«Мне спешить ни к чему…»
«Мне спешить ни к чему…»
***
Лошадь пьёт короткими глотками
Воду из прозрачного ручья,
Шевелит мохнатыми ушами,
Втягивая влагу бытия.
А со дна взрываются песчинки.
И каскад причудливой игры,
Может, и является причиной,
Что рождает новые миры.
Живый в помощи
На стене отпечаток переплёта окна.
В нём колеблются тени шелковистых ветвей.
И сквозь их отраженье иконка видна,
Молчаливая спутница жизни моей.
Старцем Оптинским на перекрестье судьбы
В дни скитаний моих по великой стране
Образок этот хрупкий подарен мне был,
И теперь он всегда и повсюду при мне.
Богородица Дева с Младенцем на нём.
И пронзительно внятен в своей высоте
Девяностый псалом «Живый в помощи…», он
Вязью выписан чуткой на тыльном листе.
Я его прочитал всего несколько раз
И запомнил весь текст без труда наизусть.
Помогла память крови, что в каждом из нас
Есть от прадедов крепких, взлелеявших Русь!
Помогла память света, в котором псалмы
И молитвы хранятся в живой кладовой.
Час приходит – и к ним обращаемся мы –
Как к истокам своим и защите святой.
Дед
Нет у деда моего
Ни могилки, ни креста.
Нет в архивах на него
Похоронного листа.
Только «… без вести пропал…»
В деревеньку на Алтай,
В избу, где дымил чувал,
Настудило и не в май,
А в заснеженный январь
Горе почтальон принёс.
Холодела синева
От горючих детских слёз.
Есть у деда моего
Больше двух годов войны.
Нет у деда моего
Перед Родиной вины.
Он в пехоте воевал
И винтовкой, и штыком,
Рукопашные знавал,
Не единожды притом.
Сердцем двигала его
Ярость попранной земли:
Много видел он всего,
Когда вновь на запад шли.
Мама помнит с юных дней:
Дед телегу подвезёт
К речке, полную груздей,
Лошадь ловко распряжёт,
Кадки выкатит к воде,
Улыбнётся широко:
Вот опять поспел везде
Алексей Ильич Альков!
Перед самою войной
Дед задумал новый дом
Строить, каждое бревно
В сруб определив ладом.
Но едва на фронт ушёл,
Как пронырливый колхоз
Поступил нехорошо:
Брёвна со двора увёз.
Был ли умысел в том злой
Или шаткие дела,
Но солдатка с ребятнёй
Так в избушке и жила.
Дед под Витебском убит,
Там его последний бой.
Он от нас навек укрыт
Стылой взорванной землёй.
Сколько уж прошло всего
После горькой той войны.
Нет у деда моего
Перед Родиной вины.
Памяти Павла Васильева
Небо
Там, где Иртыш, как лезвие кинжала,
Разваливает надвое луга,
Как сукровица, пена краснотала
На глинистых и топких берегах.
Там, где в снегах вершины, что не меркнут
И ночью, отражая звёздный свет,
В высоком небе одинокий беркут
Загадочный прочерчивает след.
Земля свои меняет очертанья,
Насытясь злом, издрябли палачи.
Ни оправданья нет, ни покаянья,
Лишь по-над степью реквием звучит.
Он и зимой, в мороз не умолкает,
Как будто нам печалуется степь,
Певца и сына нежно вспоминая,
Что не расправил крылья, не окреп,
Но был распят безжалостно и подло
На капище. Учёная толпа,
Вернее так – начитанная кодла
С оскалом развращённого раба
Глумилась всласть. И память о поэте –
Ей думалось – она втоптала в грязь.
Тогда-то в небо с ясным горним светом
Душа его, как птица, поднялась.
И кто б теперь преданье не коверкал,
Чего б надменно не произносил,
Летит в просторном небе вольный беркут
От гор Зайсанских к песенной Руси.
***
Прогресс прогрыз не только атмосферу
И напустил космический туман,
Он душу выгрыз, исковеркал веру,
А многих даже и лишил ума.
