Разговор c Большой Медведицей

Во Владимирской Мещёре, возле Муромского леса, у деревни по прозванию Кривулино, поодаль за срубленными в лапу амбарами протекала речка-невеличка. А за ней был зелёный луг. А за ним – безымянный овраг. Тёмный. Сырой и неуютный – одноногой таволге лишь симпатичный. 
Вымахала она чуть не в рост человека. И толпилось вязолистных дудочек видимо-невидимо, с пузыристо кипящими малахитовыми купами, с изобильем высоких белых зонтиков, что цвели и пахли разливанным цветочным морем.
По дну оврага струился неспешный ручей. Сил набрал в сумрачном затишке не сказать, чтобы очень много. Журчанья извилистого этого водопропуска посередь глинистых бережков не слышно, хоть нагибайся низко и прислоняйся губами к холодной воде. Чего у него было в полном достатке, так это постоянства.
Сколько помнили себя здешние старики – он тут хозяйничал. Два года назад, пятьдесят... За долгие свои лета пропилил он в мягком, податливом склоне глубокую щель.
На вершине горушки углубление обнаруживалось ещё нешироким и мелким. Курица перепрыгнет при желании.
Зато внизу, там, где значился выход на приречный луг, раздавался овражек в плечах заметно. Зимой тут обычно катались ребятишки, кому как способнее.
Весной, по тёплому апрелю, заливала вода все углубления. Она подмывала мелкие осинки. Навалившись посильней, выворачивала из песка молодые сосенки. Быстрый поток нёс хворост, сушняк всякий. Случались заторы. И не где-нибудь, а у выхода, где русло изгибалось и обходило стороной молочную ферму.
До поры до времени мало обращали внимания на ручей в овраге. Ему того и надо: свободно, вольно катит по закраине Муромского леса, выбирается в чисто поле с берёзовыми колками. И гуляет себе по всему володимерскому ополью, весело журча, весеннюю черемуховую дебрь поднимая ото сна зимнего.
Куда как много у него свободы журчать среди этакой просторной равнины. Нет препонов вольной его неумолчной говорливости до самой до речки Пекши. Которая, как известно, служит завсегдашним светлоструйным подареньем для Клязьмы.

Слыхали об Успенском соборе, что с многовековой красовитой непоколебимостью стоит по-над тихой добротворной Клязьмой со времён Владимиро-Суздальского княжества? 
Да, широко раскинулось древнее ополье. Глазом не окинешь гречишных да ржаных его морей. Так вот, стал наш ручей подмывать берег излучины, подбираясь под кирпичные стены молочной фермы.
И тогда ему сказали: хватит, братец, шутки с нами шутить! Однажды по утренней росе пришли два трактора с острыми железными ножами-отвалами.
Слой за слоем срезали они края оврага. Огромные ножи, до блеска отполированные землёй, входили в глину, словно в нежное домашнее масло – легко, играючи.
Глина сползала в провал и укладывалась там, наращивая плотину всё выше и выше. К вечерней росе, павшей вместе с туманом на зелёный луг, за фермой встала запруда, накрепко соединив края оврага. Такая она была из себя аккуратная да ладная, что со всей деревни сбежались ребята, чтобы полюбоваться на неё.
Уселись на гребне и, галдя, как стая пичуг, стали ждать, когда наполнится пруд. Но ручеёк не спешил радовать зрителей. Не уходило ещё на отдых лето, а безоблачно, безветренно торчмя торчало – с лучисто ярым солнцепёком. 
Находилось оно в середине своего ежегодного пребывания на земле володимерской. По такой жаре как слабосильному водопропуску овражному не разомлеть, не облениться напрочь?
За весь день у него хватило способности образовать всего лишь большую лужу. Побродили по ней ребята, закатав штаны выше колен, побрызгались в гаме весёлого визга и отправились по домам.
Кому-то надо было рыхлить огуречные грядки. Кому-то было велено воды из колодца наносить в бадью. Для какой пользы? Для такой, чтоб полить капусту перед заходом солнца. Перед тем, как сумрак обнимет огороды.
Одному поручили дров наколоть на растопку. Чтоб, значит, поутру напечь тоболок с творогом, а к ним – блинов да пышек. Другому невтерпёж сбегать на конюшню и посмотреть на жеребят.
Им надо многое успеть – и книжку почитать, и кино поглядеть, и поиграть в прятки.

