Очерки

Лесник и инопланетяне

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Гнал «Москвич» сюда, в эту глухомань, а лесника нет ни в доме, ни на огороде размером в полгектара. И кричал, и стучал. По нулям. С досады как наподдал старую кастрюлю ногой в сторону дома. Вдруг слышу флегматичный, ничуть не испуганный голос:
– Полегче. Так и убить можно…
Со скамейки прямо перед носом встает парень лет двадцати трех. Я хожу, ору, а он лежит, значит, себе и притворяется дохлым, как братец лис. Это приятель лесника, Леха, лесной человек, черноглазый и румяный. Весу в нем не меньше центнера, но на его ладной фигуре килограммы распределены так равномерно, что поневоле залюбуешься: богатырь. Лешка – первый парень на деревне, он же и последний.
От огромного села Дмитрово-Поливаново на моих глазах за десять последних лет ничего не осталось. Лешка, правда, говорит, что кроме него туг еще три молодых парня живут. Да, видел я, подъезжая, всех троих, едущих на одном мотоцикле, держась друг за друга. Меньшему из «молодых» лет за сорок на вид, а большенький, кажись, постарше вашего слуги покорного. Хлопцы вежливо меня спросили, не знаю ли я, кому поршневую от «газона» можно толкнуть. Я не знал, и молодые, застенчиво выругавшись матом, понеслись в сторону Знаменки на антикварном «ижаке» образца пятьдесят шестого года.
Спрашиваю:
– Леха, а где лесник?
– Т-с-с! – подносит он палец к губам. Молчание. Затем:
– Слышишь бензопилу?
– Ничего не слышу, – говорю. – Может, тебе показалось?
Он протягивает в мою сторону ручищу с часами:
– Я отсюда слышу, как наручные тикают. На первой делянке он. У меня вчера бензин в мотоцикле кончился, поехали на твоей «тачке».
Едем вдоль луга, сворачиваем на дорогу в лес. Ставим машину и идем пешком: дальше проехать можно только на лесниковом «УАЗе» – металлическом допотопном гробе на колесиках с плохо закрашенной надписью «МИЛИЦИЯ» на ободранном боку или на Лехиной двухколесной рухляди типа «ИЖ-49», брошенной на траве у лесникова дома. Леха хмурый. Вчера он это… Поддал. Вообще Лешка помогает леснику заготавливать осинку для спичечной фабрики. Но лесник в лес «поддатых» не пускает, и сегодня Леха из доверия вышел. Комары, того и гляди, живьем сожрут. А Лешку вроде и не трогают. Леха спрашивает с подковыркой:
– Городской, скажи, это что за дерево? Да ты на листья голову не подымай, ты по стволу определи.
– Не пойму. Снизу по коре на осинку похоже, а повыше на липку смахивает. Листочки, как у ивы… вроде.
Он смеется:
– Ну, спец. Это ясень.
Вот он какой, оказывается, ясень бывает. Редкое дерево по нашим местам. Стройный, как колонна. А древесина у него, это я видел, розовато-коричневая, твердая и прочная, в нее гвозди не лезут. Из ясеня делали наши предки, лесные люди, тугие луки и били врагов за сто саженей, пробивая кольчуги калеными наконечниками стрел прямо под горячие степные сердца. А это вот липки, красавицы, они на баньки хороши. Осины в обхват с зелеными стволами. На вид нарядные, а сердцевина гнилая. Их когда на пилораме распиливают, то доски вдруг вдоль лопаются, разлетаются веером на холудины. А подсохнут – их пилить не возьмешься: пила вязнет. Дрянь дерево, бабки говорили, Иуда на нем повесился. Клены гулкие, звенят, когда по ним стучишь. Из них топорища не делай – руки отсушишь. Березки в лесу – не для пользы, для красоты. Доски из нее, когда высыхают, выворачиваются пропеллерами, и никакими гвоздями их не подожмешь. Но короли леса, конечно, дубы. Есть гнутые, есть прямые, как свечки. Сырой дуб, кстати, топору и пиле послушен, а лежалый, цвета кофе с молоком, пахнет уксусом, и пила по нему прыгает, не вгрызается…