Поток соблазнов, словно злая шутка
И подковырка: дескать, поглядим –
Как потаканье алчности желудка
Всё остальное в людях победит!
Повсюду подтасовки и подмена,
И судорожный зык – везде успеть!
И надо бегать – рысью непременно,
За стадом, догоняющим успех.
Прогресс, прогресс, свороток тупиковый?
Где утончённость духа? Где порыв?
И надо ль рушить Землю до основы,
И верить, что далёкие миры
Нас примут после этого радушно
На новые планеты – на века,
А не дадут невеждам простодушно
Хорошего вселенского пинка?..
***
Мама моя, старенькая мама,
Без тебя зарос мой огород,
Потускнела сопок панорама,
Обветшал и выцвел небосвод.
А ты помнишь, как росой умыты,
Клумбы ликовали за окном,
И соседи от своих калиток
С завистью смотрели на мой дом?
Потому что видная крестьянка,
Коей ты была в любой поре,
Не могла позволить непорядка
Даже и у сына во дворе.
Оглядишь, бывало, грядки строго,
Прежде чем присядешь на скамью.
К нам тогда сорняк забыл дорогу,
Помня руку крепкую твою.
В те деньки, что ты у нас гостила,
Я всегда с отрадой отмечал –
Как над домом ласточки кружили
И ручей приветливей журчал.
Ладная в работе и заботе,
За твоей мне видятся спиной
Поколенья предков, что уходят
Вдаль веков дорогой родовой.
Хлеборобы и землепроходцы,
Первые и в песне, и в бою…
Тихое восходит нынче солнце
В отчем неприкаянном краю.
Ты живёшь безвыходно в квартире:
Ноги, да и возраст не дают
Навести тебе в окрестном мире
Русский наш, особенный уют.
Было б грустно, если бы не память,
Не её серебряная вязь:
Мама моя, родненькая мама,
Будут еще песни и у нас!
Стрелецкие палаты
Вблизи Третьяковки в стрелецких палатах
Оконца-бойницы, овальные своды.
Теперь здесь музей старины, а когда-то
Я тут обитал в неспокойные годы.
Текли мои дни, не сказать, что напевно:
Вокзалы, бытовки, случайные встречи.
Ночлег по Москве я искал ежедневно –
И путь не всегда был удачей отмечен.
Но кто-то всё видит, и он же нас слышит –
Водою плеснуло на месте пожарищ:
В стрелецких палатах с причудливой крышей
На вахте дежурил мой давний товарищ.
В хоромах с лепниной под сводами залов
Тогда тут работало пять учреждений.
А к вечеру в тереме жизнь замирала –
Чудесней я этих не помню мгновений!
Я коврик стелил, чтоб свернуть его утром,
Был дух благотворным и лёгкими своды,
И спал как ребёнок, так сладко, как будто
Вперёд высыпался на многие годы.
***
Алтай ты мой зеленоглазый,
В теснине глыбистых хребтов
Ты неоконченным рассказом
Простёрся посреди веков.
Я перелистываю книгу,
В ней кедры, вереск и жарки,
Дороги каменной изгибы,
На дне ущелья шум реки.
Ютится пасека на склоне,
Пасётся лошадь на лугу.
Я до того в мой край влюблённый,
Что и расплакаться могу.
Я до того с тобой сроднился,
Алтай мой, горный и лесной.
И мне вовеки не напиться
Водой твоею ключевой!
***
В старом доме, печальным закатом окрашенном,
Красный отблеск его даже на кирпичах,
Наши окна, которые стали не нашими,
Сиротливо мерцают в последних лучах.
А когда-то широкая гладь подоконника
Вся заставлена лепкой моею была:
Крестоносцы с мечами и русские конники,
Копья, сёдла, подпруги, в натяг удила.
Был причудлив и ярок мой мир пластилиновый,
Я в него погружался и дни напролёт
Самолёты и воины с флагом малиновым
От фашистов спасали советский народ.
Я лепил хорошо: видно, быть ему скульптором –
Говорили соседи, увидев мельком
Панораму боёв и героев из мультиков,
Что стояли поближе к окошку рядком.
