Чебурек из страстного дерева

А. Рубанов «Человек из красного дерева» – М.: «Редакция Елены Шубиной», 2021 г.

Есть писатели хорошие, есть плохие, а есть Андрей Рубанов. Который и не писатель вовсе, но книжки писать любит – как тот самый персонаж анекдота: не гинеколог, но посмотреть может. 
«Па-а-азвольте!» – скажет любой поклонник рубановского таланта. «А кто же он тогда?!» И как пить дать заведет речь про премии да номинации, не подозревая, святая душа, что лучше бы и не надо этого...

Между тем ответ прост: Андрей Рубанов не только не писатель, он даже не сценарист. Вместо всего этого он, без всяких шуток, прекрасный журналист, который волею судеб давно уже занимается не своим делом. Например, пишет так себе книжки и совсем никудышные сценарии. А из самых негодных сценариев, не пошедших в кинодело, тискает рОманы – чтобы добро не пропадало. В чём спокойно признаётся в интервью, тут надо отдать должное откровенности Андрея. «У меня есть несколько авторских сценариев, я годами хожу, предлагаю их продюсерам, они не берут. Какие у меня варианты? Я пишу на основе сценария роман, пока есть силы и время». 

В этом ничего зазорного нет, тем более что роман «Финист» проделал как раз именно такой путь – из сценария в полновесную книгу. Сработало раз, сработает и другой – решил автор и открыл файл пятилетней давности со сценарием под рабочим названием «Азъ есмь Грумъ. Истуканище обло, озорно, огромно, древесно и отай». Ну или что-то вроде этого.

Ну а дальше дело техники. Подсыпай буквенного наполнителя, авось сойдет.
В славном городе Электросталь, откуда родом сам Андрей Рубанов, выходит газета для всей семьи «Молва», где публикуется оперативная и достоверная информация о жизни города Электросталь и Московской области. Например, в одном из февральских номеров была опубликована весьма любопытная статья о том, что коммунальные и дорожные службы в Электростали продолжают работать в усиленном режиме, жители помогают в уборке своих дворов, в субботу представители общественных организаций, депутаты, сотрудники администрации города и просто активные горожане вышли на субботник. Участие в нем приняла и глава города Инна Волкова. Перед длинными выходными расчищали от снега детские и спортивные площадки во дворах... 

Увлекательно, не правда ли? 
Не то слово. Оторваться невозможно.
Вот и новый роман Андрея Рубанова под названием «Человек из красного дерева» начинается именно таким бодрым газетным стилем: «В начале весны, в последний день масленичной недели, в нашем городе произошло ограбление и убийство. Трагически кончил жизнь известный, уважаемый человек, историк – искусствовед Пётр Георгиевич Ворошилов, 65-летний обладатель коллекции старых икон и других редкостей, имеющих отношение к религии. Одинокий житель благополучного района, хозяин собственного большого дома. Крепкий, без признаков стариковской дряблости, в прошлом – перспективный московский учёный, кандидат наук. Затем – конец карьеры, переезд из Москвы сюда, на родину, в город Павлово – и вот: смерть».

Электросталь заменен на некий Павлово, а во всем остальном автор свято следует крепким традициям провинциальной журналистики, явно рассчитывая увлечь читателя с первого абзаца же. Действительно, ну ведь не терпится уже узнать, что там стряслось с Петром Георгиевичем, славным коллекционером без признаков стариковской дряблости. 

Впрочем, ничего особого с ним не стряслось. До обидного заурядно всё приключилось. Кто-то влез в коттедж к старику-крепышу и набезобразничал в доме, разбив витрину и похитив некую коллекционную деревянную голову. Больше ничего не пропало. Пётр Георгиевич этого перенести не смог, видно, эта запасная голова была дорога ему как память, и он в расстроенных чувствах скончался прямо возле осквернённой витрины. Бывает, знаете ли, и с более молодыми. Я вот на пятнадцать лет моложе павловского коллекционера, но, признаюсь, каждый раз, читая нашу боллитру, опасаюсь, как бы и меня кондратий не хватил... 

Но вернемся к тексту. 
Местный газетный листок нам сообщает: «Следов насилия на теле не отыскали; по официальному заключению, несчастный умер от обширного инфаркта. Таким образом, юридически случай не попадал под определение убийства – но городская молва постановила по-другому».
А, ну раз так, раз молва постановила иное – то, разумеется, бросив всё, к расследованию подключаются лучшие сыскные умы города Павлово: «Делом об ограблении занялся самый опытный следователь городской полиции Вострин, а в помощь ему дали оперативника Застырова, также – мастера в своём деле».

Верю. Охотно верю. Наверняка недряблый Ворошилов был местной знаменитостью и гидом-меценатом. Не иначе как по вторникам, четвергам и субботам проводил экскурсии в своем доме-музее для всех желающих павловчан. Подолгу, наверное, останавливался именно у витрины с деревянной головой и, постукивая указкой по стеклу, говорил: «Знайте, дорогие мои земляки с малой родины – вот оно, главное сокровище моей коллекции, лежит туточа!» Поэтому-то полиция и мигом узнала, что же именно похитил злодей-грабитель, и поклялась разыскать и покарать супостата. 

Тем более, газетная передовица сообщает нам трогательные подробности биографии жертвы незапланированного инфаркта: «Ворошилов был местный, нашенский. В своё время он считался небольшим столичным светилом, несильно, но полезно согревающим издалека свою малую родину. Искусствовед Ворошилов много лет разнообразно помогал городскому краеведческому музею. Он был одним из тех, кто добился сохранения исторической части городской набережной: ходил по инстанциям, по высоким кабинетам. Известно было, что Ворошилов персонально помог нескольким молодым людям, выходцам из нашего захолустья, действительно талантливым ребятам, поступить в лучшие московские университеты».

Читая первые страницы романа, я искренне восхищался авторским мастерством – так безупречно копировать убогий газетный стиль способен не каждый. Тут чувствуется рука человека, явно имевшего опыт работы в замкадных органах печати. 

