«Я тоже той войны солдат...»

Из биографии

А на войну меня никто не провожал,
По сути оказался я на ней случайно.
На оборонные работы военком послал,
Была на фронте обстановка чрезвычайной.

Карельский фронт: болота, сопки и леса,
Своеобразная природа, холод лютый.
И сердце трогала суровая краса,
Но любоваться ею не было минуты.

И как скорее возвести рубеж,
Чтоб крепко встать на нём солдатам-братьям,
И залатать в окопах наших брешь,
Учил нас старший лейтенант Кондратьев.

Чтоб было легче нашей стороне
Стеной стоять перед врагом хвалёным,
Вгрызаться в землю приходилось мне,
И скальный грунт долбить кайлом и ломом.

Сбивали руки в кровь, юнцы войны,  
Терпели, глядя на солдат, не ныли,
По возрасту и росту — пацаны,
Не испытавшие ещё окопной пыли.

В семнадцать под ружьё и прямо в строй,
Мы пополненьем шли в прореженные роты,
И, необученные, принимали бой,
Учась на месте мудрости пехоты.

 

Проводы

Проводы солдата на деревне — 
Мрачный праздник, грустный ритуал.
Никогда, наверно, повседневность
Он ещё нигде не обретал.

Проводы бывали многолюдны,
Плач гармошки, тройка под окном.
А теперь представить это трудно,
Да и сам отцовский старый дом.

И теперь, читая эти строки,
Вспомнил, как в солдаты уходил.
Шла война, катилася к востоку,
Я тогда совсем мальчишкой был.

Никаких торжеств и причитаний,
Председатель смог нам речь толкнуть,
Подготовил он её заране,
И пошли мы строем в дальний путь.

Станция, перрон, толпа, посадка,
Команда: «По вагонам!» и ту-ту!
Не один из нас тогда украдкой
Не одну со щёк смахнул слезу.

Уходил тогда я не из дому,
Был уход не первый на веку,
Без харчей, легко, по-деловому,
С полною котомкой табаку.

           

Синявино

Синявинские ржавые болота 
Безлесны, лишь кустарник кое-где.
На них обосновалась наша рота
И укрепляется, чтобы не быть беде.

Зима. И чтоб не знаться нам с бедою,
Из снега насыпаем мы завал
И поливаем ночью склон водою,
Ячейки оставляя в интервал.

В них пулемёты встанут нам в угоду
На протяженье обороны всей.
Придумал так помкомандира взвода,
Умелец наш Маркелов Алексей.

Тот снежный вал, к противнику покатый,
Хранящий нас, забыть едва смогу ль!
Хоть был вначале рыхлый, как из ваты,
Теперь он стал для нас бронёй от пуль.

Теперь мы воевали так умело,
И нас достать не мог треклятый враг.
Ай да наш бравый Алексей Маркелов,
Ай да умелец, ай да сибиряк!

 

Воспоминание

Мне довелось начать войну подростком,
На Волхове, на Ладоге, на льду,
Налаживать там связь и делать сростки, 
Неделями не быть на берегу.

Проложен путь ценой немалой крови
По Ладоге зимой усилием солдат.
Кабинки — нараспах, шофёры — наготове,
Всё шли и шли сквозь тот кромешный ад.

Налёты с воздуха не прекращались
Ни днём, ни ночью — за волной волна.
Зенитчики отчаянно сражались, 
Запас снарядов исчерпав до дна.

Шли в Ленинград продукты и припасы,
Везли оттуда женщин и детей.
Кипела жизнь по всей ледовой трассе,
Пока держался лёд до тёплых дней.

Год сорок третий — время перелома.
Прошли мы Лугу, Остров, Новгород и Псков
Землёй своей, издревле нам знакомой.
На зов сожжённых деревень и городов.

Но немец Латвию не жёг, не разрушал.
Он Латвию столкнул с Россией лбами!
Латвиец в стаи волчьи их вступал,
Мы Латвию с Литвой прошли с боями.