Только вот не пришлось ничего мне вылепливать…
А в квартире давно уж чужие живут,
И из окон глядят на меня неприветливо:
Мол, почто это всякие шастают тут!
***
Гляди-ка, дали дёру
В отпетые края
Заклятые партнёры,
Махровые друзья.
Да только они те ли? –
Без них в родной дали
И сопки посвежели,
Долины расцвели.
Ах, кто б их там приветил,
Благами привязал,
Чтоб о «партнёрах» этих
Никто не вспоминал!
Иван Грозный
Как бродил я по Вологде между старинных раскопов,
Где в осенней воде частоколов темнели ряды,
Как защита от подлых татаро-монгольских наскоков
И надёжный заслон от степной неминучей беды.
А поверх их слои выше метра по острому срезу,
В них полоски песка и брусчатки неправильный скол,
По которой – из летописей достоверно известно –
Царь наш Грозный Иван не единожды, в думах, прошёл.
Он тогда возводил здесь Софийский собор достославный,
Победитель Орды, усмиритель кичливых бояр,
Для народа заступник, ревнитель основ православных,
Первый в Русской Земле полновластный её Государь.
Как бродил я по Вологде, камни и плиты молчали,
Но по воздуху плыл колокольный полуденный звон.
И казалось, что тёплые звуки царя поминали,
Что уже пять веков в каземат клеветы заключён.
Пусть бы только из уст иноземных сочились наветы:
К скрытой злобе соседей России – и не привыкать? –
Но скрипели гусиными перьями, тешась, боярские дети,
Очерняли царя. Ну, и ложь закрепилась в веках.
Слой за слоем пласты археологи тихо снимают,
И уже проступила брусчатки неровная вязь.
Я молю тебя, Родина, милая наша, родная!
Ты очнись ото сна и сотри с царской памяти грязь!
***
Поселились в усадьбе моей воробьи.
Выясняют они отношенья свои.
Он чирикает ей, я расслышал: «люблю!».
А она ему в темечко целит свой клюв.
И ворчит, и свистит, распушая крыло:
«Всё, что было меж нами – давно уж прошло!».
Воробей виновато под ветку нырнёт,
Пригорюнится там, помолчит, запоёт.
И глядишь – помирились, и вместе летят
Корм на грядках искать для своих воробьят.
Вон гнездо их под старым навесом в тени.
Может статься, и нас образумят они!
***
Безнадёжный поэт,
Я привыкнуть никак не умею,
Что с течением лет
Я немею, немею, немею.
И не то чтобы слов,
Чую – как мне души не хватает.
Ах, куда занесло!..
Где ж ты нить моей песни живая?
Безнадёжный поэт,
Кувыркаюсь по жизни, как в цирке.
Но спасения нет
И на донышке горькой бутылки.
Ухватить за рукав
Я хочу уходящее время,
Затеряться в лугах
Ненаписанных стихотворений.
Почерк
У мамы почерк был каллиграфический,
А я, как лапой курица, чиркал.
Порядок был такой идиотический:
Чтоб каждый только правою писал.
А я – левша. Указкою по пальцам мне
Учительница правила мозги.
В тетрадях оттого, как ни старался я,
Росли каракули, как пауки.
Ах, как же я любил чистописание!
Перед листом всегда благоговел
И промокашкой, словно накрахмаленной,
Я без помарки промокнуть умел.
Но буквы и слова брели по-разному –
Не управлялась правая рука.
И от пятёрок, как великих праздников,
Была моя учёба далека.
Вот говорят: по почерку характеры
Учёный может вмиг определить…
А если не своей рукой, как трактором,
Меня принудили весь век водить?
Теперь, когда и жизнь почти вся вызнана,
На ней я вижу грустную печать:
Того, что было с вечера написано,
Мне поутру уже не разобрать.
***
Вот я скоро уеду,
Тут и вспомнишь меня,
Словно отблеск последний
Отгоревшего дня.
Тихо глянешь на звёзды
В негустой темноте:
«Поздно, милая, поздно!» -
В небе выведут те.
