«Майская акация…»

Из дневника 33

Ни отстранюсь, 
ни поманю, 
ни прогоню. 
Не поделюсь придуманной обидой, 
которой просто нет, 
не обвиню, 
не оскорблюсь подчеркнуто для вида... 
Не объясню, 
куда и как идти... 
Не оттолкну 
брезгливо или гордо... 
и обещать не стану что-то твёрдо, 
и шёпотом не попрошу «прости»... 
Не обниму, 
не прокляну, 
не отвернусь, 
не соглашусь с готовностью учтиво, 
не упрекну, 
ничуть не рассержусь, 
и не взгляну в глаза красноречиво... 
Не накричу. 
Не назову никак. 
Ни гнева, 
ни ответа, 
ни стремлений... 
Поэтому смолчу без объяснений... 
Зачем? 
Да, так... 
Всего один пустяк... 
Ответа нет, и тайну, уходя, 
не расскажу, 
не унесу с собою... 
И как босым 
явился, как дитя, 
так и уйду, 
лишь дверь слегка прикрою. 

Воспоминание об осени

Уж первый снег на землю лёг. 
Уже надели люди шубы, 
Уже над крышами дымок 
Тихонько выпускают трубы. 

Белым-бело кругом опять, 
Лишь зеленеют свечи сосен, 
И в Ялту хочется сбежать, 
И снова окунуться в осень. 

В лихое золото лесов... 
В багрец кизильника густого... 
От наступивших холодов, 
От ветра злого ледяного... 

Как будто в сказке погостив, 
Вернуться в зиму, через горы, 
Где иней на ветвях у ив, 
Где в окнах белые узоры. 

Бездна

Вечер тих. 
Все дела отложены, 
Всё – путём. 
Всё своей чередой. 
Даже – гладко. 
Пожалуй, можно бы 
сбегать в горы на день другой... 
Но в душе 
беспокойство странное... 
Как-то в сердце не так, 
не по мне... 
Что-то тёмное, 
там за ставнями, 
в неизведанной глубине... 
Не вмещается. 
Невместимое 
отзывается в резонанс... 
То ли сущее, 
то ли мнимое 
настигает в который раз... 
И не спрячешься, 
и не скроешься, 
не сбежишь 
ни в леса, ни в поля... 
Не стряхнешь, 
не сотрёшь, 
не отмоешься, 
как от сажи или угля... 
От него неуютно и холодно, 
от него всё чего-то ждёшь, 
и душа от него расколота, 
что осколков не соберёшь... 
Где-то там 
в глубине не сознанной, 
где-то там 
за пустой шелухой – 
что-то чёрное 
с синими звёздами, 
с белым солнцем 
и жёлтой луной. 

Белая акация

Майская акация
Разливает мёд!
Над моею улицей
Аромат плывёт.
И в его дыхании,
В памяти – ясна,
Расцветает заново
Прежняя весна!
Белая акация...
Дивный аромат!
За трамвайной станцией
Синий палисад...
По мощёным улицам,
Рассыпая звон,
Катится и крутится
Дедушка – вагон...
И мальчишка маленький
С  ранцем за спиной,
Езжу я трамваями
В школу и домой.

Иногда мне хочется
В  тот далёкий год.
Летние каникулы...
Никаких забот...
Побывать. Наполнится.
И – назад, к родне.
Может, юность вспомнится
Точно так же мне?

Грозди белоснежные...
Не сочти, небось...
Новое и прежнее,
Всё переплелось. 
И порой мне кажется,
Через месяц май
С  перезвоном катится
Старенький трамвай.

В пути

Что ж, с Миром мне 
не по пути... 
Он – катится, 
а мне – идти... 
по целине... 
Свою дорогу 
между сумою 
и острогом 
найти, 
пройти, 
и донести 
тепло, 
в благодарение Богу, 
тем, кто способен 
обрести.
По целине… 
Мне. 
А тебе?  