Миновала летняя серёдка, наладилось жаркое времечко в уход. Неделя идёт за неделей, а пруд сам по себе и ребята сами себя развлекают, до нового вместилища прудового нет им никакого дела.
Ближе к осени однако же заглянули в овраг. Удивились – полнёхонек водоём рукотворный. Волны по его поверхности ходят. Невысокие и рябенькие, а всё же чуть повыше, чем на узкой речке – той самой, что поодаль в черёмуховых зарослях привечает птичье щебетанье, плещется рыбками.
Лягушки на озёрном нынешнем мелководье сидят вполне усидчиво. Высунули из взвеси зелёной, из густой ряски свои круглые глаза-лупы. И радостно им взахлёб квакать:
– Наш пруд! Мы здесь главные!
Против лягушек ребята ничего не имели – пусть живут. Они существа хоть не из самых красивых, но зато полезные. С комарами и слизняками, что портят огурцы и капусту, расправляются за милу душу. Так что ж, отдать в распоряжение лягушек весь пруд? Нет, не им одним обживать новые угодья!
Раздобыли ребята бредень – и на реку. Наловили в ямах плотвичек и серебристых подлещиков. Улов загрузили в ведро с водой. А когда там стало тесно, ребята бегом с посудиной своей – на пруд.
Вот вам, квакающие зеленопузики, новые жильцы. Новички вас не обидят. Будьте уверены, народ самый к лягушкам мирный.
Всё же квакушки поначалу взволновались. Зачем тут им соседи, пусть даже милые и скромные? С какой стати плотве всякой здесь вилять хвостами беспошлинно?
Вот лупоглазые прыг-прыг с берега на глубину. Собрались все на дне и стали держать тайный совет: объявить бойкот новичкам или примириться с подселенцами?
Вряд ли кому доложат они, как судили и рядили у себя на глубине, как порешили жить дальше. Однако по сию пору нет никаких сомнений – уговор насчёт подселенцев есть. Он большинством голосов принят, никем не отменен, и звучит он так: раз рыбки смирные, то и мы тоже не злодеи. Лягушки порешили уладить дело миром. Нет нужды воевать. Лучше всем вместе спокойно пребывать в довольствии, а главными пусть будут на пруду ребята.
Кто скажет, что решение принято неумное?

Потом возле плотины увидел я крякву с выводком. Дикая утка плыла недалеко от бережка. За мамашей пуховички поторапливались.
Подумалось мне сначала: испугалась меня семейка. Стал гадать: забьётся она в камыши? Уплывёт в верховья оврага?
Но... нет, не собирались прятаться утки. То вправо, то влево по воде скользят и в клювиках толкут сочную ряску. 
Поглядел я на безмятежную мамашу, на спокойных пуховичков и понял: они же непуганые!
Не обижают их здесь, вот в чём тайна странного поведения диких уток. Рядом с хорошими людьми хорошо живётся и перелётным птицам, и рыбам, что обжили уютный деревенский пруд, и даже лягушкам, забравшимся в водоём без спросу, из одной лишь любви к тёплой тине.
О здешнем мальчике Стёпе знаю историю. Впрочем, и кривулинские старики о ней наслышаны.

***

Звёзды небесные доверяют нам свои тайны. Это уж что есть, то есть – шепчут и шепчут доброму люду. Одна из них сказывала володимерскому парнишке…
Об этом речь впереди. А пока вот о чём надобно знать: в июле возле Муромского леса вовсю зеленели горох, рожь, гречиха и дулся мячами футбольными сочный турнепс, раздвигая своими крутыми боками пашню.
Глянешь на поле кормовой репы – словно сотни упитанных розовых поросят посиживают здесь. Под метёлочками сочных мясистых листьев.
Окончив шестой класс, Стёпа не бездельничал. Он завёл себе правило каждый день ходить на конюшню. К деду Воронихину. Там он помогал конюху кормить лошадей. Особенно любил Нежданку и сынка умной кобылы. Стригуна Соколика.
Как только вымахали в полный рост травы на приречных лугах, начался деревенский сенокос. Заготовили корма для фермы – принялись косить каждый себе. Почти у всех на дворах стоят бурёнки, и на зиму им, ясное дело, нужен запас немалый.
Бригадир дядя Трофим поделил луг на ровные участки. У тебя корова, овцы? Вот тебе делянка. Заготавливай кашку да луговую овсяницу для кормилицы-бурёнки. Для бяшек и коз, коли домашней живности в достатке.
Помог Трофим и с транспортом – шофёр Баснов отвозил сено, куда укажешь, на грузовике.
Июль торопил косарей. Сильная жара сменялась проливными дождями. Потом – опять солнце полыхает заполошно, огненно. И снова – дожди наваливались. Обложные, беспросветные, холодные.
Скошенная трава быстро сохла, когда по всему ополью стояло вёдро. 
Однако сенокосу плохая подмога капризная погода. Понимать надобно: не лишнее это – поскорее убрать сено под навесы. Чтобы не сопрело оно по причине изобильной влаги и не ушло в землю мягким перегноем, потребным одним лишь дождевым червям.
Баснов безотказно мотался на своём грузовике по дворам. Шестерёнки машинные исправно гремели, мотор толково постреливал дымками, и смотришь – у одного на двор завезено сено, у другого.
А третьему не успевали доставить. И у бедняги оно пропадало прямо на лугу.