В Восточной Пруссии настал войне конец
Мне двадцать лет. Три года — фронтовые.
Я был уже солдат, а не юнец.
И на груди — награды боевые.

И молодость бурлила в нас вином, 
Чуть повернись — и звякали медали.
И где-то ждал родительский нас дом,
И девушки на родине нас ждали.             

 

Первый подвиг

Январь сорок второго. Жмут морозы.
Снег выпал рано, и в разгар зимы
Не только фрицам, но и нам угроза —
В ботиночках форсим они и мы.

Блюдя обычай старый, на нейтралке
Секретный пост наш выставил комбат.
И потому разбили нас на Калке,
Что Игорь-князь не выставил засад.

И этот жребий и меня не минул,
Ракетницу мне дали неспроста
И сосенку, поваленную миной,
Мне указали для секрет-поста.

—Ты в случае чего пуляй ракету,
Замаскируйся, неусыпно бди! —
Не меньше трёх часов, а фрицев нету,
За той сосной я вылежал, поди.

И я лежу за этою сосёнкой
От нашей части в сотнях трёх шагов,
На мне и валенки, и белая дублёнка,
Мороз же донимает — будь здоров!

Стрелять из миномётов, пушек перестали,
Передний край свой освещает немчура.
Через     болото топкое полезет кто едва ли,
Значит — затишье будет до утра.

Сначала я дрожал, а после потеплело
И незаметно стал я засыпать,
Уснул бы я совсем, промёрзло тело,
Но, видно, крепко за меня молилась мать.

Не знаю, сколько бдел, борясь со сном я тяжким, 
Тянул из фляжки по глоточку огненной воды.
Но не богато было спирта в мёрзлой фляжке,
И если бы не смена — не миновать беды.

— Ты жив? — меня растормошил мой сменщик
В блиндаж на плащ-палатке отволок.
А был я труп, не больше и не меньше,
И сердце — как замёрзший мотылёк. 

С меня снимали гимнастёрку ротой
И донага раздели — я терплю ж. 
Растёрли спиртом до седьмого пота,
Сестричка Шурочка нащупала мой пульс.

И спирта внутрь мне дали, угождая,
И как дитя, укутали в тулуп.
Меня всего ломало, в дрожь кидая,
Но видел я, что дорог всем и люб.

Но отчитал меня комбат серьёзно:
— Ну суслик, ну телёнок, ну слабак!
Ты больше никогда не будешь мёрзнуть, 
А лишь потеть, потеть — и только так!

Назначил он меня в телефонисты, 
И в день, и в ночь я выйти был готов,
Шагать, ползти под пулями и быстро
Соединять порывы проводов.

С тем назначеньем не было осечки
Я возвращался в штаб и шёл в обрат,
А от меня парило, как от печки,
И мной уже доволен был комбат.

                   

Засада

Мороз порой немилосердно жал,
И щёки жёг и пальцы рук не слабо.
А я свою задачу выполнял,
Тянул я связь с передовой до штаба.

Я кабель проводил не по столбам,
Как полагалось, даже не по вешкам,
А просто по земле, по голым пням,
Накидывал в лесу на сучья в спешке.

Шагал вперёд я с проводом в руке,
«Табип» ремнём привязан за спиною.
Запаска кабеля в тугом мотке,
И скарб связиста весь волок с собою.

Вдруг замечаю — свежая лыжня
Легла передо мною перекрёстно.
Предчувствие опасности меня
Остановило. Что-то тут непросто?

За кабель дёргаю — скользит,
Свободно тянется, и стал он легче весом.
А это значит — он врагом пробит,
А это значит — немцем перерезан.

Снял лыжи и сторожко прямиком
Ползу к порыву низкими местами,
Шуршанье снега слышу за леском
И две фигуры вижу за кустами.

А у меня не автомат, а карабин,
А что он может против автоматов.
Тут выход видел только я один —
Гранатой поразить их, супостатов.