Пробуждение

Устав от безлюдья 
в толпе Pseudo Homo, 
Я больше не струшу 
уже ни на йоту! 
Вздохну полной грудью, 
ведь мне же знакома 
пьянящая душу 
свобода полёта! 
Откуда? 
Из песен? 
Из сказок? 
Из бреда? 
Из снов? 
Из видений 
безглазого чрева? 
Не знаю. 
Из безден! 
Из памяти предков! 
Из боли сомнений! 
Из чистого гнева! 
И вверх! 
Над толпою 
безликих с горбами… 
И свой, опостылый, – 
в кровавые клочья! 
И крылья раскрою 
над их головами! 
И с новою силой 
рвану, что есть мочи! 
Туда, где в разливе 
сияющей выси 
свободно и вольно 
парят силуэты! 
Туда, где красивы 
и чувства, и мысли… 
И больше не больно 
от яркого света! 
И хрип обратится 
клокочущим кличем, 
и гимном, и стоном 
на головы спящих… 
И снова родится 
из мрака безличья 
в толпе Pseudo Homo 
один настоящий. 
И в бездне глубокой 
во тьме подо мною 
из гумуса мрака 
и слизи бессилья 
сперва одиноко, 
затем чередою 
распустятся маки – 
кровавые крылья!

Очнись

Очнись! 
Не время почивать. 
Его уж нет. 
Нам метят в спину, 
и в душу 
дочери и сыну 
уж изловчились 
яд вливать. 
В своем же храме на крови, 
растленны ушлыми лжецами, 
мы так запутались, 
что сами 
забыли имена свои. 

Очнись! 
Твой сон – не Богом дан. 
Он вполз не сам, 
дурман – подмешан. 
Ум затуманен 
и помешан... 
Не верь ушам, 
не верь словам... 
Доверься боли, 
лишь она – 
союзник тлеющей надежде! 
Она и совесть, 
всё как прежде, 
во все былые времена. 
Не спи! 
Не смей! 
Не заглушай! 
Позволь болеть, 
подай им руку... 
Они – жестокая наука, 
но нет других... 
Последний край. 
Так помоги им! 
Фокус прост! 
Пусть разойдутся, 
что есть мочи, 
и ты открыть сумеешь очи, 
и встать сумеешь 
в полный рост! 
Ты – воин, хоть и одинок! 
Твоя душа – вот поле боя! 
Но мы свой бой 
встречаем стоя, 
и побеждаем. 
С нами Бог! 

Тот май

Тот май сжёг мне душу.
В золе и угольях
нет места и тени
от прежних обид.
Изменой, предательством,
ложью и болью
я прежде растерзан,
а после – убит.
Я пал не в бою.
Я зарезан кинжалом.
Хвала вероломству
и полной луне!
И в спину сражённый
отравленным жалом,
я умер от ран,
и от яда – вдвойне.
И вновь возродился,
как Феникс, – из моря
и чистой росы
хризантем сентября.
Судьба нам такая
дана априори.
Во благо ль? 
Не знаю.
Надеюсь, не зря.
И взор обратив
на минувшие беды,
я думать готов,
что без тех перемен,
я  был бы иным,
я бы нынешним не был,
выходит, есть польза
порой от измен!
Но сердце улиткой
скрывается в домик.
Поди достучись
сквозь закрытую дверь.
Пускай ты забыл,
но оно-то всё помнит,
и больше не может 
позволить потерь.
Оно от измен
зачерствело рубцами.
Предательский змей
заморочить успел...
И нам всё трудней
становиться друзьями,
и легче смотреть
на других сквозь прицел.
Я так не хочу
Я хочу по-другому!
Я сердцу кричу,
затворяться не смей!
Давай, выползай,
как улитка из дому,
и двери его
распахни для друзей!

Я – река

Милый друг,
словом можно ранить.
Ты не знал?
Ой-ли? 
Знал и хотел.
Для того и бросал в меня камни,
чтоб задеть.
Но, увы, не задел.
Ты не знал о другом: 
из боли
невозможно построить рай.
Только собственный ад, 
не более,
хоть кому её ни причиняй.
Не трудись. 
Как-то раз Наставник
приоткрыл мне мою ипостась:
Я – река. 
Хоть швыряй в меня камни,
хоть излей в меня 
всю свою грязь.