***

Вот и лесник. «Дружба-1» воет в руках. Топор воткнут в пенек, и двуручная пила рядом лежит. Как их профи называют, «кормилец» и «Дружба-2». Давно я Анатолия не видел. Короткая стрижка, седые волосы. Не сразу узнал. Где-то в подсознании крутится картинка из далекой юности. Танцплощадка возле ДК, горящие огни прожекторов, рев электрогитар из орущих во всю мощь динамиков. И три брата Кудавкиных заходят на «пятачок». Копны кудрявых волос, клеши необъятной ширины из полосатой ткани. Анатолий – старший...
Лесник валит осины. Подходя к огромной осине, мгновенным взглядом оценивает, в какую сторону валить. С визгом впивается бензопила в тугую древесину. Запил слева, залил справа. «Бойся!» Как в замедленном кино, падает ствол во всю тридцатиметровую длину. Гул идет понизу от ахнувшей махины.
Секунду лесник смотрит на Леху, оценивает. Лицо Алексея радостно вспыхивает: чует парень, что условно-досрочно прощен. Мгновенно в руке его, поблескивая сталью, оказывается топор. Падает подрубленный молоденький кленок. И вот уже Леха бегает за лесником, упираясь свежей слегой в стволы валимых деревьев. Иногда спиленным осинам некуда падать, и они стоят, поддерживаемые соседними кронами. Тогда Леха подводит под низ ствола слегу и мощными рывками дергает. Раз! Раз! Пошло дерево. «Бойся!» Ух!
Лесник прыгает в заведенный трактор. Этот МТЗ он сам собрал из металлолома. Но что Анатолий на нем вытворяет! Наезжает на полуметровые пеньки, чуть не опрокидывая «Беларусь», цепляет за стрелу распиленные стволы и с размаху кидает и стоящую телегу. Здоровенный Леха ловко, как кошка, прыгает на телегу, отцепляя дерево, и пулей слетает вниз. Трактор носится по просеке вперед-назад, иногда от тяжести прицепленного ствола встает на дыбы вертикально и вдруг, осилив, рывком падает на четыре колеса.
Толик вел в Башмакове парашютную секцию, у него за плечами больше сотни прыжков! Чувство страха у него давно атрофировалось‚ и браконьеров он ловит без ружья. Если он тебя в лесу застанет за незаконной вырубкой – положи топор и делай, что тебе скажут, беспрекословно. Не зли человека.
Полчаса – и телега забита бревнами. Теперь осину надо будет на коротыши расхватить. Главное, чтобы не красносердцевинным дерево оказалось. Как лесник по стволу сердцевину видит, гнилая она или нет? Ну, это его работа. Фабрика заплатит лесничеству за древесину сколько-то рублей за куб, что-то из этих денег попадет Анатолию, а он с Лехой поделится.
Дело у меня к леснику. Один «новый русский» ищет, кому перевозную пилораму компактную автономную продать. Умная штука. Прямо в лесу можно распилить дерево на брус, доски и вывезти готовый материал. Я сегодня, типа, порученец со своим интересом. Анатолий выслушивает. Задумывается на секунду. И отвечает странно:
– Поздно, мужик. Конец света скоро.
Я гну свое:
– Это шутки. А пилорама такая в лесу – золотая жила. Ты подумай.
– Да нечего думать. Я недавно с пришельцами разговаривал. Они сказали, наша Земля в космосе – вроде тюрьмы, тут все пороки собраны‚ страсти. Ее решили ликвидировать. А мне «зеленые» обещали, что на другую планетку заберут, когда тут дела совсем плохи будут.
Я даже не пойму, шутит он или серьезен. А Анатолий говорит:
– Лес – не мой собственный, брат. Знаешь, я никогда богато не жил, теперь и нечего начинать. Я не раб денег. Вот немного подкалымлю со спичечной фабрикой – сына в Пензу свожу: ему пятнадцать лет, а он еще с парашютом не прыгал. Сейчас прыжки не бесплатные, кучу денег стоят.
Кроме сына у Анатолия еще три дочки, а вырос он в семье, где их, детей, было пятеро. Действительно, зачем ему на седую голову начинать зарабатывать бешеные какие-то деньги? Как я рад, что есть на Руси пока люди, которые плевали с высокой колокольни на эти самые деньги, не все с ума посходили. Пожалуй, пошлю я коммерсанта с его пилорамой. Я что – брокер, что ли…
Нисколько не досадно, что в такую даль гонял. Когда еще попаду в этот медвежий угол. Автобусы сюда не ходят, телефона тут нет, а мобильные не берут. Раньше Поливаново было отделением госплемзавода «Красное знамя». А теперь какие-то москвичи все земли хозяйства взяли, фермы ремонтируют. Рабочих привозят и увозят. До села и его обитателей им дела нет. Фельдшерско-акушерский пункт давно закрыт, вывихи и переломы вправляет одна древняя бабка. Она же всю больницу заменяет. Людей в селе почти нет, от дома до дома десятки метров. Корова чья-то пасется прямо посреди улицы, и хоть в бок ей въезжай на «Москвичонке», хоть бибикай до посинения – она с дороги не уйдет. Луга стоят не кошены, в человеческий рост трава. Как тут живет лесной человек Лешка, где он бензин берет для своего двухколесного «ижака»? А сколько таких углов по России? Останутся ли вообще еще деревни какие-то через десять лет?
Кабы знать…

