Книга перемен Романа Сенчина

Р. Сенчин «Петля»; М., «АСТ», 2020 г.

«АСТ» не скупится на посулы – обложку «Петли» украшает завлекушка: «Совсем новая проза». Господь с вами, подумал я, Сенчин и новизна – две вещи несовместные. Но под обложкой обнаружилась еще одна завлекушка того же свойства – предисловие Пустовой, что на сей раз обошлась без обычной глоссолалии (ну, почти): «Тема этой книги – перемены. Подростковая, бунтарская тема, заново прельщающая людей в среднем возрасте, которые чувствуют тягу к обнулению и перезапуску жизни. Перемены здесь – не возрастной фетиш, а концепт, всесторонне исследованный в художественной лаборатории».

***

На поверку «И Цзин» от Сенчина состоит из одной-единственной гексаграммы «Цзянь»: «Меняют города, но не меняют колодец. Ничего не утратишь, но ничего и не обретешь. Уйдешь и придешь, но колодец останется колодцем».
Проза Р.С. в своем роде уникальна: букет диагнозов, и все на букву «а» – абулия, анемия, алалия плюс всевозможные авитаминозы и атрофии. Ты узнаешь ее из тысячи: по нарочитой бессюжетности, по вязким и бессодержательным нарративам, по мумифицированному телеграфному языку – разве что без «тчк» и «зпт». И главная в ряду особых примет – вялое, немощное отвращение к миру и себе самому. Сказано же: колодец останется колодцем. Больше черпать неоткуда.
Перемены при таком анамнезе нежелательны, невозможны, хуже того – опасны. Что и подтверждает всестороннее исследование данного концепта в художественной лаборатории: возможен летальный исход. Подпись: завлаб Сенчин Р.В. Число, печать.
Собственно, ни о чем другом Р.С. никогда и не писал. Тут вам и лейтмотив, и категорический императив, и та черепаха, на которой сенчинский мир стоит. Вот, навскидку…
Ромыч из «Нубука» подался в бизнес – проблем нажил, триппер подцепил и рванул от греха подальше в деревню, к мамке, в глушь. Горожане Елтышевы, оказавшись в деревне, деградировали стахановскими темпами и теми же темпами вымерли. Андрей Топкин, парижский турист, загрузился бухлом выше ватерлинии и ни Сену, ни Лувр в глаза не видал – ладно, и так сойдет.
Нынешняя «Петля» – те же яйца, вид сбоку.
Герой «Немужика» Аркадий вышел ростом и лицом, спасибо матери с отцом. Вырвался из Кислодрищенска сначала в областной центр, а потом и за рубеж. Преуспевающий психолог, мастер-классы и лекции по всему Буржуинству, недвижимость под Питером, в Берлине и Бильбао, а все не без изъяна: ориентация подкачала. За что его активно презирает мать – «я, бывало, всем давала» и брат – «расплескалась синева по погонам». Однако Аркадия как магнитом тянет в уездную, звериную глушь – к нелюбви, насмешкам и оскорблениям. Когда градус отторжения зашкаливает, немужик принимает жесткое решение: «Звонить, переводить деньги, но не приезжать. Отсечь и перестать мучиться». От слов до дела далеко: «Аркадий… глубоко вдохнул и выдохнул, поднялся и пошел домой. К маме и брату».
Историку Ирине в «Долге» до смерти обрыдли раскопки. Да не грех бы и докторскую закончить. И личной жизнью заняться, пока ягодка опять. Ан нет: «Бросить можно, теоретически, никто меня не убьет. Но это как-то, как предательство будет. Вся надежда, что это не навечно».
«В залипе» – тут впору продолжить китайские ассоциации – гимн даосскому принципу недеяния «у вэй»: герой вместо того, чтоб очередной шедевр писать, тщательно штудирует в Сети любую хрень, что на глаза попала. И никакого дискомфорта при этом.
В «Функциях» художница Ольга ложится в дурку в надежде отдохнуть от проблем – ага, нашла санаторий… Порядки в стационаре едва ли не тюремные. Пуще всех свирепствует старшая медсестра Алина. Кое-как вырвавшись на прогулку, Ольга устраивает себе релакс в ближайшем салоне красоты. И встречает Алину – та подрабатывает маникюршей. Алина мила, приветлива, разговорчива. Но в стационаре вновь становится цепной сукой: «Сегодня – не вчера. Сегодня у меня другая функция: не давать вам тут курорт устраивать. Нашли тепленькое местечко: лежать, покуривать… Психика у них тонкая! Паразитки». Ольга срывается, начинает угрожать – думаю, будет ей сульфозин на ужин и модитен депо на завтрак.
Ну, что еще не понятно про перемены?

