Второе пришествие Феди Булкина

Саша Николаенко «Жили люди как всегда. Записки Феди Булкина»; М., «Редакция Елены Шубиной», 2021.

Думал ли Алексей Константинович, что его на перекрестке машина собьет? Пошел бы за пивом, кабы знал это?.. Впрочем, речь не о нем, а о Григории Ильиче Долготерпове. И сам он был Долготерпов, и все его предки упокоились под этой фамилией. И потому Григорий Ильич все терпел: и ненавистный детский сад, и нелюбимую школу, и постылую жену, и паскудное государство. Но однажды не вытерпел: чтобы сократить путь, пошел к метро не по асфальту, а по снежной целине. Теперь на том месте бульвар, что носит имя своего основателя.

А Сергей Анатольевич Подподушкин проснулся в немыслимой гармонии, полностью свободным от желаний. И почувствовал, что достиг высшей цели бытия – состояния сансары. Буддисты дружно ржут, но оставим несуразицу на совести автора, а также Елены Данииловны Шубиной, самого компетентного редактора страны. Так вот, Сергею Анатольевичу удалось продержаться в состоянии блаженного покоя секунды две. Но потом он пошевелился и вернулся в неуютное, но желанное бытие.

А Иван Антонович Лютиков падал в пропасть – самозабвенно, без криков о помощи, чем внушал уважение к себе. Долго падал – 346 слов подряд, без малого лист формата А4. Он падал в пропасть по имени жизнь. Если без затей, то всего-то в трамвае ехал.

Потому два дня, когда я читал новый опус Николаенко, показались мне длиннее тысячи и одной ночи. Подумалось: попадись Шахрияру такая Шахразада бинт Вадимовна, все кончилось бы одной ночью. Без тысячи.

Так то Шахрияр, восточный деспот, сексист и вообще ваххабит какой-то. Россия отнеслась к Николаенко не в пример ласковее. Некто неведомый воскликнул: сим-сим, откройся! – и все заверте: сапфиры и алмазы, жемчуга и бирюза. До оскомины однообразный «Бобрыкин», написанный корявым пятистопным ямбом, какой даже на stihi.ru нечасто найдешь, получил «Букера». «Федя Булкин», сделанный из пустот, – ни характеров, ни сюжета, ни даже внятной коды,  – вошел в яснополянский шорт. Эка важность, сюжета нет. Зато налицо маслице-картошечка, рябокурочка и колоколенка-лампадка – покойный Курбатов обожал сопли с повидлом, сужу по недолгому с ним общению. Немного погодя рябокурочка снесла А.Н. «Премию читателя».

Нынче Николаенко организовала второе пришествие Феди Булкина – видимо, в надежде вновь попасть под раздачу слонов.

«Булкин № 2» выгодно отличается от «Булкина № 1»: сборник коротких, от 300 до 1 000 слов, побасенок не прикидывается романом. Содержание вы в общих чертах уже представляете. Необходимые дополнения: Федя вырос, растолстел и облысел, стал писателем Федором Михайловичем, «голосом совести, к Царю небесному делегатом» – намек поняли? Правда, книги, в отличие от классика, издавал исключительно за свой счет. Впрочем, не так оно и важно: «Писал для народа, и для Господа Бога о народе писал, писал-писал, да и спился». С летальным, разумеется, исходом.

Предпосылки к алкоголизму имелись: здоровой психику покойного не назовешь при всем желании. Язык, он лучше любой лакмусовой бумажки. Сужу по языку. Федор Михайлович унаследовал от Феди убойную дозу диминутивов, свойственных эпилептикам: «ящичек», «флакончик», «пальчик», «ноженки маникюрные», «часики», «воробушки», «колбаска» и проч. К ним прилагается синтаксическая афазия пополам с шизофренической вычурностью речи: «морфейное заведение» (это, если что, не про притон, про сон), «ощущаю ребра этого я отсутствие», «лекарственная надобность», «в удивительной душевного с телесным гармонии», «голубей околевших под забором лежит штук по многу», «препинательный знак»… Если приплюсовать сюда архаизмы вроде «гуза» или «чекани», что только у Фасмера и водятся, клиническая картина будет полной. Доктор Титанушкин, ваш диагноз?..

Дальнейшее уже не для психиатров, для филологов. Но тоже занятно. «Днесь стоим, ночь стоим – перед выбором». Вообще-то, старославянское «днесь» означает не «днем», а «сегодня», но для жены-букероносицы это в порядке вещей. Как и прочие красоты слога: «облокотившись влажной рубашкой о спинку кресла». Понятно, ведь задача-то архисложная – это ж вам не препинательный знак в морфейном заведении…

Манерный, подчеркнуто усложненный идиостиль с ненужными инверсиями и словесными атавизмами не служит ровно ничему. Точнее, декорирует пустоту, знакомую по «Булкину № 1». Немногочисленные рецензенты с подачи «РЕШки» единогласно признали авторской заслугой проникновение в душу «маленького человека». Это вряд ли: душевед из Николаенко примерно такой же, как иллюстратор – точка, точка, два крючочка. Протагонист у А.Н. весьма условен и приблизителен, сродни мультяшке, где психологию заменяет амплуа. Что, в общем-то, понятно: карикатура в изготовлении проще и дешевле портрета. По той же самой причине персонажи «Феди Булкина № 2» фактически лишены всех социальных связей: служебных, семейных, внебрачных, дружеских. Их заменяют отношения с котом. Для справки: слова «кот» и «кошка» во всех формах встречаются в тексте 107 раз; слово «жена» – 86, «сын» – 39, «дочь» – шесть. При этом жена чаще всего статист, зато кот – персонаж, равновеликий герою: «сила потусторонняя, тьму прозрящая, сила нечистая». Быт большей частью состоит из покупки кошачьего корма… ну, вы поняли.