Западный берег

Стены охристой глины
стерегут бегущую
к югу ленточку пляжа...
Запах йода и тины...
Волны, грозно ревущие...
Пены рваная пряжа...
Утомлённое солнце,
за край зацепившее
кожурой апельсина...
Памяти веретёнце,
раскрутившее 
Бывшее
и вонзившее 
в спину...

Я узнал этот берег...       
Облака прочерчены           
алой тушью заката...         
Слишком длинные тени...     
поцелуи женщины...         
и раскаты
наката...        
Опустевшие пляжи...         
Умиравшее лето...           
Обнажённое чувство...         
Птицы, 
что-то кричавшие               
ветру в небо... 
нелепо,              
протяжно и грустно...
И гремящая галька...
И солёные брызги...
или всё-таки слёзы?..
Хохотавшая чайка...
Рокот низкий  
и близкий, 
возвращающий к прозе... 

Это – западный берег.
Завершение Прежнего.
Край земли. 
Грань заката.
Дальше некому верить.
Дальше – море мятежное.
Дальше нет виноватых.

Не верь, мой друг

Тому, чья речь твой услаждает слух, 
не верь, мой друг. 
Тому, чья клятва лёгкая как пух, 
не верь, мой друг. 
К словам подобным относись со смехом, 
поверь, мой друг, 
двум истинам из двух: 
обманет первый, лишь умолкнет эхо. 
Второй – предаст, едва споёт петух. 

Кванты

Упал на грудь открытый томик Гёссе, 
очки сползли на нос... 
В коротком сне 
Касталии туманные вопросы 
оставили меня наедине. 
Я вижу отстранённые картины... 
не то что б сон, но и не наяву... 
Луной посеребрённые равнины, 
холмы, река, которой я плыву... 
И мельница, что Лету зачерпнула 
лопатками кривого колеса... 
Через неё порядочно минуло, 
да всё перемололо в словеса, 
а кости – в пыль. 
Вот он – конец сюжета. 
Любовь, надежды, ненависть и страх, 
всё – только пыль без запаха и цвета. 
Ни для чего. 
Всего лишь только прах. 
Вождей, тиранов, жертв, святых, героев 
на жерновах рождается мука, 
которую размеренно с собою 
уносит прочь бесстрастная река. 
Кто мы такое? 
Эхо изменений? 
А может, всплески на волне реки, 
наполненные спесью самомнений, 
глотком воды и горсточкой муки? 
И истины зерно перетирая, 
ползут века – махины-жернова... 
Зачем? Не знаю... 
Только понимаю: 
мукА и мУка – близкие слова. 

Кирпичики чужого мироздания... 
Осколки воли... 
Точки и нули... 
Нейроны бесконечного сознания 
и кванты всеобъемлющей любви...

Всего лишь сердце

Меня давно уж белизною 
не волновал бумажный лист. 
Оставленный за суетою, 
он так же безмятежно чист. 
Отложенный до вдохновенья, 
забыт, не то чтобы вполне, 
который месяц без движенья 
лежит на письменном столе. 
Так что ж со мною? Может, годы 
поутрясли былую прыть? 
Или заботы и невзгоды 
меня сумели надломить? 
Или действительно некстати 
в трубу ушёл весь жар и пыл, 
и я, что было – порастратил, 
а то, что помнил – позабыл? 
Скажи мне, белая бумага, 
былое зеркало души, 
быть может, сдуру, бедолага, 
я за грудиной боль глушил? 
Быть может, нужно было бросить 
живое сердце на алтарь, 
и пусть горит себе без спросу, 
для всех, как уличный фонарь? 

Ну, да... К нему, чтобы погреться 
сойдётся парочка бродяг... 
Другим нет дела. Чьё-то сердце... 
Всего лишь сердце... Так, пустяк. 

И поперхнувшись парой строчек 
на мой замысловатый бред, 
бумага как-то между прочим 
моей рукой даёт ответ: 
Всему свой час. Ты – лишь мгновенье. 
К чему роптать? Пришла пора, 
гляди, твоё стихотворенье 
уж родилось из под пера...

Художник: Олег Танцюра