Вендетта деревьев

Вы вправе мне не верить. Я и сам с трудом верю в эту довольно мистическую историю в духе Эдгара По. Но что было, то было.
Через подъезд от меня жил человек с лицом румяным, как сентябрьское наливное яблоко «Заря Алатау», но всегда отчего-то сумрачным.
Мы не были с ним знакомы. Мало ли румяных и мрачных людей живут в чужих подъездах. Я и соседей по подъезду не знал в лицо, кроме разве что бывшего геолога Василия Игнатьевича и его супруги геологини Эры Иосифовны да одинокой интеллигентной женщины Надежды Константиновны с такой же интеллигентной собачкой Чуней, ну и, разумеется, четы Ахматовых, глава которой был избран президентом подъезда.
Все они были пенсионерами, а пенсионеры – народ общительный.
Для тех же, кто не достиг этого золотого, душевного возраста, наступала эпоха первоначального накопления капитала.
Время отчуждения.
Врачи, учителя, инженеры – вообще специалисты, обиженные при дележе общественного пирога, – занимались не своим делом: чем-то приторговывали, что-то перепродавали. Это называлось «бизнесом». Многие прокладывали свою тропу к благополучию на скользкой, размытой границе между предпринимательством и мошенничеством.
Очень много вдруг объявилось Чичиковых.
Румяный человек, судя по озабоченной угрюмости и крайней подозрительности, был из породы первоначальных накопителей. 
Ходил он, слегка ссутулившись, и никогда не здоровался первым.
Подумаешь, Бонапарт в изгнании. Он ни с кем первым не здоровался, и с ним никто не здоровался.
Однажды в ноябре, в пору первых обильных снегопадов, сказочную тишину двора нарушили звуки лопающихся волокон и потряс глухой удар. Припаркованные на детской площадке машины разом заголосили.
– Трясет? – в тревоге спросила жена, взглянув на люстру.
О чем еще мог подумать спросонья человек, проживающий в сейсмической зоне?
Я подошел к окну, выходящему во двор.
Густо и невесомо опускались снежные хлопья. Такие большие, что один мой знакомый поэт сравнил их с пельменями. Несмотря на поздний час, в доме напротив светилось много окон и каждую секунду загорались новые. Но, что творилось внизу, за укутанными в снег деревьями, не было видно.
– Должно быть, дерево упало, – предположил я.
У нас не было машины, и жена успокоилась.
Интересно, сколько весит одна снежинка? Невыразимо малый пустяк. Ничего она не весит. Но эти невесомые снежинки падают час, второй, третий, облепляют ветви деревьев и, достигнув критической массы, вдруг расщепляют и ломают, как спички, стволы вековых деревьев. 
Вот также невесомые, каждодневные заботы ломают со временем нас. Время от времени их надо стряхивать с плеч.
Так думал я, между тем как одна за одной переставали причитать машины, а окна в доме напротив гасли.

