«Опять рассвет, и некому помочь…»

Редакция журнала КАМЕРТОН поздравляет Геннадия Кацова с Юбилеем! Дорогой Геннадий Наумович, желаем Вам крепкого здоровья, неиссякаемого вдохновения и большой любви!

 

***

рассвета ежедневный фокус –
луч света доставать из тьмы
и направлять его, как конус,
туда, где пребываем мы

где тонкой корочкой алеет
из снов спасённый горизонт
и перед домом два оленя
выходят пощипать газон

ещё щегла не слышен щебет,
всё глуше вздохи редких сов,
и в мелких бриллиантах щебень
тропы, осыпанной росой

возможно, из чудес, в которых
предстанет в этот час рассвет,
вот это – здесь, за плотной шторой,
где нас пока для света нет

на дне, где водоросли знаний
в песке не сочиненных строк,
и тот, кто жизни даст задание,
как добрый сказочник, не строг

воздушны фокусника жесты
и в этом не его вина,
что мир, не выдержав блаженства,
проснётся и увидит нас

 

***

длиннее день – уже апрель,
и май, апрель, и май – длиннее
уже июнь, такая хрень:
июнь, июль, а там, вернее,
а тут – короче август, сен-
тябрь, август, и сентябрь, и август,
приносит влагу день осен-
ний – влагу, листья, листья, влагу

длиннее ночь – теперь октябрь,
октябрь, ноябрь, октябрь, и с веток
упал ренет один хотя б:
ноябрь, декабрь, всё меньше света,
всё холоднее контур губ,
лица, фигуры, губ – и в стуже
быстрее, в спешке, набегу:
обед и ужин, завтрак, ужин

 

***

– всё пройдёт, – говорил мне в сабвее бомж, – 
каждый миг – это форма эфирных материй…
бог, ты знаешь, не виден на голубом, 
что совсем не такая большая потеря

– не таких не видали, – захихикал в кулак 
и, «бадвайзер» достав, обстоятельно выпил, –
ты же знаешь, туда не захватишь, чувак, 
ни банкноту, ни грамоту или вымпел

ни присягу, ни стяга, ни пламенный гимн, –
бомж сказал, – вашей практики атрибуты:
человек в мир заходит, ты знаешь, нагим,
и уходит, как в мире и не был будто

– эти ваши, – достал он из нычки косяк, – 
штучки-дрючки, карьеры, да игры в теннис,
ваши сказки про волка и трёх поросят –
ни копейки не стоят, как здесь рифма «пенис»

– всё есть текст, – расстегнул бомж ширинку брюк
и расслабленно справил нужду по малой, –
тех, кровей голубых, уж и нет, мой друг,
ну, а эти, в кого ты ни плюнь, крови алой

– так что, ты б до Суда не морочил себе
мест причинных, во время поста их не трогал,
каждый сам, – бомж сказал, – вифлеем и тибет,
и амнистия, и в небеса путь-дорога

– правда, есть на земле чудеса, – перешёл
он на шёпот, – возможно, ты мне не поверишь:
если кто из вагона пойдёт нагишом,
то раскроются сами на станции двери

– коли хочешь, готов повторить волшебство, –
бомж в вагоне поднялся, начав раздеваться...
и раскрылись врата, и стал облик его
нелюдим, – что к лицу бомжеству-тунеядцу

 

***

в былые дни фотогеничные,
когда нам было лет по двадцать,
в системе жили мы двоичной,
чтоб попусту не напрягаться

мир был доступен, обаятелен,
зима переходила в лето,
и если был кто неприятен нам –
генсек да институтский лектор

мы брюки называли джинсами
и пили всякую мерзоту –
под танки не пришлось ложиться нам,
нас политрук не гнал на дзоты

и снайпер каску не простреливал,
не выходили из болота,
никто спиной не ставил к дереву,
интересуясь: «жить охота?»

