэтому был подвергнут жесточайшему остракизму на закрытом заседании месткома «за клеветнические измышления в адрес ответственных работников Минрыбхоза». Общее профсоюзное собрание по данному поводу решили не проводить, и правильно сделали: большинство работников Магаданрыбпрома было на стороне Гущина. Народ роптал, но не более того. В итоге Евгения Васильевича по ходатайству месткома сняли с должности, списали на берег и на неопределённый срок (читай – навсегда) сплавили в резерв. По собственному признанию Гущина, это были самые чёрные страницы его биографии.
Но вскоре по системе Минрыбхоза прокатилась волна арестов, Генпрокуратура с подачи председателя КГБ Андропова начала раскручивать «икорное дело». За решёткой оказались даже два заместителя министра рыбного хозяйства СССР (один из них, Рытов, был впоследствии расстрелян), а сам А.А. Ишков отправлен на пенсию и потом, как говорили сведущие люди, застрелился.
Так или иначе, но перепуганное начальство быстренько «реабилитировало» строптивого радиста, и Евгений Васильевич вернулся в радиорубку родного «Гуцула» уже не просто в ранге начальника радиостанции, но чуть ли не национального героя. Весь экипаж был искренне рад его возвращению, кроме, ясное дело, того же Колупаева, который в период отсутствия Гущина исполнял его обязанности и был уверен, что в ближайшее время его утвердят в должности начальника.

Кот Чомбик – истребитель крыс

Николай Пархомец принял «Гуцул» под своё командование почти одновременно с возвращением Гущина, за два месяца до моего вступления в должность первого помощника. Флотилия, вернувшаяся с лососевой путины, лихорадочно готовилась на лов жирной сельди в Гижигинской губе, и новому капитан-директору было недосуг вникать в тонкости отношений между членами экипажа. Многое не устраивало его в организации труда на борту судна – в Севастопольском рыбопромышленном объединении «Атлантика», где он работал сменным капитаном БМРТ (капитанов там было больше, чем судов), были совсем иные порядки. К здешним надо было либо приспосабливаться, либо их ломать и перестраивать.
К сожалению, между новым капитаном и старым начальником радиостанции в первые же дни их совместной службы пробежала чёрная кошка. Точнее – кот Чомбик, которого перед выходом в рейс притащил на борт в корзине Евгений Васильевич Гущин.
Возраст «Гуцула» перевалил уже за 15 лет – срок для судов этой серии более чем солидный. И помимо устаревшего, вконец изношенного оборудования одной из неразрешимых до сей поры проблем здесь были крысы. О наглости и коварстве этих неистребимых грызунов я даже как-то сочинил несколько стихотворных строк:

Каверзно, расчётливо, продуманно
Паразиты начали вредить.
Съели туфлю у второго штурмана –
В чём ему на вахту выходить?

По каютам в подволоках мечутся,
Дважды подлым удалось на днях
Опрокинуть в обморок буфетчицу,
На завпродшу навести столбняк…

Все понимали – добром это не кончится. И вот однажды, года за два перед описываемыми событиями, в район лова прибыл попутным рейсом главный санврач Магаданского рыбного порта Виталий Рабинович со товарищи, судно сняли с рейса, загнали в карантинную бухту и от киля до клотика начинили мышьяком. Крыс в итоге меньше не стало, но были потеряны безвозвратно золотые промысловые денёчки, а с ними и весьма солидные премиальные – до 60 процентов основного заработка.
И вот на борту с лёгкой руки Гущина появился кот Чомбик. Он был чёрен, как его африканский «однофамилец», даже усы были чёрными, поджар, как доберман-пинчер, и беспощаден к крысам – извечным врагам человечества и кошачьего племени.
До Чомбика на «Гуцул» для борьбы с крысами были в разное время «мобилизованы» три свирепых кота – всех их крысы растерзали и съели без соли. Все думали, что та же участь уготована и Чомбику. Но уже в первую ночь пребывания на борту кот нанёс скептикам сокрушительный удар – задушил и сложил в кучу у комингса каюты старпома (понял ведь, кто здесь отвечает за порядок!) дюжину ржавых и хвостатых вредителей. Последующие ночные рейды Чомбика по трюмам были не менее успешными. Повара, кладовщицы, буфетчицы и все остальные служащие судового общепита души в нём не чаяли, подкармливали лучшими кусками, после каждой ночной охоты мыли ароматными шампунями и даже, выведав у Гущина дату рождения отважного истребителя крыс, повесили ему на шею золотой знак зодиака на бархатной ленточке.
Крысы вроде бы даже притихли в испуге, Чомбик отсыпался после ночных вахт на верхней палубе под скупым сентябрьским солнышком… Как вдруг грянул гром.
О появлении на борту «Гуцула» нового члена экипажа знали все, кроме капитан-директора. Неожиданно наткнувшись на спящего кота, он впал в неописуемую ярость и приказал старпому немедленно вышвырнуть Чомбика за борт. Приговор был окончательный и обжалованию не подлежал. При всех своих неоспоримых достоинствах 33-летний капитан дальнего плавания Николай Пархомец обладал одним существенным недостатком – он с детства терпеть не мог кошек. И дознавшись, кто именно принёс на вверенное ему судно «вонючее кошачье отродье», сделал Гущину на планёрке, в присутствии всех начальников служб, выговор в весьма резкой форме.
Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. На следующее утро капитан позвонил старпому и отменил свой приказ о ликвидации кота. Оказалось, что Чомбик, интуитивно ощутив грозившую ему опасность и каким-то образом вычислив, от кого она исходит, передушил за ночь несметное количество крыс и аккуратно расположил их у капитанской каюты. Таким образом, кот в буквальном смысле отвоевал себе место под солнцем на борту «Гуцула» и стал полноправным членом экипажа. Но холодок в отношениях между капитаном и начальником радиостанции остался.