***

Да и сам Сенчин не особо меняется – до тошноты одинаков, начиная от сеттинга:
«Я знаю ту общагу недалеко от нефтебазы – кирпичная пятиэтажка, похожая на руины» («Зима», 2013).
«Унылость заборов, тоска одноцветных пятиэтажек… Словно кладбище, а не часть города, населенного живыми людьми» («Немужик», 2020).
Оружия любимейшего род – слоган «Просто добавь воды». Как всегда, поверим гармонию арифметикой. Скажем, в «Немужике» 10 142 слова. Ровно треть текста – 3 375 слов – отдана ненужной экспозиции: вам расскажут об уральской «горнозаводской цивилизации» с обязательной ссылкой на Иванова, о том, что Аркадия назвали в честь Гайдара – вернее, в честь Андрея Ростоцкого, сыгравшего эту роль, о том, как парень смотрел порнуху, и она его вдохновляла больше живых девок… И лишь потом повествование двинется с места – тяжело и неторопливо, как гусеничный экскаватор. Иногда и добавлять ничего не приходится: дистиллированная H2O – безразмерный рассказ «В залипе» (16 879 слов, между прочим) практически на 100 процентов состоит из интернет-вояжей протагониста. И нарративы, знакомые до жестокой изжоги: «Холмы, увалы, клочки желтоватого ковыля, колючий, почти без листьев карагатник» («Долг»); «Тушу сигарету в пустой пепельнице. Вчера перед сном очистил ее, ссыпал окурки в целлофановый пакетик, завязал, чтоб не воняло, бросил в мусорное ведро…» («В залипе»).
Там, где словам просторно, мыслям тесно, – и это еще одна особая примета сенчинской прозы. Пустовая, знамо, в восторге: «В каждом рассказе открываются по три и больше контекста». Придется еще раз вспомнить любимую геометрическую аналогию. Через две точки на плоскости можно провести одну прямую, зато через одну – бесконечное множество прямых. Если в тексте открывается бездна, звезд полна, – значит, автор попросту не захотел или не сумел поставить вторую точку.
Простой вроде бы вопрос: отчего немужик отправился назад, к матери и брату? Но разъяснять сову не рекомендую: гарантирован синдром японского гинеколога. Blut und Boden? Обострение застарелой виктимности? Потому, что не мужик? – и еще десяток абсолютно равноправных версий. Что тоже до изжоги знакомо.

***

Я сказал, что Сенчин не особо меняется – признаю, есть в этом сермяжная неправда. Не меняются приемы. Не меняется стиль. Не меняется степень мастерства – все та же, читай: нулевая. Но и отличия видны невооруженным глазом.
Начать придется издалека. Был у советских писателей неофициальный термин «паровоз». Так именовали опус, написанный на высоком идейно-художественном уровне: про старых большевиков, про трудовые будни, которые праздники для нас – продолжайте сами, не ошибетесь. После чего издательский семафор просто не мог не дать зеленый свет всему сборнику. Впрочем, Сенчина в любом случае напечатают. Но есть и другие стимулы, правда? Наш паровоз, вперед лети!
Эта роль отдана заглавному тексту «Петли» – длинной и скучной, как аппаратное заседание в райцентре, повести про Аркадия Баб... простите, Антона Дяденко.
Роман Валерьевич, изволите видеть, на 49-м году жизни сообразил-таки, что плевать в колодец, из которого пьешь, – сущий моветон, и лауреату премии Правительства РФ к лицу благонамеренность. Воображаю мелодраму во вкусе государя Николая I Павловича: «Господа, вот вам новый Сенчин, о старом забудем!» Оппозиция в слезах: вчера еще в руках держал, равнял с китайскою державою…
Но здесь вам не тут: больше никаких шуток про энергетика Толю и политика Володю. Нынче другие приоритеты. И другие авторитеты. «Сейчас долбить власть и Путина – это значит долбить Россию», – лозунг дня звучит из уст Трофима Гущина, экс-оппозиционера и будущего батальонного политрука…
Черт знает, сколько я перевидал на своем веку актуальных однодневок – от «2008» до «Времени золотого». Где вы теперь, кто вам целует пальцы? Потому вопрос «о чем» меня вообще не волнует. «Как» – не в пример интереснее. А вот так, точь-в-точь по Пушкину: все на старый образец. Иные варианты для Р.С. исключены.
Судьба Дяденко – это низший, фабульный уровень повествования. А высший,  сущностный – опять-таки пагуба перемен. Променял Колобок литературу на политику, от бабушки ушел, от дедушки ушел и сгинул в лисьей пасти СБУ. Мораль: знай свой шесток, и будет тебе счастье.
Хотя есть разные мнения. «Сенчин вторгается в границы чужого опыта с серьезным намерением его прожить», – уверена Пустовая. Да понимать ее надо с точностью до наоборот, так оно дешевле выйдет.
Вновь поверим гармонию арифметикой. Около половины текста «Петли» приходится на прямые и косвенные цитаты из блога Бабченко, и отсылки к позавчерашним новостным лентам. Прием старый, опробован еще семь лет назад в «Чего вы хотите», но тамошний коллаж был не столь агрессивен.
Еще процентов 30 отдано нудным, как осенний дождь, нарративам: «Сели за угловой столик в ближайшей кафешке. Трофим с Андреем заказали чай, Антон – пиво. Молчали. Трофим что-то читал в телефоне и хмурился, Антон, начиная скучать, но понимая, что посидеть надо, оглядывал зал, пустой в этот дневной час». Часто думаю, что Сенчин опоздал родиться – ему бы сценаристом работать у братьев Люмьер…
И много ли на диалектику души остается? Не чересчур. Кстати, единственная хорошо прописанная эмоция «Петли» – тоскливое ожидание то ли чуда, то ли катастрофы, знакомое читателю еще по «Елтышевым». Если Р.С. действительно вторгается в границы чужого опыта, то вовсе не там, куда следует вторгаться. И делает это с пролетарской прямотой: «Закрыл ноутбук и пошел к жене. Взял ее без предварительных ласк, грубо, молча. Жена стонала, закрыв глаза, не сопротивлялась. Но и не отзывалась своим телом». В ответ хочется с пролетарской же прямотой спросить: тебя, <censored>, звали свечку держать, <censored>?
Незачет, Роман Валерьевич. Если уж затеяли недружеский шарж, так надо было брать за образец «Превед победителю». Есть там такой персонаж – литератор Свечкин, сибирский уроженец, алконавт и законченный ушлепок, готовый за три копейки подписаться на уголовщину… да вы и без меня наверняка помните. Экспрессивно у Козловой получилось, да.

***

Ждете финальной сентенции? Напрасно. Оставляю все на читательское усмотрение. По-сенчински: с кем поведешься…