Гидромотопарадельтаплан

Да я сочувствую, сочувствую. Но не жалею его, нет. Жалеют убогих, несчастных, глупеньких. А он умнее меня в десять раз. Он мудр, как Соломон.

*** 

Я люблю здания старые, странные, загадочные. Старых зданий в Башмакове три. Церковь. Вокзал. И этот вот дом из красного кирпича на берегу пруда. Я знал, что живет в нем Чернышев Виктор Егорович – изобретатель и кооператор, гигант мысли и отец башмаковской технократии. Но меня всегда тянуло зайти во дворик, заглянуть в окошки дома, убедиться, что действительно можно жить в старинном здании на берегу водоема, как показывают в фильмах о дворянской России. И вот я шел. Услышал голос. Увидел открытые во двор ворота. И вошел...
Естественно, как что-то само собою разумеющееся воспринимая мой визит, встречает меня хозяин, водит по двору, рассказывает:
– Вот видишь, какие лежат кирпичи. Весь дом из такого кирпича построен. Еще в 1875 году...
Кирпич огромен, по краям его окантовка, и в центре плоскости – буквы «Д.Е.И.» Удивительно, ведь эта сторона при строительстве уходит внутрь, никто не увидит ни букв, ни окантовки. Но вот делали не на показ, а на совесть, марку берегли...
– Я домик этот купил, хотел в пруду рыбку развести... У меня водолазный костюм был. Сгорел... Все сгорело...
Горе, горе свалилось на него. Пожар приключился в его мастерской. Огонь испепелил, уничтожил моторы и стартеры, приборы и механизмы, надежды и мечты. Обгорели машины, поплавились запчасти... Как краб, ползает он по пепелищу, носком старой калоши поглаживая искореженные до неузнаваемости останки дорогих душе агрегатов:
– Миллионов на пятьдесят сгорело всего...
Это был агрегат для производства мороженого. Сколько сил Виктор потратил, чтобы его добыть, наладить. И вот он лежит, бездыханный, растерзанный... Вот обгорелый четырехкамерный холодильник. Никогда, никогда его безжизненное нутро не примет больше в себя кусочка органической материи, не охладит его до нужной температуры...
Провидение неласково к нему. То он рыбу в пруды пускал, а ее всю покушали окуни да щуки. То он был фермером, да вот семена у него сгорели, сеять нечем. Последний, свеженький пример того, как относится к нему фортуна. Одной меди из сгоревших моторов набрал он 200 килограммов, медь обменял на одиннадцатикиловаттный мотор для мельницы, а мельницу украли недобрые люди темной ночью прямо со двора. Нет, нет ему удачи...

