Связь времён. Или почему ахматовский пёс чуть не откусил руку биографу Гумилёва

«Есть Бог и… Гумилёв». П.Лукницкий

Река времени. Бег времени. Преемственность времени. Непроходимые лабиринты Млечного Пути… Порою кажется, «я заблудился навеки// В слепых переходах пространств и времён».
Беседовал намедни с одним издателем насчёт требуемой для каких-то коммерческих целей серии ЖЗЛ: под ахматовским названием «Бег времени». 

«А давай «императрицу» напишу!» — говорю радостно. Ну, дескать, люблю это дело. Люблю великий Серебряный век. Обожаю «башню» Иванова. Даже знаю, кто где у Ива́новых сидел обычно. В какой комнате, в каком углу. О чём судачили-болтали.
Потёмкин, А. Толстой, Блок, Кузмин (коего в последние «башенные» годины поселили в отдельный апартамент. Уж прижился так прижился.) 
Несчастный, вечно мятущийся из огня в полымя Гумилёв. Ревнующий свою жену к… её собственным стихам. Напрочь ломающую, крушащую устоявшуюся стилистику прерогатив: неуклонно приближая трагически-неизбежный финал символизма с акмеизмом заодно. 
От её пышущей жаром гениальности Гумилёва чуть не коробило. Страдал неимоверно: «Из логова змиева, из города Киева, я взял не жену, а колдунью…»
Я даже писал однажды про потешного швейцара Пашу, обретающегося внизу башни, в людской. Вымогающего у «богемных» посетителей верхнего этажа, — бедных питерских студиозусов: — мелочь. За звонок с общего домового телефона. А по выходе гостей в раннюю сырую невскую хмарь, где «звёзды предрассветные мерцали», — копеечку-другую на коньячок за недосып. 
Пройдоха чувствовал себя не менее чем адъютантом его превосходительства — бравым помощником командующего русской армией ген. А. Куропаткина. Квартировавшегося здесь же, на первом этаже Тверской, 1. Ручковавшегося по утрам с предприимчивым придворным. 
«Нет, — резко обрубил изыскательские мечты издатель: — Об Ахматовой, Гумилёве материала и так не счесть». — И был прав. Какой смысл перепевать великих филологов-лингвистов, историков-летописцев? И… 

В связи с с круглой датой, 135-летним юбилеем Гумилёва вспомнилась большая фигура журналиста, путешественника-альпиниста, военкора ВОВ — Павла Лукницкого. Собиравшего Г. буквально по строчкам-крупицам. С его скрупулёзно-монументальным жизнеописанием Николая Степановича: «Гумилёв, Ахматова. Только я могу сказать о них правду», — отмечал он в дневниках. [В 10-томнике Г. — существенная доля его поистине гигантского труда.] 

Павел Лукницкий

И вроде бы дела́ давно минувших дней. Ан нет, господа. И то, что Лукницкий умер в 1973-м — лишь на полсотни лет отдаляет нас от живой страсти живого человека, учёного. Свидетеля перемен. Чья судьба — Серебряный век: «И духи неба так послушны прикосновеньям их руки»... 
А такой непререкаемый авторитет в области изучения древнерусского, русского бытописания, как Д. С. Лихачёв, посещавший один с Лукницким факультет общественных наук в ЛГУ (Лукницкий закончил в 1925, Лихачёв — в 1928-м), умер 22 года назад, в 1999 г. Преемственность времён… Проносящихся мимо пронзительно кричащим ветром, — уплывая в «оранжево-красное» небо.
Лукницкий не знал, не встречал Гумилёва лично. Был арестован (ненадолго) ГПУ за дневники, заметки о кумире. Понимал — его колоссальный вклад в литературу не будет опубликован при жизни. 
Лихачёв, в свою очередь, плотно общался с сыном Николая Степановича — Львом. 
Лихачёв, разумеется, знал Павла Лукницкого. Но ещё ближе — его сына Сергея (1954—2008). Работавшего под руководством академика в Советском, далее Российском Фонде культуры. По завещанию отца бо́льшую часть жизни посвятившего реабилитации Г. Собрав внушительный, к тому же уникальный массив искусствоведческого материала: сконцентрированного в том числе и в книге «“Дело” Гумилёва»-1996. [Г. полностью реабилитирован лишь в 1992 г.]