Нет на Земле города краше Алма-Аты после первого снегопада. С ней может сравниться только Алма-Ата в пору цветения яблонь. В такие дни на работу нужно ходить пешком.
Однако утром, когда я выходил из подъезда, меня зацепил бадиком Василий Игнатьевич и спросил:
– Слышали? Ночью старый карагач упал. И, представьте себе, на «Тайоту» этого Заелдыкина.
Так он назвал румяного человека из соседнего подъезда.
Я хмыкнул и поднял брови, чтобы поддержать разговор, но не затягивать его надолго. С Василием Игнатьевичем, человеком полемического склада ума, можно было беседовать вечно. Он был известным спорщиком и обличителем, поэтому его избегали все, но душа пенсионера требовала общения. Обычно я пробегал мимо него на прилично скорости, бросив на ходу «Добрыдень», чтобы он не успел пустить в ход свою клюшку. Очень ловко это у него получалось. Но на этот раз зазевался. Василий Игнатьевич сидел на скамейке, наполовину очищенной от ночного снегопада, под виноградной аркой, превращенной в снеговую пещеру. Он сидел на этом месте каждый день и своим бадиком вылавливал прохожих для беседы.
– Не то удивительно, что карагач упал на «Тойоту» Заелдыкина, а удивительно то, что на моей памяти это вторая машина Заелдыкина, на которую упал карагач, – поделился он своими наблюдениями, подтягивая меня бадиком поближе.
Хмыкать и поднимать брови было невежливо – и я вынужден был переспросить:
– Второй раз? Не может быть! Говорят, что снаряд в одну воронку дважды не попадает.
– Попадает, как видишь. Особенно, если в воронке сидит такая шельма, как Заелдыкин, – отвечал Василий Игнатьевич, как мне показалось, с некоторым злорадством.
– Ну отчего же шельма…
– А то не видно? Ты посмотри на его походку. Шельма и шельма. Вылитый Лаврентий Берия.
– Василий Игнатьевич, побойтесь Бога. У человека несчастье, а вы его мало того, что шельмой, еще и Берией величаете.
С этими словами, постучав по запястью левой руки, на которой когда-то носил часы, я отцепил бадик и, сославшись на неотложные дела, избежал обличительной речи.
Василий Игнатьевич обличал всех подряд: коммунистов, демократов, журналистов, чиновников, молодых, старых. Всех. Кроме женщин. Женщин ему не позволяла обличать Эра Иосифовна. При этом я бы ни сказал, что он был человеком вредным. Он мог без всякого повода подарить редкую антикварную книгу или самодельную ножовку, переделанную из заводской пилы. Видимо, намолчался старый геолог в поле – вот и спешил выговориться на пенсии.
Прошло несколько лет. Господин Заелдыкин купил «паркетный» джип и, по сведениям Василия Игнатьевича, строил для себя дворец в заповедном ущелье. Особого интереса он у меня по-прежнему не вызывал, хотя изредка встречая его, я невольно думал: прав Василий Иванович – этот румяный человек действительно несколько похож на Берию. Весь в себе. Взгляд неприятный. Была в нем, помимо всего, какая-то порочная женственная тучность и пугливость. Женское в мужчине всегда неприятно.
Джип свой Заелдыкин старался не ставить под деревьями.
Но двор у нас не очень большой, а старых деревьев довольно много.
Выбор не велик, где есть место, там и ставь.
Карагачам Заелдыкин не доверял и старался припарковаться под дубом. Дуб – дерево надежное.
Но именно этот дуб и рухнул. При чем без видимых причин, летом, когда, сами понимаете, снегопадов не бывает. Не было также ни дождя, ни ветра. Стояла великая сушь.
Сердцевина подгнила.