Но довольно быстро Рубанов нанёс сокрушительный удар по моему восхищению – оказывается, это не похмельный журналист пишет в опостылевшую ему периодику, а важно вещает нам, читателям, некий дяденька по имени и фамилии Антип Ильин, главный герой романа. Промелькнувшую было надежду, что Антип и есть работник пера с профдеформацией, Рубанов безжалостно растаптывает – оказывается, Антип работает вовсе не со словом. Он «простой человек, деревянных дел мастер, столяр-краснодеревщик».

Простой столяр полон не менее простого гражданского пафоса: «Мне, как и другим жителям города, было важно, чтобы преступника нашли и наказали. Никому не нравится, когда рядом происходит грабёж, наглый и беззаконный поступок; если сегодня вломились к соседу – завтра могут вломиться к тебе».

Логично. Так никаких деревянных голов не напасёшься. Зайдешь к соседу, покурить стрельнуть да деревянной головой его (не той, что на плечах, а которая в витрине) полюбоваться, а сосед сидит, голову (наплечную) повесил... Обокрали, мол, да ограбили, тю-тю, нету больше головы, радости и смысла в жизни. Кинешься к себе на участок – ан поздно, и тебя, пока шлялся, обнесли, утащили и твою головяную деревяшку. Здравствуй, инфаркт. Так и вымрет славный городок Павлово, а с ним в придачу и соседняя деревня Чёрные Столбы, где мастер проживает.

Поэтому никто не даст ментам вострить и застырить в стиле «да чего там – насильственной нет, умер сам, поди, блинами обожравшись, ничего не пропало, витрина разбитая – да сам по пьянке разбил, а башку свою деревянную на Масленицу сжёг, заявления нет, дело закрыто». Нет, будут легавые носом снег весенний рыть, а в помощь себе возьмут нашего простого столяра-краснодеревщика. 

Который, к слову, отнюдь не прост. Он не только умеет говорить в стиле «Павловских вестей», но и полон других интересных способностей и привычек. Антип любит шпионить за девушкой Герой, дочерью недряблого инфарктника Ворошилова. Её он «из любопытства отыскал в Сети». Любопытство носит навязчивый характер – столяр два года (!) шерстит профили Геры в соцсетях и собирает о ней всю возможную информацию, включающую и такие важные моменты, как «грудь маленькая, ноги стройные». Маньяк! – обрадовался я. Газетно-интернетный маньяк! Ужо изловит он девицу, да привяжет к верстаку в подвале... Забегая вперёд, скажу – с подвалом и установленным в нём верстаком угадал. Была надежда и на маньячество – ведь герой одевается во все чёрное и простое, а из дому всегда выходит не иначе как сунув за брючный ремень, вдоль спины, «шабер, или, по-простому, напильник, с остро отточенным краем».

Но всё оказалось причудливей и смешнее. Наш простой столяр Антип почитывает статьи в буржуазных изданиях «Guardian» (почему-то без артикля The) и «Frankfurter Allgemeine Zeitung» (то есть владеет языками, причем немецким явно лучше английского). Он прекрасно умеет отличать «фальцгебель от зензубеля» и этим внушает к себе уважение. Возможно, он, как и Фима Собак, знает и всякие другие богатые слова. Грамотно может составить ментовскую ориентировку, например, на самого себя, обскакав в этом деле Застырова с Востриным: «Внешность моя – приятная, но не сильно запоминающаяся, глаза тёмно-серые, лицо прямоугольное, нос прямой, ноздри крупные, лоб высокий, надбровные дуги – сильно выраженные, уши – маленькие и прижаты, дёсны довольно слабые, зубы – все до одного целые, средней крупности и отличной белизны, губы – полные и красные, но в меру; волосы – до плеч, ржаного цвета, я их иногда забираю в хвост. Среднего роста, пропорционального сложения, размер одежды – сорок восьмой. Живот впалый. Голос негромкий, низкий. На вид – примерно тридцать пять лет. Ни морщин, ни седины, ни сутулости, никаких физических недостатков никогда не имел. Двигаюсь ловко, подобно спортсмену. Борода и усы не растут».

Читаешь всё это казённое занудство и диву даёшься – и откудава это к нам такого красивого дяденьку замело?!
Довольно скоро читатель узнаёт, откудава. 
Из церкви, вестимо. 

Дело в том, что наш герой – деревянный. И не по пояс, что ещё куда ни шло, а напрочь, насквозь и совсем. Во всяком случае, так утверждает он сам. Мол, когда-то служил Антипка истуканом, Антипка истуканом был. В прямом смысле слова – стоял в храме в виде деревянного ростового изображения не пойми кого, возможно – Ильи-пророка. А до переподготовки на курсах повышения квалификации аниматоров он Перуна косплеил. А потом, при царе-батюшке Петре Алексеевиче, выволокли его из церкви, уволили с полным служебным несоответствием. Зашвырнули куда-то, и лежал он тихонько, подгнивал. Пока не ожил.

Вернее, его оживили.
Потому что Антип не одинок в своём деревянном горемыканье. У него есть друг и сообщник по имени Читарь, слегка юродивый «народный учёный», который специализируется на оживлении деревянных истуканов. Антип их реставрирует, а Читарь намазывает всякой гадостью и оживляет. Ещё у дружка хобби есть – читать любит. Читарь истукан умный, он не современную боллитру читает, не сценарные романы, а разные старинные книжицы. И молитвы всякие знает. Да не простые, а «на очень старом языке, церковно-славянском, но не современном, а на древнем языке, каким пользовались во времена царя Петра Алексеевича, а может, и раньше». 