Памятник Ермаку
Нет, каков у истории маятник –
Больно режет по ткани живой:
Ермаку Тимофеичу памятник
Взорван был одуревшей толпой.
Нет бы, им поклониться воителю,
Что мечом своим путь прорубил:
Первобытнообщинной обители
Ключ к труду и расцвету вручил.
Никого не посёк и не выжег он,
Разве только Кучума помял,
Так того чуть попозже – уж вышло так! –
Придушила своя же родня.
А племянник Кучума с дружиною –
Кто не знает – в Ливонии бил
Псов-тевтонов, с батырскою силою
Потому что Россию любил.
Но потом охмелевшие выхлесты,
Разжиревши на русских хлебах,
Чуть качнуло страну, так и выползли
И сплясали на древних гробах.
Но нашлись всё же добрые молодцы,
И в КамАзы куски поместив,
Через степи взбесившихся «половцев»
Провезли их в Алтайский разлив.
Нынче вновь успокоился маятник,
И бараний пригладился ворс.
Но теперь восстановленный памятник
Бережёт город Змеиногорск.
***
Мне еще хоть изредка, но снится,
Исцеляя голову мою:
Льёт отвесно тёплый дождь, и птицы
В белопенных яблонях поют.
Тучки растекаются над лесом
И уже предсолнечно светло.
Я сижу на лавке под навесом,
Прошиваю старое седло.
Отошли недельки нежилые…
За иглой проворною следя,
Вздёвываю нити золотые
Солнечного майского дождя.
Сбруя нынче будет то что надо!
Оседлаю к вечеру коня
И умчусь сквозь проблески заката
Завтрашнюю зорьку догонять.
***
Качнулись качели, деревья взлетели,
И крыши поплыли соседних домов.
Качнулись качели, и мы поседели
В потяге осенних печальных дымов.
А было ли лето, иль только приснилось
В полёте цветным и чарующим сном?
И что же осталось, скажите на милость? –
…Качели, ржавеющие за окном.
Декоративные поэты
Ощипанные петухи…
Слова, изнанкою наружу…
Скоропостижные стихи
И тепло-хладные к тому же.
И не взлететь им никогда,
Коль плесень строчки расшивает.
Так в мегаполисе вода
Бежит из крана неживая.
Бесцветный выплеск общих мест
И чушь, затянутая в строфы.
Но даже в них, таких вот, есть
Предощущенье катастрофы.
Барабанная дробь
Блеск ребячьих сандалий. Пионерский отряд.
В парке рядом с фонтаном скульптурный ансамбль:
Лётчик в шлеме и дети полукругом сидят,
А за ними театр – как былинный корабль.
Как мечтал я отрядным барабанщиком стать,
Да не в такт выбивал я барабанную дробь.
И тогда я шалашик придумал в кустах –
От хождения строем в нём упрятаться чтоб.
Но меня отыскал пионерский дозор.
Я на солнце с позором полдня простоял.
Не люблю я ни строй, ни шеренги с тех пор,
И к вожатым навек пиетет потерял.
Среди ветра и вьюг отзвенели года.
Не всегда по теченью по жизни я грёб.
Всё давно позади, только вот иногда
Меня будит в ночи барабанная дробь.
Алтай
По острым камням, по овальным и плоским
Бегу я с горы, будто заяц, вприпрыжку.
Вослед мне – я слышу, как шепчут берёзки:
«Ведь этот толстяк – далеко не мальчишка!»
Да – я уж седьмой распечатал десяток,
Но брежу горами ночами как прежде.
И эти виденья вовек не иссякнут,
Как прелесть моих по кедровникам лежбищ.
Ночлеги, карабканье вверх по останцам.
Черника, кедровые шишки, коренья.
Жарки на лугах, будто росписи странствий,
Как строфы ведических стихотворений.
Присяду легко на плиту, что в накрапах,
Окину места несказанные эти,
Отмечу: по склону прошли косолапо,
Траву заплетая в косички, медведи.
Темнеет. Луна скоро в небе повиснет,
Как лампочка, горы мои освещая.