и над погибшими не плакали,
и, выжив, в голос не рыдали:
так, обделённые гулагами,
мы взрослыми с годами стали

не инвалиды, но заразные,
ковидные и без медалей –
мы выжили, и это празднуем,
хоть нам чего-то недодали

как в масло нож, вошли в миллениум,
приобретя немало в весе,
и тем, кто рядом, поколениям –
им с нами отдуваться вместе

за нашу молодость беспечную,
за земляничную полянку:
похоже, старость обеспечили
себе в окопах, да землянках

как хор из пришлых и неспевшихся,
что песню тянут без куплета,
нам жить с виной – ненатерпевшимся,
словно наказанным за это

 

***

косые тени от столбов
на тротуаре утром ранним –
такими их задумал бог,
о чём-то намекнув заранее

их в тёмном контуре наклон
осеннюю скрывает тайну,
и бледный лист – снежинки клон –
теней касаясь, тут же тает

так ямб, мерцающий в строке –
уже далёкой рифмы холод,
как в январе на языке –
жар понижающий осколок

 

***

мотив
уходящего вечера, выкуренных сигарет с ментолом
more tea? –
в сигаретном дыму возникает гарсон полусонным тоном
check, please! –
без патетики вслух говоришь, предлагая расстаться достойно
чекист,
облегчённо вздохнув, словно этого ждал, покидает твой столик

кубань! –
медитируешь после десерта, припомнив «кубанских казаков»
good by! –
(в профиль – пырьев) прощается хостесс, тебя возвращая на запад
«такси!» –
в эту позднюю пору поймать не проблема «под мухой» клиенту
taxi
возникает мгновенно, поскольку нью-йорк, не какой-нибудь трентон

лен сто,
да и зин, отмотавши назад, ты ведь видел другие картины
please, stop! –
у подъезда подскажешь таксисту под маской во дни карантина
тогда 
ты был молод, легко сочинял о любви, был без спички запальчив
ta da!
ты давно пацифист, пофигист и блюдёшь этикет – был ли мальчик?

садись
на ступеньку, достань зубочистку, из джинсов – любимую жвачку
so, dick!
ты, как помню, в те годы мечтал покорять, побеждать, типа мачо
азы
грыз науки, чтоб с городом мог потягаться, в итоге – и с миром
a – z:
ты прошёл алфавит до конца – ночь, аптека, фонарь... всюду вирус

 

***

радарами врага не обнаружена,
моя подлодка к пристани идёт:
ей светит снизу крупная жемчужина,
историю ей пишет геродот

пейзажи возникают дальнозоркие
и близоруко катится волна –
проходят мимо острова азорские,
фрегаты поднимаются со дна

играют в водоёме салмон с туною,
в объятия морской стремится гад:
икрой богаты дочери нептуновы – 
русалки, рыбий весь электорат

и ты, потомок древних амазонок и
пра-амазонов – зная сам, как что,
всплываешь, не впадая в бред кессонный,
хоть в акватории бушует шторм

тебя, как коробок подхватит спичечный
прибой – и ввысь потянет: там парит
теперь с тобой клин перелётных птичек,
как ни с одной другой из субмарин

 

***

наше время, похоже, такое
и такая, похоже, страна,
что нам снится возможность покоя
и свобода в коротких штанах

там, где родина – там и чужбина,
там же мэри в томатном соку:
то березу поёшь, то рябину
заломаешь на полном скаку

дивный край, где ничем не рискуя,
в конституции веришь азы –
оттого всё зависит, какую
ты таблетку кладёшь под язык

с кем идёшь мирным маршем протеста,
кто иголку припрятал в яйце –
не во всяком туннеле есть место
для известного света в конце

выйдешь в поле – пустынно и жутко,
и в окопах пока никого:
улетают осенние утки –
видно, время писать некролог

одиночество сельского тракта
упокоит души скорбный пыл
(если знаешь, что мирный наш трактор
рядом в лесопосадке застыл)

самокрутку закрутишь, как надо,
и, считая воронки в пути,
усечёшь, что они от снарядов,
то бишь, бой мог недавно пройти

и война, вроде, начата, только
ты не в курсе, и здесь тишина,
как в гробу, как в застывшем потоке,
где встречаются все времена

и ты словно идёшь полем битвы,
в кулаки крепко пальцы сложил,
не поняв: ты один из убитых,
хоть по виду пока ещё жив