Вот тут очень не хватает путешественника во времени Жоржа Милославского с его бессмертным: «Это действительно новое слово в науке и технике!». И чтобы автору и заодно его редактору он сказал: «Тьфу на вас!» и «Тьфу на вас ещё раз!». Потому что Рубанову, как недоучившемуся журналисту, можно в порядке бреда и пофантазировать в лингвистических областях, и даже дефис в название языка втиснуть, а вот когда редактор не в силах разузнать, что такое синодальный извод церковнославянского языка, в каком веке он возник, а в каком веке царь Пётр Алексеевич жил – то лучше чем-нибудь другим в жизни позаниматься. Если же братец Читарь на старомосковском изводе бормочет, то есть по-старообрядчески, – тем более, при чем тут петровские времена?.. 

Впрочем, в романе по мере разворачивания сюжета бред (который сам Рубанов величает «авторской волей») лишь нарастает, переходя совсем уже в гротеск. Ещё один деревянный коллега Антипа, некий блогер и жиголо по фамилии Отщепенец и кличке Щепа, проживает в столице, имеет большой успех среди богатых старых дам, пользуя их своим вечно твердым удом. Дело в том, что этого Щепу столяр Антип лично отреставрировал и специально даже упомянул, что мужской орган ему выдолбил на славу и в полной боевой готовности. Экий затейник и шутник... Позвольте вопрос из зала: а как себе штаны Щепа подбирал, как передвигался, как вообще управлялся с хозяйством? Ну, допустим, во время прогулки к ляжке ремнем привязывал... Ладно. А с остальными проблемами как? Антип, кстати, не менее меня любопытный: «– Тогда интимный вопрос, – сказал я. – Как ты им объясняешь, что из тебя не изливается семя? 
– Особенность организма, – ответил Щепа. – Так я говорю. Многие, кстати, расстраиваются. Любят его вкус. Но, в общем, работе это не мешает».

Действительно, любовник со вкусом ручки от винтажного зонтика или табуретной ножки –это довольно пикантно!

Щепа любитель красивой жизни и отдыха в Таиланде – у него не только поддельный внутренний паспорт имеется, как у всех рубановских дуболомов, но еще и заграничный есть. Что любопытно, у Антипа Ильина такого документа нету, об этом он сообщает в излюбленной канцелярско-газетной манере: «Ах, как хотел я слетать на остров Цейлон! ... Но проблемы с паспортом не позволяют мне выезжать за пределы страны: ещё одно неудобство, подаренное при появлении на свет».

Тут одно из двух: либо на Цейлон нужен какой-то особый загранпаспорт, либо Щепа и Антип из разной древесины сделаны, и одному сорту можно «заграником» разжиться, другому же – строгое табу. 

Вообще житие-бытие своего деревянного народца Рубанов попытался описать «на отвалите» – мол, сами додумывайте, даю читателю волю и простор. Изящный ход, конечно, но тогда можно над романами и не корячиться. Написал логлайн какой-нибудь, да хоть слоган «они – как люди, только из дерева, их мало, они прячутся, их жизнь – тайна!», пропечатал в газете и шабаш! 

По авторской задумке, внешне истуканы неотличимы от обычных людей, но у них есть свои секретики и особенности. Они не потеют, не плачут. Не пьют и едят. Не ходят по-большому и даже по-маленькому. А если им приходится в целях конспирации есть, то еду глотают и она проваливается в специальное потайное дупло у них внутрях. А потом тайком исторгают съеденное и выпитое, попросту – сблёвывают. 
На досуге истуканы занимаются друг с другом бог знает чем, порой совершенно выходя за рамки приличий: «Я пошабрил голую спину Читаря. Затем он пошабрил мою голую спину. Затем мы разошлись, разделись донага, каждый пошабрил себя...»

Автор уверяет, что истуканы не чувствуют боли, жары или холода. Правда, тут же напрочь забывает про это и в тексте то и дело проявляется объективная реальность, данная и нам, и истуканам в ощущениях, строго по ленинскому принципу: «яма в холодной земле», «гниющей, мокрой, холодной землёй», «двое оживших, одна неожившая, твёрдая, холодная», «апрельский лес – холодный, почти враждебный», «помещение на первом этаже, пустое, гулкое и холодное», «заплёванный, грязный, тёмный, холодный», «дохнула смертной стужей», «от родниковой воды тянуло ещё зимней, смертной стужей» (хорошую метафору не грех и повторить, ага), «тут было холодно – видимо, на ночь открывали форточку», «горячие пули, застрявшие в моей груди, быстро остыли», «в комнате прохладно, окно полуоткрыто», «шёл холодный дождь», «открыл окна, чтобы холодный дорожный ветер меня успокоил»... Я понимаю, автор увлекается и грехов своих не замечает, но редактор должен своими прямыми обязанностями заниматься. 

Кстати, Антип Щепу не зря насчет проблемы излития семени пытал – он ведь тоже женщин не чурается. Правда, у него с ними случается раз в сто лет. Ощущений-то нет никаких, значит, и смысла особого не наблюдается. Ну вот подкатила к нему в Чёрных Столбах продавщица, Зина-из-магазина, сильная особа, склонная к полноте и алкоголизму. Принесла початую бутылку «Асти Мартини». Выпили из стаканов. Посидели. 

«Она выкурила сигарету, я отнёс её в постель, и мы соединились».

Ах, да, Зина пообещала Антипу расцарапать спину во время соединения, на что тот охотно согласился – спина-то деревянная, чего ей будет.
Рубанов, пожалуй, один из самых целомудренных современных авторов. Сиси-писи – это точно не к нему. И просто замечательно, что постоянно равняясь на Лимонова (хотя на деле всё время выходит минаевщина) он старательно избегает буйства любовной физиологии на страницах своих текстов. Но всё равно возникает вопрос из зала: ладно, Зина не попортила маникюр, возможно... Но понять-то, что она не с живым человеком целуется, а словно забор лижет – она в состоянии? Не могла же она так окосеть от полпузыря мартини, что ей всё равно стало... Или они без всяких там нежных излишеств, просто, выражаясь авторским языком, «соединились»? 