Упал дуб на джип господина Заелдыкина, и на этот раз в машине был хозяин.
С тяжелой контузией и множественными переломами его извлекли из помятого джипа и увезли на «Скорой», а Василий Игнатьевич, изловив меня бадиком, сказал, как мне показалось, с удовлетворением:
– Все-таки ОНИ его добили.
– Кто они? – спросил я.
– Деревья.
– Невероятное совпадение. В третий раз, – согласился я. – Не хотел бы я такого везения.
– С чего ты взял, что в третий? – удивился Василий Игнатьевич. – В третий это только в нашем дворе они на него покушались. А где он только ни жил. По слухам, на него и в тайге кедровые сосны падали.
– Это уж слишком, Василий Иванович. Как могут деревья покушаться на человека? Чушь какая! У вас же высшее образование.
– Два высших образования, – поправил он меня. – Ты же главного не знаешь! Чем, ты думаешь, этот Заелдыкин раньше занимался? Лес валил, представь себе! Половину Союза обезлесил, пол тайги опустынил. А сейчас, знаешь, чем он занимается? Лесом торгует! Вот и подумай – чушь я говорю или не чушь. На твою машину деревья не падают, на мою машину деревья не падают.
– Василий Игнатьевич, у нас с вами нет машин, – заметил я, озадаченный совпадением.
Всякий раз, встречаясь с чем-то необъяснимым, я чувствую что-то вроде головокружения. В мою голову просто не укладывалась мысль о деревьях-мстителях, о деревьях-заговорщиках. Но во дворе верещала бензопила, освобождая искореженный джип от тяжести старого дуба.
– Он, шельма, там, в Сибири, со своими подельниками схему разработал. Рощи кедровой сосны вырубают под корень, а оформляют как рубку прореживания. Представь себе, вырубают сорные породы, а продают ценный кедр, – между тем обличал Заелдыкина Василий Игнатьевич.
– Вы полагаете, сибирские кедры позвонили алматинским карагачам по сотовому телефону? – прибег я к спасительной иронии.
Вопрос мой подлил бензина в костер.
– А что мы знаем о Земле? Мы только догадываемся о взаимосвязях всего живого, – горячо заговорил старый геолог, – в конце концов, и сибирские кедровые сосны, и наши дубы растут на одной планете. Есть то, что мы видим, слышим и можем пощупать, а есть то, чего мы ни видеть, ни слышать, ни на язык попробовать не можем. Есть факт. Шельма вырубает лес, торгует лесом. На шельму постоянно падают деревья. Объясни. Совпадение? Сила привычки? Кто дал право человеку вырубать деревья, убивать животных? Никто не давал. Вот его и приговорили. Отравленная река несомненно отомстит человеку. Ты ей нанес вред, она тебе ответит тем же. А почему не могут отомстить убитые звери и вырубленные деревья?
Темная языческая философия соседа по подъезду мне по душе. Суд деревьев – это было бы справедливо. Чем отличается убийство человека от убийства дерева? В принципе ничем. За убийство дерева нужно судить также как за убийство человека. Вырубая леса, мы совершаем даже большее преступление, чем казня отпетых негодяев. В конце концов, это внутривидовые разборки. А вместе с лесами мы убиваем диких животных, лишая их среды обитания, приближаем гибель человечества. Человечество просто задохнется в чаду от недостатка кислорода. У меня нет веры в суд человеческий. Суд природы – это было бы неплохо. Срубил дерево без нужды для забавы или наживы – получай бревном по кумпалу.
Но в этих рассуждениях было слабое звено: вредят природе отдельно взятые мерзавцы, а отвечает за их преступления все человечество.
Случай с румяным торговцем леса был исключением из правил.
Господин Заелдыкин выздоровел и переехал в свой загородный дворец. За трехметровым железобетонным забором его усадьбы три машины и ни одного деревца.
Василий Игнатьевич тоже переехал в свою последнюю квартиру. Я скучаю по этому неутомимому обличителю. Двор наш, оставшись без правдоискателя, поскучнел.

Как-то его престарелая супруга Эра Иосифовна попросила меня сопроводить ее на могилу мужа.
По пути, увидев рекламный щит, старушка спросила:
– Объясните, что бы это значило: «Берегите РОДНУЮ природу»? Следует ли это понимать так, что есть природа чужая – и ее беречь не надо?
Действительно нелепость. Но, возможно, этот призыв обращен к нашей золотой элите, разбогатевшей исключительно по знакомству, и перевести его можно так: «Господа, не вырубайте лес в заповедных зонах под свои особняки, не спускайте канализационные отходы в чистые горные реки». Ребята так привыкли растаскивать без очереди куски общего пирога в смутные времена, что до сих пор не могут остановиться. Если очень богатый человек положил глаз на лакомый заповедный уголок – хана этому уголку вместе с родной природой. Все эти городки для элиты и отдельно стоящие дворцы построены в самых живописных местах на месте фруктовых садов и заповедных лесов. И, боже, сколько же деревьев повалено!
А что же Закон с большой буквы?
Закон им знаком. И с большой и с маленькой буквы. Закон им или родственник или товарищ по преферансу. С законом они дружат домами.
А даже если и не знаком, закону тоже хочется жить во дворце за крепостной стеной в заповедном месте.
Нет, не верю я в справедливый человеческий закон, охраняющий природу при товарно-денежных отношениях. Суд самой природы был бы справедливей хотя бы потому, что его нельзя подкупить. 
И вы знаете, дело, кажется, уже заведено. Скоро всем нам придет повестка на этот суд. Не думаю, что приговор будет мягким. Отвечать за «заелдыкиных» будем мы все.

Художник: И.И. Шишкин.