И вскакиваю я во весь свой рост,
Рывок, бросок вперёд и взрыв гранаты
И в миг один решён вопрос.
Не помогли им автоматы.

Был жив один, меня он обстрелял
И раненого уложил на лыжи.
Что есть ещё граната — будто знал,
И не решился подойти поближе.

Я издали не видел вражьих лиц
И не послал им вслед ещё гранату. 
И подкупил меня тот факт, что фриц
Отнёсся к раненому, словно к брату.

Но, чтобы утвердить свой перевес,
Я им вослед пальнул из карабина.
Тройное эхо всколыхнуло лес,
Но жаль, что пули просвистели мимо.

Когда их след простыл, я, поостыв,
К работе приступил с большой охотой:
Спокойно, ловко устранил порыв,
В штаб по «табипу» доложил и в роту.

Потом я догадался, что тайком
Враги, в ложбинке сидя, не дремали
Охотники-спецы за «языком»,
Они меня в засаде поджидали.

Для них я неожиданно возник,
И был я не испуганный и жалкий,
Не по зубам «язык» тот был для них
И показал им русскую смекалку.

И оказался духом я не слаб
При первом бое на переднем крае.
Собой довольный, я вернулся в штаб,
Жив и здоров, чего и вам желаю.

 

 

Первая  травма

Однажды я явился в штаб полка
Посыльным с пулемётной роты.
Два дня не спал и шёл издалека,
И был не гож ни для какой работы.

Судьба в тот день мне выдалась плоха,
Солдат на день вперёд её не знает:
Меня с пакетом командир полка
В дивизионный штаб вдруг направляет.

Рокадная дорога по болоту и до Мги,
Вдоль фонта и в тылу настил из брёвен.
О ночка тёмная! Не видно, ну, ни зги!
И на ходу я сплю, а час неровен.

Вдруг по спине удар — винтовка пополам!
И оказался я на буфере ГАЗона.
Без свету же ходили машины по ночам,
И видеть им меня, ну, не было резона.

Враз протрезвел я от дремоты вброд,
И, чтоб под буфер ноги не забрало,
Я вытянул их, бедные, вперёд,
А радиатор спину жжёт, как жало.

А буфер ноги режет, как ножом.
Я ноги на себя тяну руками.
Напряг все силы я, в ушах какой-то звон,
И чувствую себя я на последней грани.

И как бы ни был я находчив и хитёр,
Ведь я закрыл спиною радиатор,
От перегрева застучал мотор
И вдруг заглох, как сбившийся оратор.

Шофёр как вылез — увидал меня,
Перепугался — стонет, обнимает,
За полминуты стали как родня,
Он растерялся, как помочь —не знает.

Я требую — вези меня назад! —
Кричу шофёру на последней грани. —
Солдат же без винтовки — не солдат!
Вези туда, где ты меня таранил!

И вновь в ночную темь —от неба до земли —
Старательно машина побежала.
Подфарником мигая, мы нашли
То место, где винтовочка лежала.

Разбитая.  Я отстегнул ремень.
На ствол её опёрся, как на палку,
Приклад отбросил дальше. Будет день —
Мне новую дадут, хоть старой жалко.

Меня доставил в штаб дивизии шофёр,
Держусь пред комдивом еле-еле.
И во всю грудь, для воина позор,
Заплата из портянки на шинели.

Смеются офицеры надо мной,
Полковник неулыбчив и спокоен.
Я выправку держу больной спиной.
— Что там произошло, Аника-воин!

Я в двух словах поведал произвол
Случайности и жуть своей недоли.
И опираюсь на винтовки ствол,
И тошно мне, тошнёхонько от боли.

— Довольно ржать! — полковник был горяч. —
Добро, что жив! И не отняло мову!
Немедленно врача сюда, пусть врач
Положит в лазарет связиста Малинова!

Врач осмотрел, пощупал, хмуря лоб:
— Здесь лазарет солдатский не поможет!
Здесь позвоночник ранен, и его б
Доставить надо в госпиталь и лёжа!