Среди местечковых деревянных людей – действие романа практически не выходит за рамки маршрута Черные Столбы-Павлово-Можайск-Москва, герои болтаются по нему туда-сюда, как букет фиалок в проруби – имеется ещё один колоритный персонаж по имени Никола. Но не Питерский, которому в своё время Доцент обещал пасть порвать и моргалы выколоть, а Можайский. Этот истукан сам кому хошь всё порвёт – ибо он главный на районе, смотрящий, решала, держатель общака. У него есть ксива и пистолет (учитывая, что у Антипа имеется деревянный плеер, проигрывающий деревянные же диски, не исключено, что у Николы такой же пистолет, с патронами из желудей) и ответственная работа – днем Никола стоит в Никольском соборе в городе Можайске, изображая Святого Николая, а по ночам косплеит силовика или ночного сторожа. По настроению может прикинуться Доном Гуаном – чтобы главный герой воскликнул: «Как тяжела его десница!», а автор своейную образованность нам показал. Никола, как и все персонажи рубановских текстов, очень любит говорить «по бумажке». Нужно ему посреди ночи рассказать одной ни в чем не повинной гражданке о себе и своих подчинённых, так он и начинает вещать, словно с трибуны: «Мы ничего не знаем, мы движемся впотьмах, наугад. Наша цель – отыскать всех и объединить в один народ. Мечта наша в том, чтобы отыскать всех, и про каждого всё узнать: кто сгнил, кто сожжён, кто уцелел – полностью либо частично – и может быть поднят. Это объяснимо: всякий народ, пусть и самый малочисленный, желает быть многочисленным. Мы не можем плодиться, как люди, путём совокупления и деторождения. Но можем плодиться, отыскивая и восстанавливая собратьев, – это то же самое».

И так пока не устанет, а он не устанет никогда – он же деревянный. Это, кстати, навело было меня на мысль: а вдруг это не авторская вина, а, наоборот, тонкое мастерство, и все эти деревянные человечки лишь так и умеют говорить, по-деревянному? Но нет. Короткие диалоги у них получаются вполне человеческими. А доведись им что-либо рассказать или объяснить длиннее, чем в пару фраз, сразу начинают нудные прения-выступления.

Например, подруга покойного обокраденного инфарктника Ворошилова, некая кандидат наук Елена Константиновна, тоже деревянная, на невинный вопрос Антипа о породе дерева, из которого она изготовлена, с энтузиазмом принимается читать лекцию на тему «Образ осины в христианской мифологии». Всё, что автор Рубанов нагуглил, то персонаж и выкладывает, шпаря суконным языком: «Пётр сказал, что нет никакой проклятой осины. Что Иуда на самом деле повесился на багряннике, и что в южной Европе багрянник так и называют, “иудино дерево”, и что на самом деле это вообще не дерево, а кустарник. Пётр сказал, что крест Иисуса был сделан из кедра, кипариса и певга, и что певг в разных переводах обозначен то как сосна, то как вяз».

Впрочем, сам Антип, как и положено главному герою, всех своих собратьев-лекторов перещеголял в занудстве. 
Дело в том, что Антип неожиданно разживается «дочкой» Евдокией – ожившим наброском, фигуркой, которую он изготовил для работы над телом святой Параскевы. Ну так уж получилось, волею автора... Смотрящий по Павловскому землячеству Никола Ночной-Можайский приказал ему быть в ответе и удочерить неприкаянную девочку-истуканку. В главах, где происходит общение «дочери» с «отцом», мы можем насладиться схваткой Рубанова горе-сценариста с Рубановым-журналистом. Первый идёт на поводу модных киношных трендов и заставляет Евдокию быть стервозно-нагловатой фальшивой киношной девочкой, собравшей в образе все возможные противные клише, а также вещать унылые глупости про дискриминацию, эйджизм, гёрлзпауэр и всё такое прочее: «– Ничего себе! Ты меня стигматизируешь! Я личность, ты должен соблюдать мои права. Я сама всё буду решать». 

Капризная Евдокия требует от Антипа то самокат, то косметику, то равноправия, то роликовые коньки. Входит во вкус, как пушкинская старуха, и заставляет Антипа купить и себе, и ей по смартфону, а то чего они как лохи. Антип покупает «новейший смартфон, похожий на аккуратно обточенный кусок чёрной кафельной плитки» и с умилением фотографирует на него катающуюся на роликах Дуняшку. Назревает очередной вопрос из зала: каким образом деревянный человек управлялся с сенсорным экраном? Я вот ради эксперимента потыкал в свой смартфон по очереди и палочками для еды, и ложкой деревянной... Впрочем, может, у меня смартфон не такой новейший, как у Антипа.

Пальцы нашего столярных дел мастера, напомню, деревянные – деревяннее некуда. Антип, когда решил подбить клинья к той самой Гере, за которой два года в Сети маньячил, знаете, как решил ее впечатлить? Не иначе, как сцену из «Терминатор 2: Судный день» возжелал закосплеить – ту, где Т-800 кошмарит негра-программиста и его жену, содрав со своей руки кожу и мясо. Наш герой не отстаёт от сумрачного робота-тевтонца в желании произвести и усилить впечатление: «И я положил на стол ладонь, взял нож – и снял с мизинца толстую стружку, и показал. ... И я посредством ножа продемонстрировал ей, как мог: дал понять, что весь состою из сплошного дерева, из бука, и что нет внутри у меня ни сухожилий, ни кровеносных сосудов, ни сердца, ничего. Поднёс к запястью огонь зажигалки, показал, как обугливается полированная поверхность. И для полной наглядности раскрыл сундук, выдернул пилу-ножовку и рассёк себе плечо, так, чтоб посыпались опилки».

Накось выкуси, Кэмерон треклятый! Наш православный роботъ хоть и бюджетнее, не из нержавейки заграничной, а из подручного отечественного материала, зато вон чего посредством инструментов вытворять умеет – Гера-девица со страху аж проблевалась. Антип все серии франшизы смотрел, даже последние, неудачные – потому что ему явно «зашла» фраза из части «Генезис» насчет «старый, но не бесполезный». Подражая своему кумиру, Антип выдаёт читателю свою версию: «Деревянный, но не посторонний». Симъ побѣждай! 

