Жду встречи с тобой

***

Не боюсь ни скупцов, ни лжецов,
ни холодного взгляда чинуши.
Упаси меня, Бог, от льстецов,
что в мой дом заползают и в душу.
И на доброжеланья мои
отвечают вихлянием шавки.
И чья преданность – жало змеи,
ну а набожность – хуже удавки.

***

И вечер, а дали ясны.
И стынет в ветвях отчужденье.
Жду встречи с тобой,
как весны,
как дивной мечты пробужденья.

Февральская слякоть. Кусты
чернющая хмурь охватила.
Пришла ты  и лужи в цветы
дыханьем своим превратила.

И я, что рябина, горю.
В заоблачных высях теряюсь.
И тихо «Люблю!» говорю
и светом твоим наполняюсь.

Пришла ты – и слякоти нет!
Ночь светится розою лунной.
И верба,
которой сто лет,
девчонкою кажется юной.

***

Противоречий полон белый свет.
Чем ложь страшней,
тем вера нерушимей.
Чем выше скорость -
время недвижимей
и медленней рождается рассвет.
В остроге – честный.
А на воле – вор.
Бездушный учит чуткого страдать.
Чем выше у хозяина забор,
тем мельче суждено ему летать.
Скалу и ту подтачивает лесть.
И от добра случается беда.
Оскудевают мужество и честь,
уродливость и мерзость – никогда!

***

Тень, качаясь, тянется ко рву.
Вот и всё. И кончилась дорога!
Не любил. А думал:
«Проживу
лучше, чем за пазухой у Бога!»
Но легли тяжелою плитой
руки её нежные на плечи.
Кто-то в жизни
свил своё гнездо,
кто-то взял и заселил скворечник.

***

Яблоки желтеют. Вечер. Лето.
Говоришь, на грудь мою склонясь:
– Мы с тобою, будто две кометы,
падаем, в одну соединясь.

Тишина от трав стоит густая.
– Нет, – шепчу восторженно,
– вглядись!
Мы с тобой не падаем, родная, -
мы летим в космическую высь.

***

Я жизни страницы листаю,
в своих откровениях скуп.
Я снова себя открываю,
как новые земли Колумб.
Весенней тоскою лечусь.
Кругом ивняков захолустье.
Есть в вечере мистика грусти
и чёрная магия чувств.
Пусть капает дождик слепой,
листву отражает запруда -
живу в ожидании чуда,
нечаянной встречи с тобой.
И верю, что вздохи тайком
продышат ледок неминучий.
И так же, как пчёлка с цветком,
мы встретимся сладко и жгуче.
Связь

Порой бывает 
беды за бедою
берут в такой железный оборот,
что кажется,
              сейчас отдам без боя,
добытую нелёгкою ценою,
одну из завоёванных высот.
Оставлю всё! 
                Сбегу!
                        Себя укрою!
В покой, в уют куплю за грош билет!
Но встанут,
как приказ, передо мною
ровесники мои окопных лет.
От их сердец захлёбывались доты        
и разлетались танки в прах и пух.
Они такие взять смогли высоты,
что и теперь захватывает дух.
Я вспомню их.
          И сил прилив почую.
Бессилие стечёт с души, как грязь.
И так во рту травинку вдруг зажму я,
как будто взрывом
              порванную связь!

 Блиндаж
                         А. Киркачу

Я искал тишины.
И наткнулся в лесу на блиндаж.
Я не понял, он вражий иль наш
        с той великой жестокой войны.
И насунулась мгла из вершины пригорка.
Потекла на прогнивший и рухнувший сруб.
И вцепился корнями в него
                                     изувеченный дуб,
до того искорёжен – глядеть было горько.

Время лечит.
О нет – разъедает отстволье, как соль.
Так суров он и хмур,
что уверен я – певчая птица
на него никогда не садится.
Ведь в опухших суставах
кричат и обида, и боль.
Я искал тишины.
Я покой себе с детства пророчил.
Но наткнулся в лесу на блиндаж.
И не знаю, он вражий иль наш,
только сердце
        как раненый дуб, кровоточит.