 

***

я ходил драить медные трубы,
в коих соль иерусалима,
и врагов по течению трупы
проплывали годами мимо

выбирался из битв побитым,
уклонистом сползал с уклонов,
но не с теми бывал открытым,
что случается с переломом

не сидел, не имел, однажды
в полночь перелетел границу,
из возможных замочных скважин –
попадал ключом в единицы

путал слово, бывало, с делом,
не владел, не стрелял в затылок,
уходил к непорочным девам
от порочных, в страстях постылых

что сказать мне о жизни? – на нервах, –
как всплакнула одна из шпротин,
захлебнувшись маслом в консервах;
и соседи были не против

не подписывал, не причастен,
не марал на полях страницу...
заслужил, может, этим счастье –
после жизни вновь не родиться

 

***

нанижем жилистые нити
на хладнокровную иглу:
куда несёт нас рок событий,
когда противен слон ослу?

да, и слону, признаться всуе,
осёл, что шило в крупный зад!
расслабьтесь, я проголосую,
хотя ни в чём не виноват

свой бюллетень засуну в полость
конструкции, в её нутро:
кому-то нужен был мой голос –
бери его, детей не тронь

я в юности курил без меры,
на склоне лет водил «ниссан»,
я голосую за гомера –
ведь знал старик, о чём писал

ночь от куинджи в украине,
туннель из мексики в техас:
я голосую за феллини –
за самый зоркий киноглаз

мне голос мой ночами снится,
хоть на сюжетах экономь –
на западе он единица,
а на востоке диком ноль

почти три четверти на юге,
но север вреден до соплей:
не кровопийце, не ворюге –
тому мой голос, кто милей

я отдаю его за даки
и викингов – в такой стране,
где крылья ангелов в «кентакки
фрайд чикен» подавали мне

 

***

лист оживает, упавший в начале строки,
словно припомнил свою проржавевшую крону,
это твоё волшебство – мановением руки,
каждой явившейся буквой, ты только прикинь,
то, что сейчас, возвращать в память времени оно

звук, порождённый в гигантских пустотах листа,
знак, его жест, его тень, её циклы дневные –
то рукотворное, снятое будто с креста,
станет в кристалле катрена, ты только представь,
тем, чему счёт не идёт ни в минутах, ни в милях

в этом есть злая издёвка – никто ни черта,
с плотью кровавой своей, для души не получит:
вечность живому, ты только учти, не чета –
стихотворение не для того, чтоб читать,
не для того навсегда сводит строки в нём случай

 

***

меланхолическое пробуждение
воскресным утром бабьим летом
ты в нём забытое сейчас изделие
оставленное напоследок

все улетают листья птицы шершени
шмели стрекозы пчёлы осы
и в пар дыхания в окне прошедшее
заносит невидимкой «осень»

витрины на зиму стоят забитые
фанерой свет погас в мотеле
звонит по ком-то в рифму позабытое
здоровый дух в здоровом теле

не выбрать меж распутицей и хлябями
дюрера с дюрером попутав
ты в виде как её там астролябии
себя находишь рядом с путто

с магическим квадратом не при деле там
среди рубанков пил линеек
как в первых строчках ты и здесь изделие
трудами дарвина с линнеем

 

***

мы ехали полем, мы мчались в боях
за духа, отца и их сына:
чтоб жил, не болея, священный трояк,
давайте им вколем вакцину

нас жизнь побросала на дзот и на дот –
и граду досталось, и миру:
давайте же вколем ещё антидот,
пока не настал всем им вирус

содвинем бокалы и снова нальём,
пойдём обрабатывать пашню:
вдобавок мы каждому кровь перельём,
чтоб им не чихать и не кашлять

всё выше и выше полёт наших птиц,
поделим на всех пачку «шипки»:
мы всё пересадим им, вплоть до яиц,
чтоб адресом вирус ошибся

я пал на гражданской, мой брат-инвалид
остался без ног под берлином –
мы сделаем всё, чтобы духа ковид
не тронул, отца и их сына

и внук у гранаты срывает чеку
и песню поёт про гренаду:
уже повидал он на нашем веку,
но вирусов только не надо

идут ноябри, а затем декабри,
в землянке огонь слабо бьется –
как перед атакой промолвил комбриг:
«с вакциной и дурень спасётся!»