Я и лежать без боли не могу
И на носилках узких, как в оковах,
Доставлен в ближний госпиталь во Мгу
Под скальпели армейских Пироговых

И возвратилась мне былая стать,
Мой позвоночник вправлен был сурово.
Я через месяц стал уже стоять,
Сидеть, ходить, и к службу годен снова.

И был комдив внимателен ко мне
Когда к нему вернулся я с кровати:
— Таскать катушку связи на спине
Поломанной тебе сейчас некстати!

Перед полковником по стойке вновь
Тянусь я вверх, как ангел непорочный. —
В зенитчики пойти согласен Малинов? —
Мне оставалось выпалить — так точно!

 

В   Михайловском

Телефонист, с катушкой за плечами, 
Тянул я провод, парк стоял стеной.
И Пушкин, словно мой однополчанин,
Казалось мне, на связи был со мной.

Пред отступленьем немцами постройки
И «домик няни» были сожжены,
И в памяти моей вставали строки,
Ожившие сквозь кровь и гарь войны.

«Я твой — люблю сей темный сад
С его прохладой и цветами,
Сей луг, уставленный душистыми скирдами,
Где светлые ручьи в кустарниках шумят…»

Михайловских лугов и Сороти разлив —
Я впитывал душой в то памятное лето.
О Боже, как я был счастлив,
Бродя тропинками поэта!

 

***

…В блокаде Ленинград. И мы — его защита.
Окопы залиты болотною водой.
Тогда действительно единым монолитом
У стен его стояли мы с тобой.

Телефонист — работа не из лёгких,
И командиром мне она далась:
«На линиях, то длинных, то коротких, —
Твой долг — держать в порядке связь!»

Есть связь — в порядке оборона,
Есть связь — и наступление идёт.
Нет связи — и растёт число урона,
Нет связи — и на нас противник прёт.

Судьба — и я попал на пушку
Зенитную калибра тридцать семь.
Ловил врага в прицел, а не на мушку
По - школьному старательно совсем.

Сбил самолёт и вёл огонь по танкам,
Прямой наводкой я палил по ним, 
Лупил огнём по вражеским десантам,
Давил врага презрением своим.

Прибалтика знакома мне до боли
В Восточной Пруссии — конец моей войне.
Да, воевал, крошил их, фрицев, вволю,
А сожаленье — это не по мне.

Но перед кем я преклоняюсь честно,
Пред женщинами, вдовами войны.
Здесь сожаление моё уместно,
Пред ними чувство и моей вины.

Гляжу я в их израненные лица,
Не смог я их насильников убить,
Позволил я над ними поглумиться
Врагу и душу с телом оскорбить.

И потому я сожалею ныне,
Что я не смог вмешаться в произвол
И вовремя добраться до Хатыни
И до других меня прождавших сёл.

И, как свеча, моя вина сгорает
Перед сияньем верных женских глаз.
Что тут сказать? Солдат не выбирает
Своих дорог. На это есть приказ.

 

«Три процента»

Юлии Друниной

Лишь час общения с поэтом
Сквозь голубой телеэкран —
И как бы заново при этом
Пронзила боль тех прежних ран.

Вы представитель трёх процентов
Из героических тех лет.
Пред нами явь без прецедентов:
Солдат и женщина-поэт!

Я тоже в эти три процента
Вхожу. Знать, очень повезло
Вплоть до последнего момента,
Хоть и не так всё гладко шло.

Судьба, отнюдь не скажешь, лёгкой
И ласковою к Вам была,
Когда под каской и пилоткой
Со всеми медсестричка шла.

Я восхищён талантом Вашим,
Читать и слушать Вас я рад.
Стихи — что в нашей жизни краше?
Я тоже той войны солдат.

Всё было: штурмы и прорывы,
Блокады, местные бои,
И тех былых времён надрывы
Нередко срывы нам несли.

Близки мне Ваши все творенья
По духу, смыслу славных дат,
От них исходит вдохновенье — 
Я тоже той войны солдат.                              

