«Под защиту она вручена...»

Руки

С младенчества запомнил их я:
Движеньем ласки и добра
Коснулись бережно и тихо
Они мальчишьего вихра.

Потом метнулись в изголовье
Прощальной тенью два крыла…
Тогда в тревожном Подмосковье
Страна заступников ждала, 

И вот отец ушёл на запад, 
Ушёл на тот свинцовый бой
И горьковатый хлебный запах
Крестьянских рук унёс с собой.

Но в дни пожара и разрухи
В сей мир пришедшего мальца,
Меня хранили эти руки
И хлебопашца, и бойца.

Потом я, как на пьедестале,
На них был поднят к потолку,
И пахла порохом и сталью
Ладонь, прижатая к виску.

Они мне помнятся, литые,
То на сохе, то на руле.
По ним прожилины витые
Текут, как реки по земле.

Ороговевшая их кожа,
Натруженная тяжесть их –
Пример наглядный и надёжный
В трудах и помыслах моих.

Хотел бы верить…

Хотел бы верить в тот из сказки
Сентиментальный милый вздор,
Что голубь свил в военной каске
Миролюбивое гнездо.

Хотел бы верить в здравый разум
И в то, что не позволит он
Кому-то уничтожить разом
Себе подобных миллион...

Штампуют каски… К огорченью,
Не для гнездовий голубка.
Их по прямому назначенью
Ещё используют пока.

К земле прильнувши, где-то рядом
Не воркованье слышу я –
Грохочут дни железным градом
О кровли мирного жилья.

И при зарницах ночью грозной
Глядит тревожно со стены
В тяжелой каске краснозвёздной
Брат, не вернувшийся с войны.

На побывку

На пароме утром чутким
В борт ударило весло.
Колыбель моя, Качулька,
Подтаёжное село.

Я в зареченском лесхозе
Нынче первый пассажир.
Дед меня на перевозе
Специально сторожил.

От росы дымятся травы.
Кошениной пахнет луг.
Мы идём от переправы
Через гору Кузурук.

Золотою кистью срубы
Красит утренняя рань,
И дымки  пускают трубы
Через Белую Елань.

Из-за дома на пригорок 
Нам навстречу вышла ель.
Что-то в горле стало горько…
–    Подержи-ка, дед, шинель.

Оглянул я всю окрестность,
Папиросу задымил.
Дед смеётся:
–    Наша местность,
Неужели подзабыл?

Скажет тоже бородатый –
«Подзабыл»…
Родной ты мой,
Будто не был сам солдатом
И не шел вот так домой. 

Сын

Из армии домой пришёл сынок,
И посветлело в сердце у старушки,
И стал светлее каждый уголок
Её сутулой маленькой избушки.

Не может наглядеться на бойца:
Густой басок, размашистые плечи,
В глазах искринка – всё как у отца,
В сорок втором погибшего под Керчью.

Сын весь в отца. Упрям и деловит,
Не знает он ни лени и ни скуки.
Не прожил дома дня, уж норовит
Скорее приложить к хозяйству руки.

Поправил покосившийся плетень,
Сенник построил, дров привёз из леса.
И ходит мать за сыном ночь и день,
И всё никак не может наглядеться.

Но в счастье смутно чувствует она
Навязчивую тень былой печали:
«Скажи, сыночек, будет ли война?» –
Сама к глазам подносит угол шали.

Сын худенькие плечи обоймёт
И улыбнётся, как отец, точь-в-точь он,
И с доброй хитрецою подмигнёт:
«Не будет, мама… коли ты не хочешь».

Наследство

Что на свете на этом оставлю
Я в наследие внукам своим?
Полевые ковры разнотравья,
Поднебесья атласную синь,

Да таёжные ясные дали,
Да седой енисейский простор,
Да ещё…семь отцовских медалей
Боевых, 
              что храню до сих пор.

Чтобы помнили нощно и денно:
Нам земля эта Богом дана
Не в аренду и не во владенье,
Под защиту она вручена.