мы вышли из серой шинели его,
познали свои палестины,
нам жить для здоровья – всего одного:
для духа, отца и их сына

все жертвою пали в борьбе роковой,
но если по новой родиться
и вновь навести наш бинокль полевой –
увидим: спасли триединство

не тонет веками наш гордый «варяг»,
лишь корпус потёрт на изгибе,
а если с вакциной на нас выйдет враг,
то сам от вакцины погибнет

 

***

промоутер земных и прочих наслаждений
(есть вариант – праматерь, хотя похожа суть),
не искушай свободой, власть не давай и денег,
с рожденья дай прожить до смерти как-нибудь

дни провести свои расслабленным ацтеком
(скорей всего, аскетом, но автору видней),
дай не познать раба, связавшись с ипотекой,
и лондон увидать, иерусалим, сидней

прожить на берегу у озера ванзее
(возможно, здесь не это имеется в виду) –
не слыть бы мизантропом, – но так, чтоб без друзей и
на душу не считать их валовой продукт

делить свой кров с немым и верным попугаем
(банально пожелать: не мурка, так полкан):
коль жизнь дана одна, то ей нужна другая,
пусть средняя – совсем, как средние века

и ты свой ждёшь туннель, где, говорят, фосфаты
(похоже, здесь – фанфары из древнего кино),
и он войдёт в тебя, как продолжает фатум
свой путь, пока идёшь навстречу, в мир иной

 

***

весь день мело – шумели сми
и вьюга пела:
горела первой из семи
свеча – горела!

алтарь очищен, вымыт пол,
свод потолочный:
одна свеча горела в пол-
накала ночью

снег опускался на притвор,
бесшумно падал:
там, где стоял, бывало, хор –
была лампада

в ней масло кончиться должно
довольно скоро,
и вновь восторжествует ночь,
заснёт менора

был миг велик и краток час,
как телеграмма:
горела первая свеча
средь хлама храма

и ветер, словно знал пароль,
раскрыл все двери:
в то, что дано гореть второй –
мало кто верил

ведь масла, вроде бы, пустяк,
да воска – скудно,
но в утренних вдруг новостях:
свершилось чудо!

и репортаж идёт в эфир
о маккавеях,
о том, что держится сей мир
на твёрдой вере

а там, вдали, был день восьмой,
ему нет дела
до суеты... в нём, бог ты мой,
свеча горела

 

***

на гладь нью-йоркского залива
прощальным взглядом насмотреться:
опять сентябрь; не персик – слива
сезонно завоюет сердце

слова, свидетели молчаний,
уже медлительны в гортани, –
как громко ни звени ключами,
ты тишиной здесь также станешь

поймав ладонью луч бездомный,
его накроешь позже пледом –
прощаясь с летнею истомой
потусторонним бабьим летом

и словно чайка, в белом флаге
запутавшись, к волне несётся,
стремится слово вниз к бумаге,
устав от скорости, и солнца

 

***

школьницы проходят, от смеха давясь
ветер над кульком демонстрирует власть
жизнь светофора удалась

двоясь в витринах, машины плывут
ты другим не узнаешь себя наяву
в снах тебя иначе зовут

кончился завод у водосточных труб
вслух, в безмолвие: «В порошок сотру», –
снег выпадает к утру

выпадает «к чему замерзает вода?»
и столбам зачем, цепляясь за провода
идти неизвестно куда

мойра, кидай! покидай в конце
виснет морщинами смех на лице
кто там стоит на крыльце?