 

***

Привет российскому солдату
Прошедших лет былой войны!
Поздравить нас на эту дату
По зову сердца вы должны.

Войну мы знаем не по книжкам,
Хоть Бондарева назови.
И пережитого излишки
Ещё живут у нас в крови.

Ведь сокрушить такого зверя
Фашистского, развеять в дым
У своего порога, двери,
Чтоб было памятно другим!

Победа наша всем понятна,
И ей расти из года в год.
Да сгинут войны безвозвратно,
Достоин мира наш народ.

Пред вами труженик наследный,
На деле — века рядовой,
Солдат бывалый, не последний,
Познавший шкурой смертный бой.

Он рос не в неге, а в нехватке,
Где меньше рук, а больше ртов.
В семье, где хлеб считался сладким,
В семье, где пять росло сынов.

Но вот война и ясно всё —
Страданий, бедствий, крови море.
Исчезло личное, своё, 
На всех одно большое горе.

А что до брата, то ему
Нелёгкая досталась доля,
Когда по фронту, по всему,
Дралися насмерть, гибли стоя.

Попав под Питер, дрался там
На Пятачке и на болотах,
Потом со всеми по пятам
Гнал фрицев со своею ротой.

Шёл по Прибалтике до моря,
А дальше — Пруссия, Берлин.
Из братьев нас осталось трое,
Туда дошёл он лишь один.

И потому я за Кирилла
Свой братский поднимаю тост.
Ему из всех нас пофартило
Победу встретить в полный рост.

Под Ленинградом, малой силой
Напрягшись вместе со страной,
На Невском пятачке Василий,
Мой старший брат, стоял стеной. 

Он воевал на грани риска,
Сложилась так его судьба: 
Обрёл он в Питере прописку
На Пискарёвском навсегда.

И третий тост за Николая,
Над ним Победы ореол.
От фрицев Север защищая,
Он счастье в Мурманске обрёл.

Но ведь и я не из затишья
За праздничный явился стол, —
Из Ладожских болот я вышел,
С высот Синявинских сошёл.                        

 

***

Из нас солдат тех грозных лет
Тот день все помнят ясно, 
Как был разряжен пистолет
В салюте дружном, громогласном.

Братанью не было границ,
Восторгам не было предела,
Улыбок столько — сколько лиц.
Победы Знамя нам алело!

Был сорок первый — год потерь,
Год поражений, отступленья.
Сорок второй — не год, а твердь,
Сталь всенародного каленья.

Мы дали миру Сталинград,
Немецкой армии плененье.
Вошёл блокадный Ленинград
В легенду — миру в удивленье

Что было дальше — путь побед:
Геройства массового годы.
А результат — фашизма нет,
Свободны в мире все народы.

 

Годовщина Победы

1418 суровых дней и ночей
Мы пережили, братцы,
На рассвете жизни своей.
В сорок первом нам было семнадцать.

Только семнадцать отроческих лет.
И тогда пришлось нам браться
За винтовку и пистолет.
Дорогие мои вы, братцы!

За каждым из нас стояла Россия,
Дом родной и родимый порог.
Правое дело давало нам силы,
Каждый из нас сделал больше, чем мог.

Да, отступали сначала и долго,
Да, покидали родимый очаг,
Но, верные чувству солдатского долга,
Стояли стеной и ни шагу назад.

Перемололи немецкие части,
Попросту стёрли мы их в порошок,
Тот, кто нёс нам смерть и несчастья,
На нашей земле сам могилу нашёл.

От генерала и до солдата
Все научились мы воевать,
Отвоевали нашу землю обратно,
Как приказала нам Родина-мать.

В логово страшного зверя загнали,
Пообломали ему мы клыки,
Свободу народам Европы мы дали
Солдаты советские — большевики!

Мир наступил — опять мы при деле,
Упорном, как битва, и в первых рядах.
Трудимся часто всех сил на пределе,
Все на своих местах и постах.