Конечно, во всей этой голливудщине, выпадающей из текста, как паховая грыжа, вины Антипа нет – он лишь расхлёбывает последствия авторских пристрастий. Вот нравится сценаристу Рубанову фильм «Люди в чёрном» – значит, и в «Человеке из красного дерева» будет привет создателям. Не верите? Помните сцену, где герой фильма в исполнении У. Смита смотрит на экран и видит там разных знаменитостей, которые на самом деле – инопланетяне? Получите наш импортозамещающий ответ: «...стал развлекаться, перескакивая с одного канала на другой и пытаясь угадать, кого вижу на экране: живого смертного человека – или издолбленного собрата. Я не сомневался, что наши – везде, в том числе и на телевидении. Ведущие развлекательных шоу, покрытые гримом, стройные, белозубые – все, или большинство, наверняка были деревянными, и не простыми, а изготовленными из драгоценных пород. Деревянно невозмутимые, деревянно прямые, с одинаковыми фигурами, с деревянной правильной дикцией. А главное – нестареющие, неувядающие, вечные, из года в год одни и те же. Вращайте барабан! Приз – в студию! Тридцать лет один и тот же выкрик».

Да ладно бы – Якубович, но и Сталин, и Солженицын, и, разумеется, Лимонов – тоже деревянные. Ну и протопоп Аввакум в придачу. А так, вообще, разные в телевизоре сидят: «Две дюжины каналов перебрал – и повсюду видел либо откровенно деревянных, либо тех, кто похож на них. Видел таких, кто едва научился брить бороду, – но вещает так, словно за его спиной триста лет опыта. Видел и других, чьё тело наполовину состоит из трухи и гнили, – но живут, как будто имеют впереди вечность».

Сатира в исполнении Рубанова – подбродивший березовый сок с мякотью. Но вернёмся от древесных селебритей к проблемам деревянных отцов и детей. Все дочкины выпендоры, навязанные Рубановым-сценаристом, Антип ловко усмиряет с помощью Рубанова-газетчика. Попросту удушает объёмистыми и занудными лекциями на тему славы, благодарности, гордыни, морального удовлетворения – причём в унылом стиле брошюрки «Евангелие для бедных разумом», бумага газетная, рекомендуемая цена – 5 руб. 10 копеек. У дочки, натурально, голова идёт кругом от этого всего и она, как может, пытается его остановить: «Папа, – сказала Дуняшка, – ты не волнуйся. Я всё понимаю».

Ан нет, не всё Дуняшка понимает, неразумная. Волею автора в ее пораженную долгоносиком голову закладывается модный феминизм.

«– Не понимаю, – говорила Дуняшка, – почему Святой Дух на иврите – женского рода, и на греческом – женского рода, но на русском – мужского? Что за дискриминация? Если по смыслу – это любовь отца к сыну? Женского рода?»

Ну, сама напросилась, просто так от брошюрочных нотаций ей теперь не отделаться. Антиповский дружок Читарь на подмогу приходит, уж этому хоть спину не шабрь, а дай порассуждать в угоду целевой аудитории: «– В России – как в церкви: есть два знания, одно явное, другое тайное. Россия управляется женским началом, но это знание есть тайное. Чтоб его скрыть, Святой Дух поименован по-мужски, хотя на самом деле он есть женская стихия. Женщина умнее и хитрее. Мужчина свою власть декларирует – а женщина реализует тайно, негласно, и поскольку тайная власть крепче явной, то и женская власть крепче мужской».

Я горячо поддерживаю хитрую и умную женскую стихию, но одно меня огорчает – почему тут Рубанов не заменил «тайно» полюбившимся ему ещё со времен «Финиста» словечком «отай»... Ведь оно и в новом тексте нет-нет, да и выныривает в самых неожиданных местах: 
«Жил очень тихо, отай, потому что никакого документа не имел». 
«Но бабы, которые приносили мне кудель, были смелые и упрямые, они сделали по-другому. Они ночью пришли отай и выкопали меня, и спрятали далеко в лесу».
Ах, как бы и в лекции о роли женщины в российском обществе лепно смотрелось – «женщина власть творит отай и негласно, а понеже отай крепче яви, то и зело крепче мужеской ипостаси...»

Разумеется, сценарный роман не может обойтись без Сильной и Независимой Женщины, и такой персонаж в книжке есть – это Лжепараскева, она же Мокошь, она же Мара, которую Антип изготовил (с помощью украденной головы профессора Доу... тьфу ты, кандидата исторических наук Ворошилова – ведь именно Антип спёр ту самую деревянную голову и довёл искусствоведа до инфаркта), а Читарь измазал кровью с жиром для придания истуканше витальных сил. Баба, надо сказать, получилась на редкость стервозной – всех обличила, всем поугрожала, всех послала далеко по адресу, да ещё и девочку Евдокию-Дуняшу себе захотела забрать. Её обличительные монологи и рассказы о своём житие настолько корявы и занудны, что поневоле встаёшь на сторону Антипа, когда тот возжелал отрубить склочной древо-бабе злополучную голову... 

С живыми мясными персонажами – то есть обычными людьми – в романе дела обстоят чуть лучше, особенно когда автор дорывается до любимой темы. Бандосы в кожанках и трениках, менты-разводилы, подмосковные гопники – вся эта незатейливая фауна романа как раз получилась довольно правдоподобно, даже если учесть явную карикатурность. Быть может, именно потому, что подобным персонажам автор не доверяет толкать длинные речи в стиле «монолог Катерины у обрыва». То есть второстепенные герои, до которых не добралось авторское стремление к декларативности, определенно удались. Впрочем, тот же опер Застыров, который, как мы узнаём из текста, контролирует в Павлово почти всё, порой умеет насмешить. У него плохие зубы (кроме двух золотых в нижней челюсти) и он страдает, что вот «надо вставлять новые, идти к дантистам, платить большие деньги, а где их взять?» У честного гаишника из передачи «Наша Раша» появился достойный коллега.