И если б дано было несколько жизней,
Я все их прожил бы на отчем Алтае.
Настеньке
День космонавтики. Пик Чехова
День воскресный, бархатный. Южно-Сахалинск.
Ленточка цветная нарядных горожан
С первыми лучами устремилась ввысь,
Будто зайчик солнечный в сопки пробежал.
Тонкий куст лимонника. Выпуклый утёс.
Снег блестит осевший, подсвечивая лог.
Я свою дочурочку полпути пронёс,
И приставши, снял её с плеч на бугорок.
А она от радости топнула ногой,
И тропой за взрослыми в горушку вперёд
Побежала весело – ах, ты боже ж мой! –
Как её приветствовал шутками народ!
Добрая традиция, милые года,
На скрижалях времени золочёный миг…
В день апрельский радужный много нас тогда
Восходило к Чехову на скалистый пик.
Котловина города где-то там вдали,
А левее, в мареве, синий океан.
И казалось, остров наш облака несли
На ветрах просоленных мимо дивных стран.
Ясный свет, Гагаринский, спуск, и вновь – подъём,
Чай горячий с мёдом на пунктах раздают.
Иногда я думаю: а ведь мы живём
До тех пор покуда в нас эти дни живут!
Ручеёк
Там, где пышно зеленеют пашни,
Где осинки окаймляют дол,
Ручеёк упрятался в ромашки,
Как ребёнок матери в подол.
Что-то он весёлое лепечет,
Но о чём – никак не разберу.
Как всё это сердце моё лечит!
Слыша это – разве ж я умру?..
***
Если что-то не в дых,
Если солнцу не рдеть,
Не пытайтесь других
Побольнее задеть.
На родных сгоряча,
На чужих по крови
Ни к чему вымещать
Нестроенья свои.
У меня с юных лет
Как фонарик в судьбе:
«Что ты ищешь в селе? –
Поищи-ка в себе!».
Подорожное
Половиц ворсистых мягкая услада,
Сотканные плотно нити и волокна.
Лягу у порога, летнюю прохладу
Принесёт из комнат, где открыты окна.
Божия коровка по стене белёной
Проползёт цветочком, в крапинку багряным.
Я сегодня просто солнцем утомлённый,
А до половичек ближе, чем к дивану.
По жаре июльской вовсе и не лень мне,
Было лишь печально, да и то немного,
Обойти, прощаясь, милую деревню,
Потому как завтра снова мне дорога.
Буду ехать долго у окошка молча.
Перестук на стыках. И навылет вроде
Города, где в каждом доме нынче больше,
Чем во всей деревне теплится народа.
Теплится-то больше, да иной порядок…
Оттого сегодня пусть открыты окна,
Пусть струится в душу лёгкая прохлада,
Да и я побуду хоть денёк свободным.
***
Попыхивает печка угольком,
Последние морозы дожимают.
Зима уйдёт, сквозная, ножевая,
И напоследок сыпанёт снежком.
С годами холод – как удар под дых,
Всё обморочней и длинней по сроку.
Сменить бы климат. Зимы бы по боку…
Но не представлю – как мне жить без них!
***
Раскручен на севере снежный пропеллер,
Сгоняет заряды к сибирской сторонке.
Забрызганы окна осенней капелью –
Снега пролетали, да сгинули звонко.
Распутица нынче, суглинки в разводьях,
Листвою забиты канавы просёлков.
Копёшки вдали на пустынных угодьях,
Иль это припали к стерне перепёлки?
Берёзки белеют в тенётах ветвистых.
И только под зиму отмытые сосны
Стоят на горе изумрудно искристы,
Как будто бы в осень шагнувшие вёсны.
***
Дует ветер из каменных створ.
Конь упрямый, надёжное стремя.
Ошкурило поваленный ствол
Ко всему безучастное время.
Мы спускаемся, щебень хрустит,
Словно нехотя предупреждая,
Как опасно сегодня ходить
Одному по зыбучему краю.
Поседевшая грива коня
Развевается пепельным дымом.