Преодоление

Последние  почти иссякли силы.
Свело уста. Не шаг уже – шажок!
Но встал отец навстречу
из могилы
твёрдо приказал:
– Держись, сынок!
Ещё ты можешь, знаю по себе я,
идти вперёд,
                шагать на всю ступню!
Пускай в тебя шарахнет батарея,
ты и тогда не дай себя согнуть!
Не до предела жилы кровью вздулись.
Ещё ударят из всего огня!
Я не за тем в Карпатах
                                 шёл под пули,
чтоб слабым ты родился у меня.
В атаку шёл,
секунды не помешкав,
от свежих ран и язвы чуть живой.
Друзья вперёд стремились вперебежку
и только я мишенью шёл – прямой!
Сжимал цевье
                       и шёл напропалую
по полю.
Шёл в сединах, как в снегу.
И понимал, что если упаду я –
от слабости подняться не смогу.
Иду, сынок,
а пули жертвы просят. 
Аж тело жалят. Форму в клочья рвут.
Но твёрдо знал,
что если меня скосят –
отступником друзья не назовут.

Бесился враг: упитанный, холёный.
Не удержался. Дрогнул.
И – в кусты!
И заревел:
«Да он – заговорённый!»
Заговорён, чтоб, сын, родился ты!
Ещё не раз судьба воздаст и спросит.
Превозмогай соблазнов жалкий зуд.

– Превозмогу!
Пусть лучше меня скосят –
отступником друзья –
не назовут!        

***

Опять с уродливым лицом
эпоха новой ищет правды.
И, как когда-то над отцом,
так надо мной свистят снаряды.

И, где погуще толчея,
там люди падают, как злаки.
И по убитым плачу я,
как мой отец когда-то плакал.

И фронтовых хватив «сто грамм»,
он вспоминал бои в Карпатах.
Казался воином я сам,
надев пиджак в его наградах.

Ничто не ново под луной.
Опять бои – стена на стену.
И ордена отца со мной.
Но им теперь я знаю цену.

Свои

Шёл к трибуне суров и сварлив.
На груди – боевые награды.
Но подставили ножку – свои
в полутьме из переднего ряда.

Громыхнулся.
Награды звенят,
отражая походы былые.
Смех по залу разлился ребят.
Ржали в доску свои – молодые.

 – Ну и хохма! Ну, дед – Цицерон!
Нам такую речуху задвинул!..
Что ни слово – последний патрон.
Не в лицо хохотали, а в спину.

Встал. Качнулся, как будто в плену.
– Эх, свои ж вы!.. Родимые лица!..
Ведь под белые ручки страну
на панель волокут проходимцы!

Сила смеха слова заглушила.
Сжался. Вспомнил атаку в Крыму,
как своя артиллерия била
по нему! По нему! По нему!

Голоса молодогвардейцев

Неустанно жизнь моя – на марше.
Всё острее в будущее взгляд.
С каждым годом
старше я и старше,
принявших бессмертие ребят.
В грозный час
свинцовой лютой вьюги
так взбурлила праведная кровь,
что над чувством утренним к подруге
верх взяла к Отечеству любовь.

И когда скрывают тучи солнце,
горизонт теряется вдали,
голоса казнённых краснодонцев
мне твердят:
– Не трусь и не юли! 
Не спеши 
с беспечным равнодушьем
уступать дорогу подлецам.
И, плечо, подставив отстающим,
жизнь равняй на подвиги отца!

… Чтоб прямой была моя дорога,
не сшибала с молнией гроза –
краснодонцы пристально и строго
смотрят в мои карие глаза!

***

Оркестра гром.
И стяги впереди. 
И ветеранов строй за ротой рота.
И генерал бывалый
круг почёта
по стадиону  просит их пройти.

Они пошли – сутулые, простые.
Цветы бросает к их ногам народ.
Как мало их в шеренгах по четыре.
Как много их 
                    убавилось за год! 

Они идут – ковром цветы лежат.
Стремительна торжественность минут.
Когда-то гордо – нараспашку грудь
они прошли по лезвию ножа.
…А по цветам – смущённые идут!

Художник: А. Елисеев.