Сам Андрей Рубанов подобные замечания называет «ловлей блох». Мол, писатель ищет человека, а критик ловит блох, как он однажды пошутил на своей странице в Фейсбуке. Правда, в случае «Человека из красного дерева» речь, скорее всего, можно завести о жуках-древоточцах – точильщики, долгоносики да усачи напрочь изгрызли новый рубановский текст, вдоль и поперек. Говорил и не поленюсь сказать снова – блохи и прочие паразиты и вредители – это не пустяки; это плохо, это неопрятно, это опасно для здоровья и жизни. Покрытым насекомыми с головы до ног неприлично заявляться в гости к читателям, да ещё и приносить им изгрызенное жучками-короедами изделие. Невычитанные тексты, кишмя кишащие нелепостями и откровенными промахами, нехорошо выдавать за литературу и выдвигать на премии. Над текстами нужно работать, долго и тщательно. 

Тут уместно вспомнить очерк Юрия Германа, его воспоминание о Максиме Горьком и о том, как проводилась работа над текстами в те, к сожалению, ушедшие навсегда времена. 

«– Вы сколько раз этот свой роман переписывали?
– Один, – не без гордости заявил я.
– А вам, сударь, не кажется, что это хулиганство? – осведомился Горький.
И, помолчав, смешно добавил:
– Такие вещи скрывать надо от людей, как мелкое воровство, а не хвастаться ими. Один! – повторил он с непередаваемой интонацией возмущения и брезгливости. – Значит, сколько посидел, столько и написал. Хорош добрый молодец!
Не глядя на меня, Горький долго и сосредоточенно молча сердился, потом объявил:
– Эту книгу нужно написать всю наново. И не переписать, отметив в предисловии, что вы очень мне благодарны за советы, а просто написать наново, как будто этот птичий грех с вами и не случался... Или вы на редактора, быть может, надеялись? А редактор – на корректора?»

На кого надеялся Андрей Рубанов, спрашивать излишне. 
«Идея стучалась, требовала, и вдобавок жена, друзья – все говорили: отличная идея, пиши!» – рассказал он в интервью «Году литературы». Жена и друзья – это прекрасно, они вдохновят и похвалят, но над идеями и над их воплощением в текстах надо работать. 

Главная проблема в том, что Рубанов не писатель, поэтому искать, находить и показывать именно по-писательски человека у него не получается. Герои рубановских романов всегда истуканны, манекенны и чучелообразны. Исключение – его короткая проза, ошибочно именуемая рассказами, хотя на деле это всего лишь охудожествленная публицистика. Рубанов – цепкий и наблюдательный журналист, пусть и не получивший диплома. У него прекрасное журналистское зрение и довольно обширный житейский опыт, с этим арсеналом он изо всех сил старается, как сейчас принято говорить, «в литературу». Выдумать ничего он толком не может, зато великолепно описывает внешность людей (в отличие, скажем, от его деревянного героя), мастерски пишет диалоги – даже самые распоследние картонно-деревянные персонажи его книг вдруг неожиданно «просыпаются» именно в диалогах. Даже Антип, попав на нары в изолятор и общаясь с ментами, по-настоящему оживает и очеловечивается (чуть не написал «стремится к людскому»... хотя вот и написал). Становится интересным ровно до того момента, пока не пускается в монологи о несовершенстве общества, образа жизни, отношений, мироустройства и всякого такого прочего – будто его писатель Минаев укусил и свою книжку «Духless» подарил, с автографом. 

Слабость Рубанова, как и целого ряда других современных авторов, выпестованных редакцией Елены Шубиной имени Елены Шубиной, – в лобовой журналистской декларативности. Эти авторы не могут показать волнующую их проблему так, чтобы у читателя была возможность сделать выводы самому. Поэтому они заставляют героев постоянно толкать речи в стиле провинциальных трагиков или нудеть многостраничные лекции, нагоняя скуку на аудиторию. Вот и в очередной своей книге Рубанов не жалеет героев – заставляет их ворочать древесно-стружечные плиты монологов на самые разные темы, тошнить опилочными кучами никому не нужного морализаторства да откладывать массивные капы рассуждений. Яростная и неудержимая логорея рубановских персонажей – серьёзное испытание для читателя, по мучительности равное истязанию чудовищным газетным слогом. 

Отдельного внимания заслуживает хронология романа. Так как наш деревянный Антип ходит-бродит в образе человека не одно уже столетие, действие романа иногда переносится в прошлое – чтобы явить нам славные вехи развития и становления персонажа, надо полагать. 

1901 год нам поведает о том, как «ворочалась огромная страна, крутилась экономика, люди продавали друг другу хирургические приборы, приводные ремни и книги, и даже учились лечить половую неврастению». А 1922, к гадалке ходить не надо, расскажет о красных знамёнах «над рухнувшей Империей», голоде, разрухе, эпидемии, беззаконии, проституции за кусок хлеба, расстрелах царской семьи и всяких дворян – в общем, насыщенное время, никто не спорит. При царях-батюшках процветали, книги с приводными ремнями продавали, а нынче вона чего... Антипу в том году довелось дать в морду Леньке-налётчику, отбить у него маруху-Марусю, а когда ту по злобе и звериной сути своей подстрелили краснопузые во главе с оперуполномоченным, завалить их всех топором. Оперуполномоченный, коммуняка недоделанный, успел две пули в деревянную грудь героя всадить, гад такой, прежде чем кровью брызнуть на бумажку с воззванием изымать церковное золото. В представлении Рубанова сельские церквушки просто ломились от сокровищ и мебели из дорогих пород дерева... 

1992 и 1993 годы позволяют автору от фантазий о меблированных махагони-стайлом церквей перейти к тому, в чем он уверенно разбирается – появляется всевозможное жульё, бычьё, джипы и баксы. Тут никаких претензий к Рубанову нет. 