Такое дело пришлось Стёпе не по душе. Решил он помочь родной деревне. Запряг Нежданку в телегу, подъехал к дому бригадира по самой ранней поре.
– Я тоже могу возить зимний запас коровам.
Дядя Трофим послушать шестиклассника не отказался. Сказал только:
– У нас больше грузовиков нет.
– Обойдусь без машины. Можно возить сено на этой вот телеге. Не возражаете? Конюх – дед Воронихин – даёт лошадь. Нежданка меня слушается, не сомневайтесь. Жеребёнок её, стригунок Соколик, тот станет бегать за нами. Как нитка за иголкой. Никуда не денется. Он шибко любит мамку.
Дядя Трофим подумал, как ему полагалось по должности деревенской. Вздохнул. Махнул крепкой рукой:
– Не возражаю. Трудись на заготовке кормов.
Навить воз – это вам не репой угощать Нежданку с её стригунком. Дело выходило сложным не на шутку. Надо по углам телеги выложить копёшки равной высоты. Потом полагалось заложить серёдку аккуратно. Лишь тогда получится устойчивый кубарик. Который не расползётся на кочках, а едучи в гору – не рассыплется прахом. 
Перед тем, как отправиться в дорогу, Стёпа берёт вилы. Поправляет, проверяет кубарик.
Очешет его сзади, пригладит с боков, осмотрит придирчиво: перекособочен или как, есть ли норма? Только затем берёт вожжи, говорит Нежданке:
– Трогай, милая. Но!
Чмокнет он губами, тряхнёт вожжами. Кобыла упрётся всеми четырьмя ногами, дёрнет воз. И – поехали!
Телега поскрипывает. Сено покачивается. Нежданка помахивает головой, отгоняя слепней. Стёпа идет сбоку воза. В руках держит вожжи. И так Нежданке говорит: 
– Ничего, едем помаленьку. Конечно, сил у грузовика побольше. У него сто лошадиных сил. Но и мы с тобой можем работать. Верно?
Нежданка идёт и кивает. Как заведённая. Стёпа её подбадривает:
– Верное слово я сказал. Будь, Нежданка, спокойна. Не зря уминаешь зелёную траву после работы. И турнепс я тебе не напрасно приношу с поля. Очень ты хорошая, просто-таки безотказная животина. Мы с дедом Воронихиным тебя уважаем крепко. Веришь?
Нежданка поворачивает вбок голову, косит на Стёпу большим лиловым глазом. Словно бы говорит: поверю, если прогонишь надоедливых слепней!
Стёпа берёт веточку. Отгоняет мух и слепней. Нежданка благодарно фыркает. Она и раньше верила мальчику. Теперь во сто раз – крепче.
Принимается Степа насвистывать песню, потому как ему спокойно, хорошо. К тому же нравится править лошадью.