***     

Преувеличиваю, утрирую, раздуваю я до вселенских размеров степень своего сочувствия. Слушайте вполуха мои стенания и вздохи, не сверлите взглядами дырки в моем носовом платке размером со скатерть, которым вытираю я обильные ручьи, стекающие по щекам. Сего суть – крокодиловы слезы. Работа дает журналистам кусок хлеба, а на масло к нему подрабатывают они мнимой экспрессией своих очерствелых чувств. Сегодня сама судьба послала мне его на завтрак...
Если я напишу о нем книгу, то «Детство», «Отрочество» и «Юность» пойдут в ней отдельными главами. Сейчас же несколько слов о его биографии. Родился в Знаменке, в сорок пятом. Уехал на Куйбышевскую ГЭС, там выучился на сварщика. Отслужил в армии, оттуда попал в Донбасс, на шахту. Провалился в вагонетку, и его засыпало породой. Лечился в Сочи, остался там и выучился на водолаза и механика технологического оборудования. Уехал в Воркуту. Работал на шахте электриком, электромехаником, устанавливал сигнализацию в банках, оборудование в столовых. Был техником в аэропорту. Заместителем директора Дворца шахтеров был. Водолазом стал на реке Воркута, и. о. начальника спасательной станции. Семь с половиной лет. Давление повысилось, пришлось искать другую работу. Оказался бригадиром рыбаков в «Печоррыбпроме». На Ан-2 летал по озерам на точки. Ловили семгу, сига. Налима и щуку за рыбу не считали. Омуля добыли больше положенного, и угодил он под суд. Условно получил три года. Как он в наши края приехал и открыл собственное дело – это особая история...
Какие идеи роняет он походя! Бедный японский конструктор завернул бы ласты от зависти. Твердолобый американский инженер позвонил бы по телефону 911, решив, что человек сошел с ума...
– Сеять я буду «Газоном», шестьдесят шестым. Двигатель на него поставлю с МТЗ-82, коробку зиловскую, два ведущих моста. Крутящий момент будет такой, что цепляй к машине хоть культиватор, хоть сеялку. Это вот я делаю косилку. На мультикар ее поставлю – ИФА, немецкую. Колоски будут срезаться и подаваться вот сюда... Плохо ли – свое зерно дома? Пруд у дома перегорожу, рыбку запущу, буду подкармливать. Эх, жаль, гидрокостюм сгорел...
Вот кусочки, оставшиеся от гидрокостюма... Ну, как, как будет он теперь ходить по дну пруда возле своего дома, разглядывать откормленных, сонно дышащих рыб, вяло пошевеливающих плавниками? «Налейте, налейте скорее вина! Рассказывать нет больше мочи...» Сейчас я опять буду стенать и плакать. Кому не нравится, может закрыть глаза, заткнуть уши и считать воображаемых овечек, прыгающих через забор...
Все, открывайте. Мои очи уже просохли. Возле одного механизма он останавливается особо:
– Это я изобрел агрегат для производства горючего. Ты не пиши, как он устроен, а то все будут делать... Получается почти спирт, только спирт – С2Н5ОН, а у меня С2Н6ОН, один Н лишний. Один атом убрать – и пей. Максимыч ко мне заходил, он со мной заспорил. «Ты представляешь – говорит, – Виктор, что значит убрать один атом водорода из молекулы? Это институту исследовательскому не под силу А у тебя отрава получится, ее пить никак нельзя». Я говорю: «Тебя никто и не заставляет ее пить, у тебя машина на бензине, ты же бензин из бензобака не хлещешь?»
Максимыч – это еще один наш гигант мысли. Приятель Виктора. Я спрашиваю:
– Виктор, а я к Максимычу заходил, он автогеном распиливал двигатель какой-то. Ты не в курсе, что это он задумал?
Виктор отвечает:
– Это я придумал. От танкового двигателя У-2-12, двенадцатицилиндрового, можно отрезать кусок на два цилиндра, получится легкий движок. Я труб алюминиевых натаскал, мы с Максом хотим дельтаплан сделать на поплавках, чтобы прямо с пруда моего взлетать... На рыбалочку бы летали... На Шушлинское водохранилище.
Разжижение мозга начинается у меня, судя по хрустальному звону в голове. А он рассказывает, как ни в чем не бывало:
– Бабина полетела от «Тойоты», я ее в мастерскую отнес. А тут пожар... Тромблер я поставил от УАЗ-469, только переделать пришлось. До Софьинки доехал, а оттуда меня буксиром привезли. Ну, сам посуди: видишь, у «Тойоты» под капотом двадцать девять трубок, хрен поймешь, какая куда и зачем... 
Мне кажется, я знаю, за что так сурово к нему небо. За этих вот механических франкенштейнов, которых плодит его голова. За косилку из мультикара, за велосипед без передней вилки. За сношенную шестеренку, у которой он спиливает втулку слева, забивает трубку справа и ставит на прежнее место! В духовном плане: как аморальные биологи слепили из клетки противоестественную овечку Долли, так он без зазрения совести клонирует из утильсырья своих металлических монстров.
Когда подсчитал убытки от пожара, говорит, повеситься хотел. Да передумал. И я говорю: не стоит. Вот раньше какая Россия была, слышишь, Виктор? Русланова поет: «Ой, беда приключилася страшная, мы такой не видали вовек…» Застрелился там чужой какой-то человек, и все о нем рыдают, и песню сочинили, и пели сто лет. А сейчас на двух веревках повесься – никого не удивишь...
«Я верю, друзья, караваны ракет...» И так далее. Причем именно наших ракет, подчеркиваю. Никакой причины нет у России не посадить первыми яблони на Марсе. С нашими-то мозгами, с нашими-то руками, с нашими-то характерами! Не знаю даже, чего нам еще для этого недостает. Разве что удачи чуть-чуть.