Спирт для протирки контактов

Ежегодно, по принципу «как бы чего не вышло», руководство объединения Магаданрыбпром всеми правдами и неправдами старалось выпихнуть флот на минтаевую путину непременно до 31 декабря. Практика показывала, что, отмечая Новый год на берегу, экипажи промысловых и производственных судов расползаются по припортовым притонам Марчекана и Нагаево, аки тараканы. Собрать их воедино и вернуть на борт в кратчайшие сроки – задача практически невыполнимая.
Все там, «наверху», прекрасно знали, что, выйдя из Нагаевской бухты, флот встанет на якоря под прикрытием горбатого мыса Чуркина, на палубах сейнеров, траулеров и плавбаз зажгутся огоньки новогодних ёлок и рыбаки по полной программе предадутся хмельному веселью.
Так вышло и на этот раз. 2 января 1980 года, мобилизовав наиболее трудоспособную часть экипажа – штурманов и рулевых, механиков и мотористов, «Гуцул», круша форштевнем молодые льды Охотского моря, двинулся в район лова – к юго-западному побережью Камчатки. Следом в фарватере шли 12 промысловых судов, закрепленных за «Гуцулом».
На третий день перехода мне в каюту позвонил капитан-директор «Гуцула» Николай Пархомец:
– Иваныч, ты лучше меня контачишь с начальником радиостанции. Скажи ему, что пора завязывать, а то просто неловко перед радистами-практикантами. Прилетели к нам аж из Калининграда и ещё ни разу живьём не видели своего руководителя практики…
– А откуда такие сведения?
– Радист Колупаев проинформировал.
– Тогда понятно…
В принципе, на переходе в район лова, длившегося в зависимости от ветра и ледовой обстановки от пяти до семи суток, начальник радиостанции может спокойно отдыхать. Задача его службы – дважды в сутки передавать в Центр, т.е. в Магаданрыбпром погоду в ходе следования, с чем вполне справляются вахтенные радисты. Но тут нам на голову свалились эти злосчастные практиканты.
И вот, выполняя просьбу-приказ капитана, я вышел из своей каюты и постучал в дверь соседней, где обретался начальник радиостанции дизель-электрохода «Гуцул», заслуженный работник рыбного хозяйства, ветеран флота и теперь вот – по совместительству – злостный нарушитель трудовой дисциплины Евгений Васильевич Гущин. Радист Колупаев был тут как тут. По его словам, все попытки извлечь начальника на свет божий в данном случае бесполезны. Дескать, не откликнется и не откроет, покуда не истребит до капли трёхлитровую канистрочку «шила», т.е. чистого спирта, выданную ему на берегу «для протирки контактов радиоаппаратуры», и не съест последний из несметного количества пирожков, которые перед выходом в рейс испекла для него жена Алла…

Гущин действительно на стук не откликался. И я вызвал к себе нашего юного старпома Витюшу с дубликатом ключа от его каюты. Устроившись на диване, мы прислушивались к тому, что происходит за переборкой. Поначалу оттуда доносился лишь богатырский храп ветерана. Но вот он проснулся. Пробуждение старого морского волка сопровождалось жалобным скрипом коечных пружин – весил Гущин поболе центнера, кряхтением, крокодильей зевотой и другими характерными звуками. Бормоча себе под нос что-то невнятное, он открыл, а затем захлопнул какую-то дверцу или крышку.
– Понятно, ЭТО он прячет в рундуке, – прокомментировал старпом.
За переборкой звякнули стаканы, послышалось бульканье наливаемой в них жидкости. Процесс опохмелки – если таковой имел место – завершился громким чавканьем.
– Закусывает пирожком, – продолжил старпом свой комментарий.
Тем временем главный радист «Гуцула» рухнул на койку и вновь захрапел.
– Кажется, пора, – сказал Витюша и добыл из кармана связку ключей. – Сейчас мы его вскроем – без шума и пыли…
Укрывшись поверх одеяла ещё и полушубком, Евгений Васильевич похрапывал в своей койке. Круглый столик посреди каюты был уставлен пузырьками с различными лекарствами, здесь же стоял термос. Я отвинтил крышку – помещение заполнил аромат шиповника и ещё каких-то трав. Старпом тем временем открыл рундук и извлёк оттуда заветную канистрочку – она была полна под завязку. Краем глаза я заметил, что Гущин наблюдает за происходящим через полуприкрытые веки.
Краска стыда залила моё лицо, старпом Витюша тоже был смущён и удивлён своим открытием.
– Ну, Колупаев, ну, стукачок гундосый! – горячился старпом, когда мы перешли в мою каюту. – Подсиживает старика, спит и видит себя начальником! Пока я здесь – не видать ему этого кресла, как своих ушей!..
На следующее утро Евгений Васильевич вышел на вахту и даже провёл первый мастер-класс со стажёрами. Кстати, один из них позже заменил в радиорубке стукача Колупаева…
Я доложил капитан-директору о том, что спирт для протирки контактов цел и невредим, а пирожки, испечённые женой Аллой, съедены далеко не все. И поздно вечером, разобравшись с делами, мы втроем – Пархомец, Гущин и я отметили это событие доброй чаркой, закусив домашней выпечкой. Пирожки были и впрямь хороши – до сих пор слюнки текут!..