Единственная попытка наладить хоть какую-то коммуникацию между людьми – походы Федора Михайловича туда-сюда-обратно мимо консьержки. Той не повредил бы ноопепт – никак не может запомнить жильца, и оттого все общение сводится к двум фразам: «К кому?», «В какую квартиру?» Вопросы прозвучат в общей сложности 22 раза – сюжетные ходы у А.Н. на редкость разнообразны. Как, впрочем, и всегда.

Иллюстрации А. Николаенко

И знали бы вы, как права пишбарышня, когда за версту обходит детали и реалии. Соприкосновение с ними для Николаенко страшнее прогулки по минному полю. Про путаницу с нирваной и сансарой вы уже наслышаны. Полиция предъявляет герою «ордер на задержание», – молодца авторесса, новую редакцию УПК приняла без бюрократической волокиты, минуя парламентские слушания. Но она и не то умеет: «старик (из экономии электричества) еще выложил кривенькую буржуйку», – а не объясните ли, Александра Вадимовна, из чего можно выложить металлическую печку? 

Впрочем, сказочка для детей изрядного возраста в достоверности особо не нуждается. Индульгенция уже наготове: «Выходит, взрослых-то средь нас нет? Постаревшие просто дети». Вот для них Николаенко и работает, для братьев по разуму. Когда матрона на пятом десятке именует себя Сашей, это внушает не самые радостные мысли.

Если и есть в новом опусе А.Н. лейтмотив, то это чисто детский интерес к смерти. Как и многое другое, он перекочевал в книгу из «Булкина № 1», состоявшего из многопудовых, на зависть Платону, диалогов: с бабушкой – про Бога и смерть, с Богом – про бабушку и смерть. Нынче Федор Михайлович Булкин обретается без бабушки, да и Бог для него скорее фигура речи. В сухом остатке – ясно что. Опять-таки статистика: герои умирают 85 раз, помирают – 12, покойник помянут 12 раз, мертвец – шесть, могила – 15, кладбище – семь. Судите ж вы, какие розы… Да знамо какие: полиэстеровые, с погоста.

Любопытно было, что у Николаенко получится: человек, не особо приспособленный к умственной деятельности, взялся за явно неразрешимую задачу – осмысливать смерть. С тем же успехом можно считать ангелов на конце иглы или выяснять, что было раньше, курица или яйцо. Ну да пишбарышне оно не впервой.

В «Булкине № 1» смерть была кровава и натуралистична: «На губках, вот тут, в уголке, красная капелька, и брюшко прокушено. Кишок вывалóк…» В «Булкине № 2» никакой полной гибели всерьез. Здешняя смерть до предела искусственна, под стать полиэстеровым розам: «Очень трудно оказалось уговорить, убедить умершего, что он умер, признавать это Веточкин никак не хотел. Ерунда какая-то, говорит, да и все. Пришлось вызывать полицию, скорую». И до предела же девальвирована: картонным героям с фамилиями, навеянными чеховской «Страшной ночью», – Черепушкин, Загробушкин, Трупиков – сострадать невозможно. Карикатура к тому не располагает..

Апеллировать к классикам в нашем случае наивно, однако у каждого из них, от Данте до Твардовского, загробный мир был продуман до мелочей и четко структурирован. Чего не скажешь об А.Н. Ее танатология на редкость хаотична. Временами жизнь и смерть тождественны, граница земного и потустороннего миров проницаема: «Не знаю, какие живые из них, кто мертвые. Все они у бабушки здесь. И никак не разлучишь, не различишь. Живые и мертвые. В одном списке». Временами – наоборот: «Существа почтенные, потусторонние никак не желают показываться из-за черты (нами здесь упомянутой) в мир живущих». Временами авторесса отправляет новопреставленных в рай или ад, временами проповедует реинкарнацию. Сплошные антиномии, куда ни плюнь. Единство и борьба противоположностей. Кант, помноженный на Гегеля. Проще говоря, неисцелимый сумбур интеллигентского сознания.

Перманентные поминки, как и подобает, заканчиваются здравицами, Marche funèbre плавно перетекает в «Марш энтузиастов»: «В этой бездне без края и компаса загорается вдруг в космической неизвестности искра та самая, что светлее всей темноты. Даже если там ничто, забвение полное, расставание вечное, на одно мгновение светом быть дано тебе в темноте. Разве этого мало?» Наисвежайшая мысль, да.

Потому и мораль – банальнее некуда. Есть вещи, которые прозаику категорически противопоказаны: брать не по чину, не знать свой шесток и прыгать выше задницы. А что до смерти… думается, ближе всех к истине оказался Лев Толстой: умрешь – либо все узнаешь, либо перестанешь спрашивать. И только-то.