до фонаря улице, куда ты и с чем:
в глазное яблоко заползает, как червь
и веко моргает вотще

 

***

на вспаханном небе сугробам лежать до весны,
уж все адреса улетели с почтовых конвертов:
ещё – полбеды, но уже задубели под ветром
пропавшей отчизны пропавшие с нею сыны

в бушующем зеркале тонет бумажный баркас,
и если волну приподнять быстро пальцами с краю,
то видно, как часть отражений под ней умирают,
а часть под неё в этот час переходит от нас

нас нет в пене прошлого, в будущем нет нас на дне,
мы в памяти чьей-то зависли, подобно полёту,
и если в нём что-то случится с последним пилотом,
с последним мотором, то это по нашей вине

последний готов я отдать, после выбитых, зуб,
что брызгами шторм завершится зеркальных осколков,
но скоро ли будет, и будет летально насколько, –
когда год за годом по минному полю ползут

 

*** 

опять рассвет, и некому помочь:
враги луну упёрли – до заката,
тиха была украинская ночь
(убитых только тридцать три солдата)

на лобном месте вешают детей –
какое утро без стрелецкой казни,
и бодрый выпуск свежих новостей
о западных расскажет безобразьях

по ком звонит их колокол «дин-дон»,
к чему электорат их призывают?
пусть тех, кто возглавляет вашингтон,
собьёт вагон столичного трамвая

в дамаске тоже утро, и оно
не для павлинов – для дамасской стали:
«бук», «тополь», «буратино» – на панно
из местной флоры, как родные стали

кореец чон кин, из тувы сержант,
стоит у баллистической ракеты,
с утра он на посту – всея гарант
от мирного процесса до победы

кого-там-нет – идут в свой правый бой
по континентам, городам и весям:
командующий, прапор, рядовой –
в одном ряду, в большой упряжке вместе

впадают по пути в законный раж:
по-нашему, по-флотски, по-советски…
и варварство стихи писать сейчас,
когда по новой строится освенцим

 

***

I.

всё хорошо: досрочно убран урожай с полей,
в жнивье вороны каркают во всё воронье горло,
к зиме все умерли – шекспир и тютчев, фет и лем,
и марадонна, но живее всех живых пеле
и дело по защите окружающей среды ал гора

в термометре всё меньше ртути, кальция – в костях,
на среднем западе паршиво-средненько живётся:
последний диктор был убит в последних новостях,
полонием полоний полон, пуст имперский стяг,
из всех искусств для нас всего важней сегодня «воццек»

картина маслом: на отшибе дивный белый дом,
к нему кто только ни ползёт, давя мослами травы,
кристина-инвалид оторвалась от всех с трудом,
стих в ожидании электорат – сто метров вправо,
ещё чуть-чуть, ещё совсем немного... к миру славы

в столице праздник, и в провинции не кончен спирт,
всё хорошо: по внутренностям птиц авгур гадает,
но есть ли разница, когда зимой правитель спит,
кому – коронавирус, а кому – банальный спид?
свободный выбор твой: чем предстоит тебе страдать годами?

II.

всё хорошо! одно из двух:
всё хорошо – и всё не очень,
а третьего нам не дано,
от третьего совсем в го@но
всё превращается, дружочек,
но не хочу об этом вслух

как всё прекрасно! даже так:
всё восхитительно прекрасно
и лучше будет через год!
нас будущее с тортом ждёт,
и чтоб свеча в нём не погасла –
работает свечной завод,
и мир спасёт любой пустяк

вольготно дышится, легко!
куда, казалось бы, приятней,
но есть ещё потенциал:
себе судьбу ты выбирал –
теперь торчи в её объятьях,
за это ведь голосовал:
ты в светлом будущем, приятель,
где что ни выстрел – в молоко

какое счастье в ноябре
шуршать листвой, скрипеть подошвой,
вдыхать всей областью подвздошной
вокруг парящую лазурь,
не думая, какая дурь –
их планы, от которых тошно,
их митинги в формате зум,
не образ их, скорей, обрез,
несущий боль, точнее – бред

иди к ручью – ручей журчит
и птицы, лучшие врачи,
над ним щебечут, их послушай:
гармонией поверь и душу,
и тело – иль одно из двух,
плюс алгебру – ей вторит вдруг
фольклорная в часах кукушка…
а схватят, ведь у стен есть уши
и для ареста – сто причин:
не верь, не бойся, не проси

 

Художник: Сергей Кольба.