«Когда-нибудь и смерть пройдёт…»

***

Ты перешёл за окоём,
где дальше – тишина. 
Теперь, где шли с тобой вдвоём,
должна идти одна.

Как ночи мертвенно тихи...
Но знаю, сквозь года
ты перейдёшь в мои стихи
и будешь там всегда.

Приходит всё для тех, кто ждёт,
в слезах или в крови.
Когда-нибудь и смерть пройдёт,
не выдержав любви.

 

***

Листья тихо шепчут: «неужели?..»
и прощальный свой танцуют танец.
Все слова завяли, заржавели,
только о любви моей остались.

Их ещё несказанные тонны,
и зачем беспомощно и зря я,
словно дождь по крыше, монотонно
их тебе бессонно повторяю.

Я на них встаю, как на котурны.
Капля камень продолбит, врачуя...
Все слова мертвы и пахнут дурно,
кроме тех, что о тебе шепчу я.

 

***

Кондуктор в толпе народа 
протягивает билет.
Похож бы был на Харона,
но слишком яркий жилет.

Смотрела с чувством гадливым…
Каков же он, смерти цвет?
Билет оказался счастливым.
Счастливо вам на тот свет.

 

***

Так, не забыть – очки для глаз,
и кошелёк, и зонт...
И заплатить за свет-за газ-
-за мусор-капремонт...

Вот жизнь настала – круть да верть,
рассудку вопреки,
платить за жизнь, платить за смерть,
за старые грехи...

За всё заплачено сполна -
но вновь предъявлен счёт
за всех, за всех, пред кем вина
в ночи огнём печёт.

Плачу Врачу и Палачу,
что жалости лишён,
уж еле ношу волочу,
а счёт не завершён…

Платить всегда, за все года,
но если – человек, 
не расплатиться никогда, 
не искупить вовек.

 

***

«Живой о живом думает» -
так говорила мне мама.
А я всё тебя, звезду мою,
не отпускаю упрямо.

Тебе, моему собеседнику,
я знаю, быть лучше близко – 
на карточках, на кассетнике
и в почерке на записках.

Пусть кто-то решит, что трогаюсь,
сочтёт чепухой и бредом,
а я по утрам здороваюсь
с  твоим на стене портретом.

Ведь ты же любовь, сокровище,
не улетай, как птица,
я не успела тобой ещё
до конца насладиться.

 

***

Под утро ты пришёл ко мне,
укрыл тихонько одеялом...
И это было не во сне,
меня ничуть не удивляло,
я чуяла тепло руки,
я обнималась, целовалась...
И это было вопреки
всему, что смертью называлось.
Отныне буду я в веках
любимицей, царицей бала…
Ты умер на моих руках,
как на твоих я засыпала.
Не умер, без вести пропал…
А вот и жив, на самом деле.
Ты знал, когда со мною спал,
как мне не выжить в чёрном теле.

 

***

Снова кричала во сне,
как под тяжёлою кладью...
Ты бы прижал потесней,
словно ребёнка, погладил.

Что-то ночами шептал -
и отступали кошмары...
Как без меня тебе там?
Нету убийственней кары...

Если б обнять что есть сил
и нашептаться до боли...
Ты бы мне всё объяснил,
ты бы единственный понял.

 

***

На слух, на память, на сердечный шёпот,
и лишь на ощупь больше не любить…
Как будто бы сквозь прорези решёток,
душою видеть, губ твоих не пить.

Но есть ведь память пальцев, крови, тела,
которые тебя не предадут,
и если б я забыть и захотела -
они мне сделать это не дадут.

Чем легче, невесомее, тем крепче…
У нашей жизни – новая глава.
А ты ночами и без губ мне шепчешь
живые сумасшедшие слова…

 

***

Если б ты мне себя приснил -
стало б больше на жизнь мне сил,-
не душила б как тесный ворот.
Я принять её не могу,
я поднять её не могу,
волочу как Сизиф на гору.