1924 г. «Времена пока ещё вегетарианские», — скажет «кочевница»-Ахматова. Ставшая впоследствии близким другом Лукницкому: «Прекрасной дамой». Без сожаления дававшая молодому биографу бесценные черновички, фотографии. (И не ошиблась. Например, у второй жены Г. — Анны Энгельгардт — многое пропало. Да и Ахматова не отличалась бережливостью.) Павел Николаевич писал тогда курсовую работу по Гумилёву. Как ни странно, порученную профессурой ЛГУ. (Ведь за хранение и распространение стихов Г. могли наказать.)
Так началась его эпопея-гумилёвиада. Превратившая весь дальнейший неспокойный публицистический век в «раскалённый горн» событий. 
1968 г. П. Лукницкий отправляет прошения генпрокурору СССР о реабилитации Г., — дескать, всего лишь псевдоучастника контрреволюционного заговора. Отбой. Не до Гумилёва. Да и оттепель, увы, кончилась.
«Чтобы добраться до правды мне понадобился 21 год и смена 4-х мест службы», — рассказывал С. Лукницкий. Принявший у Лукницкого-ст. гумилёвскую эстафету памяти. Хранивший основательный по наполнению и объёму архив отца в секретном месте под полом — аж до 90-х годов! [Андропов лично приходил к ним в московскую квартиру. Просил В. К. Лукницкую, мать Сергея, выдать архив для пущей «надёжности».] 
Лишь в 1991 г. — по настоятельной просьбе С. Лукницкого — коллегия Верховного суда отменит постановление президиума петроградской губернской ЧК от 24.08.1921 г. в отношении Гумилёва — «за отсутствием состава преступления». Причём Г. был первым из оправданных русских советских поэтов.
Читая дневники П.Лукницкого, его семейные хроники и мемуары, сделал для себя интересный вывод. О значении коего не задумывался ранее.
В СССР сталинские репрессии — всенародно осуждены. Но…
Ленинские же террористические акции (в том числе над Гумилёвым) — трогать почему-то было нельзя: запрещено. И это — тема совершенно отдельного исследования. Из разряда конспирологических тайн ЦК КПСС. Буйно поросших сорняками легенд-сказаний.

Но вернёмся в 1920-е… Потому как знакомство Лукницкого с Ахматовой стоит финальной полстранички. 
Вечером 8 декабря 1924 г., практически закончив дипломную работу (по нашим меркам — докторскую), засидевшись во «Всемирной литературе», — Павел по очереди позвонил Мандельштаму, Чуковскому, Ф. Тавилдарову: развеяться. Никто не взял трубку. 
Решил добежать до Шилейко (у того не было телефона) — в Мраморный дворец. Прихватив увесистую тетрадь с «Дипломом». 
Стучал долго и упорно. Кроме громкого свирепого собачьего лая — ничего и никого. Идти было некуда, и он ещё минут 15 тарабанил — без причины. Видел — ключ-то ввёрнут в замок изнутри! 
Наконец послышалось шевеление-движение. (Спали по ходу.) Дверь отворилась. Но гостя встретил не перший приятель В. Шилейко. А — огромный ахматовский пёс. Готовый насмерть, — медведем: — стоять на защите дома. 
Издали проявилась тень Анны Андреевны. Вместе с мужем наблюдая удивительную сцену. 
Дабы успокоить разбушевавшегося сенбернара, коего невозможно было оттащить из коридора за поводок, Л. просто взял и засунул в пасть собаке — полруки. Как раз бы по локоть откусила.
Вслед чему «медведь» моментально успокоился. 
А.А. в изумлении охнула. Шилейко — увёл-таки питомца восвояси.
То было первое свидание будущего блестящего биографа с будущей императрицей поэтов. Его извечной Музой. Кладезем гумилёвиады.
[Секрет импровизированного фокуса крылся в том, что Л.-ст. был ранее знаком с пёсиком. Чего А.А. — не ведала.]