Почему вечно тянет меня
В горы, к местностям непроходимым?
Нынче тучи и сырость с утра.
Брызнет дождь то в порыв, то отвесно.
Отучиться давно бы пора
Без конца мне заглядывать в бездны.
У окошка б надолго засесть
Иль взобраться на печь, на полати.
И резон в этом вроде бы есть.
Но вот как мне с душою поладить?..
***
Ночное томление духа.
За шторами в россыпь огни.
Я жизнь слышу зыбко, вполуха.
Но что меня с нею роднит?
Промчится ли транспорт полночный,
Собака ли голос подаст,
Мотыль ли в трубе водосточной
В слепой призапустится пляс,
Пионы ль на клумбе цветочной
Такой аромат издадут,
Что те, кто не спят, уже точно
Теперь до утра не уснут!
Да, это мне близко, но всё же
Дыханье в кроватке детей
На свете всего мне дороже,
Всего в этой жизни родней!
Руки отца
Отрывок из раннего детства
Я в сердце под спудом сберёг:
Был пасмурный вечер апрельский
И зыбок дощатый мосток.
С отцом, возвращаясь с заимки,
Взошли на него и тогда
Решил я идти без заминки
Один – не страшна мне вода!
Качнулись висячие кладки,
И я как птенец полетел.
В прыжке у волны меня папка
Поймать за тужурку успел.
Кипели буруны и звонко
Сшибались друг с другом, дробясь.
Хотела сглотнуть нас воронка
И выплюнуть где-нибудь в грязь.
Но ловким отец был и сильным,
Настырней, чем воды весной.
Он вырвал меня из пучины.
И позже, в сторожке лесной
Мне было тепло и не страшно,
Печь светом узоры ткала.
И только отцова фуражка
Корабликом где-то плыла.
Я вырос давно уж, но если,
Бывает, настигнет беда,
Как старую добрую песню
Я день тот припомню тогда.
И выведут памяти струны
Всё то, чему нету конца:
Нависшие тучи, буруны,
И сильные руки отца.
***
Только на горку взобраться решусь,
Возраст закашляет рядышком:
Нынче другие взбираются пусть –
Остепениться бы надо ж нам!
Или на девушек я засмотрюсь
На расцветающих улицах,
Возраст с усмешкой подёргает ус:
В зеркало глянь да одумайся!
Возраст, мой возраст, годочки мои,
Как же тогда быть мне с музыкой,
Той, что в душе, как и прежде, звенит,
Не потеснённая мудростью?..
Карантин
Затянувшаяся осень.
Сырость. Серость. И ветра.
А душа простора просит,
Будто чистый лист пера.
Тянет жилы непогода.
Иссушает интернет.
Нет страны и нет народа.
И меня, наверно, нет…
***
Как не в лад я запою,
Вспомнится, ей-богу,
Что и в армии в строю
Я ходил не в ногу.
Жизнь моя легка, как дым,
Что трепать её мне?
Уродился я таким
Парнем неуёмным.
Я не чту толпу и гам,
Но лелею волю:
То я здесь, а то я – там,
Перекати-поле.
Зацеплюсь за косогор,
Отдохну под ёлкой,
Иль затею разговор
С поздней перепёлкой.
Иль к берёзоньке прильну,
Ко стволу щекою.
Но ни в жизнь я не приму
Сонного покоя!
Душа
Бывает, что душа дойдёт до мути.
И чтобы не` дать воли кулакам –
Бросаю всё: и книги, и компьютер,
Взбираюсь в гору, ближе к небесам.
Там семь ветров вершины обдувают,
И облака берутся напрокат.
Там и душа о мути забывает,
Но и забыв – не хочет вниз, назад!
***
Человечество мимо куда-то бежит,
Только я всё сижу на траве у ключа,
Что в распадке таёжном негромко журчит
Под простёртым зелёным шатром пихтача.
Мне спешить ни к чему: я отбегал своё…
Но молве вопреки – не истаял вдали.
Что-то я потерял, но зато приобрёл
Слух, которым я слышу вращенье Земли.
Художник: Сергей Кольба.