«Июнь встречает лето…»

Четыре пьесы для души с оркестром

Четыре пьесы
на подмостках года,
три акта в каждой...
Дивно хороши!
Четыре мессы
под небесным сводом...
Четыре жажды
северной души...
И щедрым югом
сердце странно пусто,
полярным кругом
тОмится и ждёт...
Четыре пьесы
будоражат чувства,
раскачивая их
из жара в лёд,
и снова в жар...
Брависсимо, Маэстро!
Четыре пьесы
для души с оркестром.

Странная осень

Чудный ноябрь в этом году!
Солнечные недели...
Липы жёлтые в Горсаду
все ещё не облетели...
Зеленью вновь
щеголяет газон,
розы и хризантемы
с астрами поздними
в унисон
выткали гобелены...
Благословленная
Богом земля
лето
никак не отпустит,
и растревожены лишь тополя
цвета
пронзительной грусти.
Осень – ау!
Бабье лето – опять!
Странно...
а может не странно…
Вот журавли
не хотят улетать,
в небе курлыча
гортанно...
Кружат и кружат,
зовут за собой...
Был бы моложе,
так бросил
всё и пошёл хоть босой...
Но – не весна, а осень...
Что ж,
так написано мне на роду...
Вот и они полетели...
Странная осень в этом году
выдалась в самом деле.

Зима 2020

Небо серое...
Морось воглая...
Ветер северный...
Зябь продроглая...
Листья павшие,
ветром вскружены...
Ночь озябшая...
Дни простужены...
Святки близятся.
Варим сочиво.
В зимней ризнице
не узорчиво.
Всё запущено,
неухоженно,
не завьюжено,
как положено.
Где вы прежние
зимы грозные,
белоснежные
и морозные?
Заплутали ли
или в климате
аномалии
скоро сгинете?

Февральские окна

Вот и тёплые деньки
после зимней стужи!
Скоро все снеговики
превратятся в лужи.

В полыньях рябит вода,
и, весны приспешник,
на зелёный карандаш
пишет мир подснежник.

Важный грач примерил фрак
и на всю округу
громко сватает, простак,
черную подругу.

У синиц – переполох...
Воробьи – в скандале...
и торчит зелёный мох
из прорех – проталин...

На берёзах – мишура,
солнца поцелуи
ловит стайкой мошкара,
оттепель почуяв.

Тополь почками распух,
и из прелой кочки
робко выставил лопух
нежные листочки...

Март обнялся с Февралём
и, звеня капелью,
бродят оба под хмелём
вот уже неделю.

60
(из дневника)

Ну что же... вот
пришёл и мой черёд...
Пять дюжин лет
остались за спиною.
Великодень!
Апрель,
и крестный ход
хвалу поёт
под колокольным боем...
На сердце свет,
и радостная весть
всем православным
окрыляет души,
и огоньков свечей
не перечесть,
и голосов людей
не переслушать...
А город тонет
в кружеве садов,
их аромат
торжественен и сладок,
и в чистом звоне
всех колоколов
сердца горят,
как светлячки лампадок.

Июнь встречает лето...

Июнь встречает лето,
украсив путь владыки
малиновым рассветом
с оттенком земляники.
И будут полдни белы,
и будут ночи звёздны,
и будут зори спелы,
и ливни будут грозны,
и персиковы утра,
и абрикосов вечер,
и лун золотокудрых
круговорот извечен...
И август утомлённо
махнет платком заката
кизилового тона
с оттенками граната...

Карадагским дервишам
(Сергею Турдыбекову и Владимиру Падасу)

В роще старых софор
пробудилась цикада,
робко скрипнула где-то
скрипучим стаккато,
и тотчас целый хор,
как велел дирижёр,
затрещал в кастаньеты
лихую ламбаду.
И альтисты-шмели
свой мотив завели,
солнце всплыло в зенит,
море мАнит прохладой,
роща старых софор
говорит и кричит,
и зовёт, и гремит,
и поёт серенаду...

У подножия гор
у цветущих софор
я оставил с тех пор
свое сердце, бедняга.
Может, это и вздор,
но, лишь лето – во двор,
моё сердце звенит
у ворот Карадага.