Всем, что сегодня мы с вами достигли:
Космос, достаток, что есть на столе,
Всем, что построили мы и воздвигли,
Обязаны тем, кто остался в земле.

Всем мы обязаны этим солдатам,
Что пол-Европы с боями прошли.
Чествуем их в эту славную дату,
Это они нам мир обрели.

 

Мой тост в День Победы

Тостов сказано немало
К делу, к месту разных дат,
Да и просто так — бывало.
Я же пью за нас, солдат.

Пью за нас, войну сломавших,
Прошагавших полземли,
Горе, смерть, беду поправших,
Пью за нас, друзья мои!

А ну, которые из нас сапёры,
Лётчики, миномётчики,
Артиллеристы, кавалеристы,
Стрелки-снайперы и радисты,
Связисты и телефонисты?

Налейте бокалы и выпьем до дна,
Для нас та Победа на всех одна!

А кто из нас был под Ленинградом,
Под Москвой и Сталинградом,
Был на Карельском,
Был под Смоленском,
Брал Тосно, Пулково, Остров и Псков,
Гнал оттуда фашистских псов,
Бился на Балтике и на море Чёрном?
Все мы славы достойны бесспорно!

А кто из нас освобождал Донбасс,
Сиваш форсировал или в лоб
Брал Перекоп,
Брал Симферополь,
Брал Севастополь, 
Помнит ту пору и Сапун-гору?
Взяли мы Одессу —
Враг отслужил мессу, 
Взяли Кишинёв —
Вот солдат каков!

Кто из Европы вон гнал фрицев за Балатон,
Дрался на Балканах, был во многих странах.
Из нас здесь не один штурмовал Берлин,
Освобождал Чехию, Моравию,
Так выпьем же за здравие
И вас, и нас, солдат,
За лучшую из дат!
Мы с честью носим воинский мундир,
Чтобы на земле всегда был мир!

 

***

На эту дату в сорок пятом
В ярчайший день гремел салют
Всем офицерам и солдатам
За многолетний ратный труд.

Но время заслоняет факты,
Они становятся бледней.
Теперь же ранят нас инфаркты,
Как взрывы, силою своей.

И одногодок нас встречает
Всё реже бодрым и живым.
И чаще, чаще он бывает
Иль немощным или больным.

За бряцаньем своих медалей, 
За блеском ярких орденов,
Не слышит и не видит дале,
Того, чем день ближайший нов.

То увидал бы он такое, 
Что и не снилось мудрецам,
То услыхал бы то былое, 
Что было по плечу отцам.

Всем им, ушедшим в грозны годы
Под канонады в мир теней,
Перетерпевшим все невзгоды,
Теперь напрасен слов елей.

 

***

Наград не знали в сорок первом,
Не знали и в сорок втором,
Хотя всем лиха, всякой скверны
Хватало слишечком притом.

И в сорок третьем и четвёртом
Не все познали дождь щедрот.
Считалось, что награды мёртвым
Судьба, убитым раздаёт.

Вот писарь пишет представленье,
Комбат диктует: тот, мол, тот…
Распишут так на удивленье,
Хоть был Федот, да стал не тот.

Бумаге задан ход. И что же
Читают в штабе: — Это ж тот! —
За ним счёт подвигов итожат —
И сам аллах не разберёт!

В конце войны я бронепоезд
Возглавил — кругом голова:
Наград у каждого по пояс,
А рядовых всего лишь два.

Стреляли мы, громили доты,
Укрепрайоны где-то там,
Да и по вражеской пехоте,
Но честно — больше по тылам.

А немца видели живого
За всю войну хоть одного?
Не приходилося такого,
Но нам другое ведь дано.

Зачем живого? Бронепоезд — 
Нам крепость, огневая мощь,
Кругом броня, глядим сквозь прорезь — 
Нам нипочём осколков дождь!

 

Окопы

Окопы слева, немец справа,
Стою на линии огня.
Посадки редкая дубрава
Не демаскирует меня.