Но есть вопросы по двум очень важным вехам истории. Отечественная война 1812 года автором упомянута особо. Антип Ильин «решил добровольно рекрутироваться в армию; засобирался всерьёз». О серьёзности намерений говорит и то, что наш столяр собрался организовать целый полк из своих деревянных собратьев – ведь они, подобно дуболомам Урфина Джюса, практически идеальные солдаты. Самого Бонапарта смогут пленить! Но его патриотические порывы притормаживает друг Читарь. Тот, приняв образ натурального бомжа – в рванине, грязи, пыли и навозе, чтобы никто не загрёб его в армию, очевидно – быстро охлаждает пыл приятеля. Мол, брось свою затею, Антипка, не такой уж ты неуязвимый – и ядром тебя разнести может, и священник армейский тебя проклянет, и генералы предадут, изведут. Словом, завел шарманку, как та самая баба из стихов Бедного: «Не ходил бы ты, Ванёк, во солдаты...» Премудрый Читарь убеждает неразумного Антипку «воевать» в глубоком тылу – телеги да возы мастерить для армии. Вроде как «всё для фронта, всё для победы», да еще и сам цел останешься, и копеечку заработаешь. Так послушный Антип и сделал – стал хозяином тележного двора, от солдатчины выхлопотал освобождение, как мастеровой. Экие мерзавцы, оказывается. И я, читатель, должен этим прохиндеям деревянным сопереживать... Ну, со скрипом пробовал, пока не обнаружил, что о другой Отечественной – о Великой – в книге не сказано ничего. ВООБЩЕ. НИ. ОДНОГО. СЛОВА.

Вот как всякие мёсье напали и как телегами их задавили – про это есть. Про борьбу с половой неврастенией – есть. Про вырубку леса и экологически вредное производство шпал – есть. Про изъятие мебели из церкви и злых большевиков – тоже есть. Про детин из девяностых, в кожанках и трениках обязательно есть. А вот про тяжелейшую для страны войну – ничего нет. А ведь она была, долгая и страшная, но рубановские дуболомы и от нее закосили. Мы вообще не знаем, чем они занимались. На сайте Лабиринт.ру нас убеждают: «Действие происходит в наши дни, но фоном к событиям романа стала сама русская история, поскольку главный герой удивительным образом оказался связанным со всем, что происходило в России за последние три столетия, начиная с 1722 года». Вам бессовестно врут, они вычеркнули священную войну народа из истории России – и автор, и маркетолухи. 

Где ты был во время войны, Антип Ильин? Что сделал для фронта и победы? Ну, с передовой всё ясно – школа Читаря даром не прошла, бронь от фронта ты каким-то образом раздобыл, ладно. Так, может, на заводе в три смены без сна и отдыха (ибо они тебе не нужны) у станка стоял? Ведь ты мог это, сволочь буковая, но не стал. А может, короед тебя задери, ты блокадникам через Ладогу грузы возил? Тебе ведь руки-ноги обморозить невозможно, и в полынью угодить не страшно... Но нет, и там нашего Антипа не видно. А почему?
Нет в книге ответа.

В полицаях, что ли, служил Антип Ильин? Может, плотничал по привычке – блиндажные перекрытия господам-захватчикам возводил, мебель для херрен официрен собирал, виселицы для земляков мастерил?.. Человек-то мастеровитый, да и рейхсмарки пригодится могли. Может, там он немецкий и подучил, коль в наши дни «Альцгеймер Беобахтер», тьфу ты, «Frankfurter Allgemeine Zeitung» почитывает? 
Нет ответа в книге.

Критики дружно изошли на мёд и патоку в поисках новизны, глыбизны и величия смыслов произведения, наплели цветастого суесловия, напустили дымного пустомыслия.

Так, Алексей Колобродов умудрился взболтать «в одном флаконе, притчу о реванше язычества над христианством и римейк «Золотого ключика», да еще и в варианте «рубановского, жестко-угрюмого, лимоновской выделки, стиля». Нет, я согласен, Лимонов тоже в периодику писал, но я вас умоляю, Алексей, придержите коней восхваления. А «множество страниц романа столь убедительны в легенде о деревянном народе» для уважаемого критика, что он аж по-новому на фамилию автора взглянул. На свою лучше внимание обратите, ей-богу.
Критикесса Анна Жучкова уверена в живости образов, яркости эмоций и запоминаемости сцен романа. Особо её впечатлила рубановская недопелевенщина про «существование трёх миров», про «сплетения нервных энергий, совокупность эгрегоров, ноосферу», «законы инфрафизики» и про то, как «царствует Бессловесность, Непомыслимость и Безымянность». Глыбизна как есть, спору нет. Прилепить по бокам стрекозиные крылышки – и вообще улёт!
Вероника Кунгурцева обнаружила в рубановской фанерной этажерке «многомерное повествование», Дарья Ефремова пошла дальше, порылась в тексте, нащупала что-то, зарделась и воскликнула: «у Рубанова есть нерв!». А праворульный писатель Василий Авченко поднатужился, да и выдал на-гора – «роман о времени», «интеллектуальная философская проза». О времена! О интеллект! О проза!
Обычно резкий Филиппов-Чехов – и тот деликатно закрыл глаза на то, что «попытка набросать историю бедствий страны через историю злоключений антропоморфного иного» не особо удалась именно из-за выпадения из текста важнейшего исторического периода страны. Но зато совершенно справедливо попенял «незадачливому редактору, не понимающему, что и безусловный мастер нуждается в добром совете и критике».

Насчет безусловного мастерства вопрос спорный. Рубанов из тех авторов, от чьей писанины постоянно морщишься, но продолжаешь читать. В моём случае мотивом для дальнейшего чтения служит безусловное уважение к Андрею как к личности и надежда на то, что он когда-нибудь сумеет совладать с крупной формой, возьмёт этот вес в одном из подходов к снаряду. Но тренера (читайте – редактора) для этого он должен сменить однозначно. 
Может показаться, что роман «Человек из красного дерева» мне совершенно не понравился и давно пора уже заканчивать его обзор. С последним согласен – пора, конечно. Но, завершая, должен признаться – спустя несколько дней после прочтения меня вдруг осенила догадка насчёт истинной тайны Золотого Ключика... эм-м, «Человека из красного дерева». Я заново перечитал книгу, восхитившись авторской коварностью, хитростью, озорством и фантазией.