Сурожский виноград
(Владимиру Падасу)

Еще хранит
накал
и жар
гранит
старинных плит,
День сжёг свой пыл,
и на пожар
вечерний бриз спешит.
Желанный гость
приносит весть:
Благословенный миг,
уже настал,
сейчас и здесь!
– Ты ждал,
небось,
старик!?

И вот уж, захмелев слегка,
в солёной тишине
у края моря облака
купаются в вине.
И пол-лимона на бокал
из темного стекла
растущий месяц нанизал,
а ночь преподнесла:
– Держи, поэт!
Хорош
«СурОж»!
Напиток крепок, брат!
И бел, как Свет...
И вот, ты пьёшь
СурОжский виноград...

Продавец слёз

Дождь на лице...
Дождь навстречу в упор,
дождь на губах
и фразу
шепчет какую-то в ре-минор,
крыши синкопя джазом...
– Поговорим?
– Слушай, ты ещё кто?
– Это не важно.
– А что же..?
– Мне? Ничего.
Ты позвал только что...
– Кто ты?
– Да просто прохожий.
– Как твоё имя?
– Зови меня Дождь.
– Странное имя.
– Едва ли.
– Дождь-На-Лице,
вроде был такой вождь..
– Да, за рубцы так прозвали.
– С чем ты пришёл?
– Я принес тебе слёз.
– Ты угадал, а в замену?
– Мелочь.
– И всё же?
– На этот вопрос
сам назови свою цену.
– Ладно, прохожий,
возьми мою боль,
что-то её многовато...
– Боль – это память...
Уверен?
Изволь...
Но заберу без возврата.
– Нет. Погоди...
Это глупый обмен.
Кто я без памяти?
Прочерк.
Годы возьми
без возврата взамен,
мне их не жаль, между прочим.
– Ладно.
Пойдёт...
– Ну, тогда по рукам?
– Да, заберу.
– И много?
– Все, что отдашь,
но реши это сам,
и не спеши ради бога.
– Стой, подожди...
– Подождить?
Я не прочь...
– Дьявол!
– Далось тебе имя...
– Или Хранитель?
– Зови меня Дождь,
и возвращайся.
Ты вымок.
Слёзы, пожалуй,
 припрячу назад.
Завтра – четверг,
так что снова
буду с тобою
увидеться рад
после меня грибного.
Боль отойдёт,
ты же знаешь вердикт:
Сердце открыто,
но глупо.
Сердце всегда
от чего-то болит,
и не болит
лишь у трупа.

Он засмеялся,
и рябью промчав
лужи,
подпрыгнул на крышу,
там что-то бодрое
мне прокричал,
только я слов
не расслышал.
Что-то пропел,
чем-то лихо взмахнул,
и по карнизам запрыгав,
громом раскатисто
мне громыхнул,
бойко чеканя джигу.
Вновь припустил,
и на той стороне
кровли взревели джазом.
Сам же просил...
вдруг припомнилось мне,
так что теперь обязан...

Полчаса в безлунной тишине

Угли прогоревшего костра
съёжились,
подёрнулись золой...
Полчаса
до нового утра
на полёт мне хватит с головой.
Спит прибой.
Невидимая гладь
где-то рядом.
Звёзды…
Нет луны…
Может быть, ушла за горы спать.
Звон сверчков – акафист тишины.

Как в шелках –
постель из ковыля.
В изголовье –
ворох чабреца.
Зноем истомлённая земля
согревает спину беглеца.

Запрокинув голову назад,
я лечу на синие огни,
через август,
ночь и звездопад
в полчаса,
что вечности сродни.
Я несусь
среди бесчинства звёзд,
коих – тьма,
но нет её светлей,
и глаза
до рези и до слёз
наполняет синий лёд огней.
Лёд парсеков…
Бездна…
Бес…
Без дна…
Холод бес-конечности…
Полёт...
Синий лёд…
Восторг!
Озноб…
Спина…
позабыть земное не даёт.
Но – восторг!
Триумф!
В который раз!
Синий лёд!
Земля зовёт!
Предел!
Бездна смотрит.
Пропасть синих глаз,
синих игл
и острых синих стрел.
И тону…
без воли и без сил…
В синеве,
во льдах,
в глазах,
во тьме…
Утопаю в завтра,
как просил,
полчаса…
в безлунной тишине…