Так и день прошёл. Стало темнеть. Оводы, пристававшие к Нежданке, исчезли. Отдыхать им приспичило. Поля дышали низовым лёгким ветерком, луговой свежестью, тишиной.
А ведь ещё недавно, в полдень, звонким бездонным колоколом стояло над покосом небо. Прозрачные – словно из кисеи сотканные – облачка ходили высоко, под самым солнцем. И не углядеть за их лёгким скольжением, одно слово – пушинки!
Сейчас, когда солнце перестало припекать взгорки, слепить глаза, пришло время выглянуть звёздочкам. Какая-никакая пусть помигает Стёпе приветливо. 
Дескать, вот она я, тут! Не затерялась напрочь в мерцающей дали. Шлю тебе привет. Наилучшие у меня пожелания для тебя припасены. И всё потому, что не ударил лицом в грязь.
Уставился парнишка в вечереющее небо. Ан, звёздочка и выглянула. 
А потом настало время новому дню. Косарям заботы не убавилось. Стёпа снова – при Нежданке.
Чтобы, едучи с луга, попасть в деревню, надо сначала спуститься с холма. Затем следовало проехать мимо запруды, другого пути просто не было. И вот здесь-то, на камушке, сидел дед Воронихин.
Он строго глядит на возницу.
Кому-кому, а конюху не понравится, если Стёпа станет плохо командовать кобылой.
Хомут перекосило? Шлея Нежданке попала под ногу? Постромки спутались? Плохо дело. Не позволит тогда Воронихин быть Стёпе начальником над кобылой.
Глаз у конюха придирчивый. Старайся, возница, углядеть за возом. И – за Нежданкой с её стригунком. Если не желаешь опозориться перед строгим дедом.
Стёпа старается изо всех сил. Под гору опускает воз осторожно. Притормаживает, чтобы хомут не душил кобылу и чтобы вскачь не понесла она вниз.
На дороге случайно оказался булыжник. Большой. Крутобокий. Мальчик не заметил его, и колесо наехало на камень. Заскрипел воз. И – перекосился. Сено покачнулось. Сейчас опрокинется поклажа!
– Стой, Нежданка! – закричал Степа. – А то упадём! Перевернёмся!
Понятливая кобыла сразу встала. Возница схватил вилы. Подпёр ими воз.
– Теперь трогай потихоньку. Но, милая! Не торопись только.
Переехало колесо через препятствие. Телега выправилась. Мальчик, проезжая мимо деда Воронихина, опасливо покосился на конюха. Что скажет судья, сидящий на камушке?
– Езжай, езжай, – сказал дед, одобрительно пошевелив мохнатыми бровями. – Вижу, что справляешься без моей подмоги. Я так нынче считаю: парень ты для крестьянского дела вполне подходящий. Больше скажу – для всякого доброго дела сгодишься.

Вечером, заведя Нежданку в конюшенное стойло и подбросив ей сенца, шёл Стёпа домой по прогону.
Небо очистилось от дождливых туч. Прояснилось, и показались звёзды. Где тут Стёпина знакомая? Ну что ж, поищи её, парнишка, поищи.
Звёзды бывают большие и маленькие. Те, что покрупнее, всегда завораживают того, кто голову запрокидывает и ввысь устремляет любопытный взгляд.
Вот смотришь ты, смотришь, и приходит на ум понимание: там, в невообразимой дали, тоже люди живут.
Небось, глядят на тебя. И так себе полагают: хочешь нам что-то сказать? Говори, но по-честному. Иначе мы просто отвернёмся. Любим ребят честных и работящих, всегда готовы им шепнуть издалека – с нетерпением ждём к нам, гости дорогие!
Длинная улица родной деревни вела Стёпу мимо притихших изб. 
В ночи, высвеченной серебристой дымкой Млечного Пути, было ему тепло и уютно. Горели над головой не гирлянды электрические, а настоящие летние звёзды. Крупные, будто антоновские яблоки.
И знакомая Стёпина звёздочка всё говорила, говорила мальчику:
– Я тут. Я жду тебя.
Такая случилась история, что довелось владимирскому возчику-парнишке побеседовать со звёздами.

***

Вместе с ребячьей командой я тоже возил сено. Разговоры школьников о небе и звёздах помню. И знаю, что по-разному сложились потом судьбы моих друзей. Кто выучился на мастера по фабричному пошиву одежды. Кто получил диплом специалиста по цветным металлам. Один стал деревенским шофёром, а другой – автор этих строк – осилил газетное дело, стал литератором.
И пусть в космонавты никто не выбился, однако… нет, не лишними они были, наши разговоры о делах небесно-планетных. С ними, с этими разговорами, мы крепче полюбили родную землю. 
Недавно августовской тёплой ночью вышел из дому.
Что увидел выше соседних крыш, выше старых яблонь? 
Наверху застыл в недвижности высокий – в серебряных отсветах – ковш Большой Медведицы. Он был уверенный, хорошо укоренённый в небесно бесконечной шири. 
Вдруг один угол ковша стал наливаться какой-то яркой электрической мощью. Словно бы я наблюдал волшебную звезду далёкого детства.
Постепенно светлел горизонт, близилась утренняя заря. Пала на траву роса, а в лесу, за маленькой речушкой… там неколебимо стояли пахучие густые, как им полагается, ели, и в ракитовых кустах начинали петь рассветные зарянки.
Теперь птичьи песни не стихнут, станут набирать силу – озвучивать новый день. Нынче века уже двадцать первого. 
Далеко позади остались те послевоенные годы на покосах с лошадьми и телегами, когда машин: раз, два – и обчёлся. Однако помню безотказную Нежданку по сию пору. И есть, не пропало желание разглядывать безоблачное летнее небо. 
Смотрю и думаю: о чём звёзды, столь яркие и безотказно понятливые, могут рассказывать людям?