Потому что ни один из рецензентов, читавших или листавших роман, так и не приблизился к Главной Тайне (привет, Мальчиш-Кибальчиш!) романа. Помилуйте, ну какие еще трёхмерные образы святых, ну какие деревянные братья с вечностоящими удами и треснутыми спинами, какое, к чёрту, язычество-христианство, какие эгрегоры, инфрафизика, бессловесные непомыслимости и безымянности... Не при чём тут и проблематика «Мастера и Творения», нет тут никаких «глубоких притч», нету философии, а уж тема «неживое познаёт человеческое и желает стать человеком» иссижена, исхожена, изъезжена, и даже изгрызена весёлой компанией франкенштейнов да всяких электроников с терминаторами...

Между тем, главный твист романа довольно прост: Антип Ильин это глубоко больной человек. Он – «психический». Антип – шизофреник с персонализированными галлюцинациями. Ему кажется, что он – деревянный истукан. Его обсессии (навязчивые идеи) переходят в компульсии, то есть во вредные и даже опасные для него и для окружающих действия. И это объясняет все нелепости и нестыковки «романа о времени» и всю галиматью «интеллектуальной философской прозы». Разумеется, Антип не был никаким святым бревном и не жил триста лет. Скорее всего, он одно время получал врачебную помощь в Можайской ЦРБ на Амбулаторной улице, в кабинете психиатра, врача по имени Николай – который и станет в его галлюцинациях Николой Можайским. Сильная властная личность врача, неравнодушного к проблемам пациента, вызывала у него симпатию, но пиромания и дромомания одолевали. Антип скитался по области, а работающий над кандидатской доктор Николай в свободное от работы время навещал его, изучал, записывал свои наблюдения. Вот и объясняются ночные визиты, ведь утром психиатру на работу. Пистолет у Николая был, конечно, газовый – на случай обострения состояния пациента. Убивал ли на самом деле Антип людей? Скорее всего – да, ведь он недаром поминает одного питерского доцента-убийцу, причем с затаённым одобрением. А то, что он поджигал дома и скитался по Подмосковью и по стране – не вызывает никаких сомнений. Его приятель Читарь – тоже шизофреник, но тихий. Бывший сельский учитель, оставивший работу по состоянию здоровья. Альфонс Щепа – невротик и анорексик в стадии ремиссии, самый благоразумный из этой компашки. Скорее всего, они все были пациентами одной из подмосковных психбольниц, где и познакомились. Там, очевидно, Антип и заразил своим бредом однопалатников – насчет некой Невмы, которая ими управляет, превратно поняв слова медсестры о своей невменяемости. Потом наступил трудный период для страны и больных повыписывали на произвол судьбы. Фантазии о царских временах, годах революции и реалии «святых девяностых» образуют причудливый мир в нездоровой голове Антипа. Он считает себя тихим незаметным человеком, при этом весьма склонен к насилию, к нанесению себе увечий и ритуальным манипуляциям (на глазах собеседницы режет себя и прижигает, шабрит в голом виде спину напарнику, измазывает органикой изготовленные статуи и совершает прочие неадекватные поступки). Тем, что он хоть и больной, но всё же человек, объясняются места в тексте с теплоощущением и манипуляциями со смартфоном. Намеки на обычную человеческую природу персонажей хитрый автор подбрасывает словно невзначай, через мерцающее сознание героя. Например, смотрит Антип на дочку, погостившую у Мары, и роняет, казалось бы, ничего не значащую фразу: «Она проколола тебе уши». Даже далёкий от столярно-плотницких дел читатель смекнёт – уж кому, как не деревянных дел мастеру должно быть известно, что дерево куда легче просверлить, чем проколоть... Стерва Мара, разумеется, всего лишь его бывшая жена – отсюда её стремление обречь героя на Недолю – то есть имущественно разорить в судебном порядке и забрать дочь у нездорового супруга. Хорошо, что ей удаётся план спасения Дуняши – под конец романа Антип уже окончательно идёт в разнос: планирует убийство бывшей жены, ломает людям конечности, нападает на стражей порядка, убивает несчастного больного Читаря и, похоже, впадает в кому.
Ну, заиграл сюжетец? А то!
Ай да Рубанов, ай да ну вы поняли кто!

Соглашусь с критикессой Анной Жучковой, почуявшей не умом, но женским чутьём: для Андрея Рубанова этот роман – «торопливый шаг вперёд». Книгу «Человек из красного дерева» традиционно потащат во все наградные списки, её ещё в виде ногописи (рукописью назвать то, что писалось левой ногой, не могу) номинировали сразу на бестселлер, да еще и национальный. Так вот ранее герои нашей доморощенной боллитры традиционно выписывались лишь умственно отсталыми: лейтенант Ральф у Водолазкина, Зулейха с Муртазой у Яхиной, воины-«афганцы» у Алексея Иванова... Лишь молодой талантливый автор Александр Пелевин рискнул и изобразил героя своей повести «Покров-17» не олигофреном, а пожилым, но опасным психопатом.

Вот и Андрей Рубанов поддержал молодой почин и тоже про психического историю сочинил, подбавив туда немного про Бога, Невму, троемирие и деревянный уд. Известно, что в мусорной литературе есть так называемые романы-лавбургеры, У Рубанова получился добротный привокзальный роман-чебурек – плоский, полупустой, с не особо съедобной начинкой из стружек и опилок.

Стоило ли городить целую книгу ради этого – право, не знаю.
В книге много всякого важного и актуального понаписано – например, про губительность вырубки лесов. Может, надо было автору прислушаться к самому себе да и сберечь бедные деревья. 

Источник