Я ночами гляжу во тьму,
для чего я здесь – не пойму,
ты мне снишься всё реже, реже...
Знаю: где-то ты должен быть,
где-то должен меня любить,
только где же ты, где же, где же…

 

***

Я без тебя, как северный полюс,
в горе – по горло в снегу.
Лишь беда голосит во весь голос.
Радость давно – ни гу-гу.

Холод метели и холод постели,
пусто везде, ни души.
Ватой ножом заполняю щели
рамы, а может души.

Смерть зазывает сладко устами,
в даль ледяную маня. 
Станет ли легче когда-нибудь? Станет.
Когда не станет меня.

     

***

Ни на что не надеюсь,
ничего не прошу,
потому что везде есть
место карандашу

и листочку бумаги…
Пусть я с радостью врозь,
мне хватает отваги
жить без жалоб и просьб.

 

***

Приметы говорят, что день не мой.
Что день – вся жизнь какая-то чужая,
не внемля моей нежности немой
и с глухотой кромешною мешая.

И я сама отныне не своя,
«ничья, ничья» – в окно щебечут птицы.
Семь-я распалось на одно лишь я,
и это мне вовеки не простится.

 

***

Прочитала физика статью
о законах квантовых вселенной.
Вобрала в себя галиматью,
враз себя почувствовав нетленной.

«Космос – коллективная душа,
а душа – миниатюрный космос».
Буду жить теперь, легко дыша,
одолев неверие и косность.

Говорю уже не в пустоту,
в одухотворённое пространство.
Снимешь мне не комнату –  звезду,
пусть там будет скромное убранство.

Отлетит земное, как парша,
ветер разметает наши космы…
Космос – наша общая душа,
а душа – единоличный космос.

 

***

Бывает, зимой вдруг снега растают,
а летом деревья вмиг облетают.
Где-то сместится привычный баланс -
и в мире родится невиданный шанс.

А вдруг в параллельном каком-нибудь мире
сидишь ты в такой же, как наша, квартире,
смотришь с балкона на эту звезду
и ждёшь, когда ж я домой приду.

В квантовых безднах, в ином измеренье
зреет особое тайное зренье...
Может быть, им, что есть силы любя,
в далях незримых увижу тебя.

 

***

За тобой полетела бы следом я,
что же держит прочнее каната?
На кого я оставлю вселенную
и мои дорогие пенаты?

На кого – хоть порой и горчат они -
снов и слов моих нежность лебяжью,
строки в книгах, тобою зачатые,
и в конечном итоге – тебя же?

Вот и птицею здесь окольцованной
прижилась у родимого праха...
Недолюбленный, недоцелованный,
подмигни мне звездою из мрака.

 

***

Как будто нам лето приснилось,
тепла на земле ни на грош.
А осень в лице изменилась,
«ну всё, – процедила, – хорош!»

Другим говорит с нами тоном,
и строг её нищенский стиль.
Что золотом было червонным -
сдаётся в архив и в утиль.

Всё будет – позёмки и смерчи,
и ливней колючая плеть,
но в этих потёмках и смерти
хоть что-то должно уцелеть.

От следа былого объятья,
от прежних смеющихся нас -
обрывком цветастого платья,
улыбкою в краешках глаз.

 

***

Пока ты там в облаках летал -
я переплавляла слова в металл,
ковала себе и тебе кольчугу,
чтоб смерть не смогла нас смолоть совсем,
чтоб встала душа и плоть надо всем,
чтоб мы, как в детстве, поверили чуду.

Пускай судьба мне объявит шах,
пусть жизнь-труба расползётся в швах,
пусть путь к тебе предстоит недолгий.
Остатки – сладки, скрепи слои,
в мозаику радости и любви
войдут нашей жизни с тобой осколки.

 

***

В летящих по ветру конвертцах
ответы от неба лови...
Моё беспросветное сердце,
солёное море любви.

А жизнь расползлась  и раскисла,
бессилен небесный скорняк.
Сквозь заросли здравого смысла  
надежд не прорвётся сорняк.