Замана

Бабье лето виновато....
Заманила Замана*,
заморочила закатом,
закружила до темна.
Месяц выскочил на гору,
зацепился и повис,
расплескав по косогору
ковыля белёсый плис.
И для пущего контраста,
с неба зачерпнув чернил,
легким росчерком серпасто
перевалы очертил.
Уложил туман в распадки,
сопки тронул сединой
и зажёг свои лампадки
в деревушке подо мной.
А на краешке гравюры,
между светлых гроздьев скал,
сосен темные фигуры
черной тушью прописал.

Добрый месяц, друг сердечный,
мне дорогу подсвети,
чтобы я, беглец беспечный,
не запутался в пути.
А за мной не заржавеет,
я сложу тебе стихи,
как сердца благоговеют
от величия стихий.

Бабье лето виновато,
как, ребята, ни крутись...
Месяц подмигнул щербато
и рванул быстрее ввысь.
Темнота стекла в долину,
Звёзды пὀ небу ряснЫ,
и окрестные вершины
так пронзительно ясны...
Этой ночью гобеленной
среди них я будто свой,
и дыхание вселенной
мне отрада и покой.

Бабье лето виновато....
Замана – ему сестра.
Завела меня куда-то,
заблудила до утра...
И едва рассвет настанет,
знаю точно, как магнит,
Замана опять заманит,
Замана меня обманет,
Замана меня затянет,
и заманчиво пленит.

* Замана – одна из вершин Крымских гор.

Коронавирусное (1)

Чтоб устоять под вирусной атакой
и не плодить избыточный психоз,
мы очень ограниченно с собакой
в намордниках гуляем.
Я и пёс.

Коронавирусное (2)

За окно бросаю взгляд завистливый,
там скворцы весне поют реляции...
Старый тополь зеленеет листьями...
Я же... – зеленею в изоляции!

Весенняя коронация

Пришла пора ужасная.
Безжалостный в короне
по миру вирус шастает.
Готовлюсь к обороне.
Я самоизолировался,
в самоизолятор,
и от коронавируса
все ценное попрятал.
Муки мешок и гречки пуд,
консервы, соль и спички,
и сухари, конечно, тут,
сушу как истеричка...
А за окном весна идёт
походкою весёлой!
И скоро до меня дойдёт,
что наш король был голый!

Тень

Я лечу на Пегасе
над миром всем,
захлебнувшемся
в коронавирусе,
заигравшимся 
в шоу-истерике
от Европы и
до Америки,
где под масками
рты оскалены,
где Дамаска
дымят развалины,
где Донбасс и Магриб
расстреляны
и Пальмира кровит
баррЕлями...
По планете,
где продано-предано,
на рассвете
эпохи неведомой
пляшут тени
иного грядущего
по шагрени
порочного сущего,
обреченного,
безысходного,
развращённого
и бесплодного,
то блестящего,
то смердящего
уходящего
настоящего.

Но летят журавли...
(текст песни)

В этом городе люди давно уж не видят друг друга,
ослеплённые тьмой поглотившего их беспричастья,
они движутся, как заводные игрушки, по кругу,
догоняя мираж и иллюзию мнимого счастья.

В этом городе люди в извечных трудах и оброках, 
в суете, воровстве, казнокрадстве, обмане и лени, 
в бесконечных страстях и таких же бессчетных пороках
превратились в свои бессердечные тусклые тени.

Но летят журавли, и подняв взоры к небу и птицам, 
замирают на месте и взглядами их провожают 
люди-тени , и чудо! У них озаряются лица, 
и улыбки по ним, как далёкие блики, блуждают. 

(1-й припев)

Это внутренний свет, значит, души по-прежнему живы!
Значит, есть светлячки среди высохших створок теней!
Значит, есть уголки, где любовь, схоронясь от наживы,
ждет весну, красоту и курлычащий клич журавлей!

(2-й припев)

Журавли в синеве! Журавли возвращаются с юга.
Это чистые души призывно кричат в облаках.
Это души, которые всё ещё слышат друг друга,
и зовут за собой тех, кто слышать способен пока...

Художник Ксения Волкова.