Трава, не тронута косою,
Нависла с бруствера в окоп,
Покрыта утренней росою.
Чуть-чуть румянится восход.

Вот так же утром на рассвете
Атаки ждали рубежи.
Солдат всегда за всё в ответе,
Приказ — умри, а задержи!

То в сорок первом, а позднее — 
Рубеж исходный для атак.
Стал враг слабее, мы сильнее,
Хоть враг всегда был только враг.

Мы жмём к Днепру, соседи справа
Уж зацепились за плацдарм,
Здесь где-то будет переправа,
Но то решает командарм.

Войска ушли, и стало тихо,
Окопы ж всё чего-то ждут.
И уж для всех хватило лиха.
Им сорок лет, а всё живут.

Нечёток профиль, но поныне — 
Изгибы, гнёзда, блиндажи, —
Навек застывшие святыни
Солдатской праведной души.

 

***

Нам выпала кровавая эпоха.
Её мы вспоминаем не без вздоха.
И мы плоды её по самой сути есть,
И просим это, милые, учесть.

О детях же своих пеклись мы мало.
Нам опыта, уменья не хватало,
Фронтовикам, нам не хватало сил,
Чтоб милой дочь росла и честным сын.

Но мы достигли цели — наши дети
Скромны, трудяги и смелы в ответе.
Мы вас родили, выпустили в свет
И в генах передали свой завет.

Я рад, что в техникумы вас направил,
Что в трудолюбье, в вере вас наставил.
Да плюс к тому старайтесь вы блюсти
Закон и у соседей быть в чести.

 

На 9 Мая 1995 года

Война для всех была одна,
Как и на всех — одна Победа,
Но всё ж у каждого своя,
Свои страдания и беды.

Во всём Союзе нет семьи,
Какой она бы не задела.
Нет не калеченной судьбы,
Различны лишь масштаб и мера.

Мой возраст жертвенных людей,
Что три из сотни возвратились
Живыми с гибельных полей,
От них потомки не родились.

В семнадцать лет и мы в строю.
По сути всё ещё мы дети, 
Мужали в первом же бою, 
Неся покой и мир планете.

Уж снят со стен Берлина щит
И сведены на нет успехи,
Велят покаяться — спешить
В шумливом фарсе для потехи.

И всё наглеют силы зла.
Прав Филарет, призвав к спасенью.
Чтобы поправить все дела,
Должны прийти мы к единенью.

И благодарен я судьбе: 
На юбилей мой в День Победы
Собрались дети, внуки, все
Поздравить с юбилеем деда.

Душе приятно видеть их,
Своих потомков в своей хате.
Всех чувств не втиснешь в этот стих,
Боюсь, что в сердце слов не хватит.

 

Брату Кириллу

Товарищ, товарищ, болят мои раны,
Болят они с самой войны.
Кому теперь надо, что мы, ветераны,
Изношены, стары, больны.

Возьми себя в руки, не дай себя муке
На час или два победить.
Должны мы с тобою, противно науке,
Не как-то, а с честью прожить.

Ведь болен не дух наш, а тело,
И мы не стареем душой.
Отбросим унынье и снова — за дело,
Пред нами ещё путь большой.

В работе найдёшь ты забвенье,
Ты в книгах душой отдохнёшь,
Назло всем врагам и друзьям в удивленье
Достойно свой век проживёшь.

 

Внукам и правнукам

Идёшь ли мимо вечного огня
Или могилы братской с камнем низким,
Ты вспомни обязательно меня,
И я мог быть под этим обелиском.

Ты за сто метров шапку с головы
Сорви и подойди с поклоном низким
И чувств своих непрошенной слезы
Ты не стыдись пред этим обелиском.

Ты павшим здесь обязан жизнью всей
И все с тобой живущие на свете
И, благодарен им, живи смелей,
Передавая жизнь по эстафете.

Для них Отчизна, Родина своя — 
Понятья были главные, святые.
На них держалась Русская Земля,
Прочти же их фамилии простые!

 

Художник: В. Киреев.