Осенняя жизнь в одиночку
в преддверии зимней тиши…
И всё же последнюю точку
ты ставить ещё не спеши.

Пусть листья опали, но корни
в земле наши переплелись.
И мне всё светлей и упорней
глядеться в надзвёздную высь.

Там облако в пепельном утре
твои повторяет черты,
и наши сплетённые кудри,
и в профиле слитые рты.

С балкона бросаю я листья,
чтоб ветер легко подхватил,
чтоб ты получил их как письма,
прочёл, улыбнулся, простил...

 

***

Облетают листья, облетают,
открывая истину нагую.
Души наши золотом латают,
их ловлю губами на бегу я.

Нет у нас пощады для природы.
Старую листву ты похоронишь,
а какой-то листик желторотый
не заметишь да и проворонишь.

Полетит он солнышком в конверте
рассказать, что всё ещё наступит,
вы не верьте холоду, не верьте
той ноге, что на него наступит.

 

***

Теперь от меня ты далёко,
за тридевять вёсен и стен.
Со строк не стереть уж налёта
печальных кладбищенских тем. 

Пытаясь пробиться вдогонку,
цепляясь за жизнь не шутя,
стучат и ломаются звонко
стеклянные пальцы дождя.

Цепляйся, входи, растекайся,
посланец холодных небес.
Меня покатай на Пегасе,
пройди со мной слёзный ликбез.

Надену привычно бахилы,
чтоб Лету мне вброд перейти.
Всего ничего до могилы, 
но сколько преград на пути.

 

***

О, полная луна на небосводе,
отнюдь ты не мертва и не глупа.
С тебя глаза влюблённые не сводят,
ты словно нимб, сияющий у лба.

И даже на ущербе, на излёте
твой рог могуч, таинствен и велик,
напоминая о небесной плоти,
пусть скрыт наполовину чудный лик.

О это восполненье без изъятья,
печать богов, вселенной гордый герб!
Любовь кругла, как жаркое объятье,
и жизнь полна, хоть сходит на ущерб.

 

***

Осенние сны и туманы
плетут свою блёклую нить,
и только поэты-гурманы
способны её оценить.

Меня никому здесь не видно.
Со мною родное Ничто.
Под дождиком плакать не стыдно,
прикрывшись им словно пальто.

А ветер – невидимый дворник -
выносит небесной метлой
всё то, что пускает в нас корни
и станет позднее золой.

Но дождь, разбиваясь в упорстве
о зелень шумящей листвы,
сигналит мне азбукой Морзе,
что живы все те, кто мертвы,

что это небесная манна
летит на любовь и на свет,
что выглянет вдруг из тумана
знакомый до слёз силуэт. 

 

***

Гляжу с балкона: в ряд автомобили. 
Бензина вонь и след от колеса. 
И нет деревьев, что меня любили, 
заглядывая в окна, как в глаза. 

Напротив дом – нескромный соглядатай,
мне неуютно от его окон.
Дымит юнец патлатый и поддатый, 
уставившись в упор на мой балкон.

Опять тоска-кручина посетила.
В дыму тумана не видать пути.
И в поисках хоть тени позитива
пытаюсь утешение найти.

А может, в этих окнах кто-то, 
кто не похож на идиота, 
а настоящий человек 
и станет другом мне навек. 

А вон на том автомобиле 
приедут те, кто не забыли, 
надежду выхватив из тьмы, 
и скажут: здравствуй, вот и мы! 

Унылые пеньки от спила 
деревьев, что я так любила... 
Но по весне на них ростки 
взойдут, и робкие мостки 
проложат к прошлому живому, 
что отрезалось по живому.

 

***

Пусть деревья нищи и голы,
но зато какие в них просветы.
Пусть полны тылы мои золы -
ночи гибнут, породив рассветы.

Разжигаю внутренний огонь,
набиваю закрома и трюмы,
чтоб была тепла моя ладонь
и глаза не прятались, угрюмы,

чтобы напоследок обогреть,
обласкать, наполнить, насладиться...
Словно пригодится это впредь -
даже там, и в смерти, пригодится.