…И другие истории ни о чем

А. Матвеева «Катя едет в Сочи. И другие истории о двойниках»; М., «Редакция Елены Шубиной», 2021.

В новом сборнике Анны Матвеевой девять рассказов, как уже не раз бывало, – то ли в подражание Сэлинджеру, то ли нумерологии ради. Скорее всего второе. «Это хороший знак. Нет ничего лучше девяток», – суфлирует авторесса в заглавном тексте. Ладно, пусть так, но «Катю» не улучшит ни нумерология, ни алхимия, ни некромантия. А равно и прочая авада кедавра. Все это мертвому припарки: перед вами даже не толстожурнальная – женскожурнальная проза, которую обычно печатают на последних страницах рядом с гороскопами и сканвордами. Для справки: Матвеева дважды, в 1997-м и 1998-м, становилась лауреатом премии Cosmopolitan. Что само по себе аттестация.
Вернемся, однако, к новой книжке. Первое читательское разочарование: подзаголовок содержит тысячную долю истины. А.М. в очередной раз торгует воздухом. Как оно, к примеру, было в «Лолотте и других парижских историях» (2016): Париж оборачивался то деревней в Челябинской области – да, есть такая, то одноименным жилым комплексом в Ёбурге, то окраинной рыгаловкой с жеманным названием. Вот и нынче все то же самое – тема двойничества в большинстве рассказов обитает на задворках текста, а потому едва ощутима. «День недели была пятница»: помощница депутата идет в суд разводиться вместо сестры-близнеца, на все про все 130 слов, и ни копейки больше. «Долгие и частые письма»: героиня в детстве переписывалась с болгарской девочкой по имени Калина, через много лет встретилась с ней в Софии, и мрачноватый юмор подруги показался очень родным – семь слов, образец лаконизма. И так далее.

«Не то чтобы у каждого героя этой книги был двойник, но в каждой истории присутствует некая рифма, рифма судьбы, какие-то неожиданные параллели», – объявила пишбарышня. Право, не знаю чему приписать повальное увлечение «рифмами судьбы», но за последний год вышли как минимум три текста на эту тему. Сначала Букша рассказала святочной сладости историю про однокурсников Чурова и Чурбанова, чьи сердца бились в унисон. Потом Геласимов переписал вынутую из нафталина «Рахиль» (2003): «Все на свете должно произойти дважды. И стать чудом от этого. Рифма – основа чуда». Правда, чудеса как на подбор были какие-то второсортные: дважды в повествование забредали кошки с одинаковыми кличками Люся, дважды читатель спотыкался о лопнувший мешок муки… Теперь Матвеева решила поработать примкнувшим Шепиловым. И с тем же результатом, поскольку двойничество у нее – та же дверь в никуда.
Тем не менее, А.М. решила для приличия прочитать публике вводную лекцию про историю и теорию – и мы, мол, не лаптем щи хлебаем: «Весь цвет изящной словесности – от Шекспира до Гоголя, от Шамиссо до Эдгара По, от Достоевского до Белого, от Набокова до Газданова и Шварца, от Кортасара до Борхеса – только и делал, что препарировал тему доппельгангеров, и почти всегда появление двойника было для героя дурным знаком. Неважно, касалось сходство внешности, имени или другой рифмы судьбы» («Внук генерала Игнатьева»).
Я, с вашего разрешения, продолжу – не пугайтесь, будет скучно, но недолго. Академик Панченко называл двойничество порочным удвоением мира, которое неизбежно влечет за собой катастрофу, ибо нарушает привычный ход вещей и ликвидирует все мыслимые оппозиции: добро и зло, жизнь и смерть и проч. Да русскому ли человеку того не знать: опричнина и земщина, раскольники и никониане, красные и белые, коммунисты и демократы. О том же толковала и наша литература, где явление двойника всегда знаменовало крах героя. Сюжет известный: от достоевских Голядкина-старшего и Голядкина-младшего до минаевских писателя Богданова и Богданова-самозванца. «Двойничество рождает столкновение двух “я”, объединенных и направленных общей идеей», – постулировал Бахтин.
Но это не про Матвееву, у которой идеи вообще не ночевали. Несколько лет назад А.М. откровенничала: «Я вообще не всегда понимаю, что в итоге получилось. Я пишу как пишется, а потом мне умные люди объясняют, что я написала. Особенно этим грешат филологи, за что я их нежно люблю. Мое любимое чтение – это студенческие курсовые и дипломные работы. Я столько о себе узнаю нового!»

Нет идеи – стало быть, нет и конфликта. Здешние двойники совершенно безвредны и травоядны. Ибо их мать – дурная бесконечность, что правит матвеевской вселенной. Если Польти нашел в литературе 36 сюжетов, то у Матвеевой их можно пересчитать по пальцам одной руки. Отсюда и «рифмы судьбы»: «Все, кто едет сейчас с нами в терминал В, все они везут с собой (в карманах, в душе, в карманах души) такую же точно историю любви» («Катя едет в Сочи»). А если по гамбургскому счету, то сюжет вообще на всех один: «Жизнь большинства людей скучна и утомительна, особенно жизнь условно порядочных людей» («Внук генерала Игнатьева»).
И вот второе, глобальное, читательское разочарование: Матвеева – это фея-крестная наоборот, всякую карету превратит в тыкву. Пикарески брачного афериста надо утопить в тоскливом краеведческом исследовании, не нужном ни сюжету, ни публике («Внук генерала Игнатьева»). К истории кровавых неоязыческих жертвоприношений под Екатеринбургом (реальная, кстати, уголовщина – дело Арсена Байрамбекова и Татьяны Соловьевой) следует белыми нитками пришить нудную семейную сагу с кризисом среднего возраста и оскоменными заботами: кота накормить, с приятелями бухнуть, к кардиологу заглянуть, сына от армии отмазать («День недели была пятница»). Раз уж к слову пришлось, по той же самой схеме был выстроен «Перевал Дятлова, или Тайна девяти» (2000): прокурорские протоколы пополам с визитами бывшего мужа. И кот по кличке Шумахер, как же без кота. Дома новы, да предрассудки стары, что тут еще скажешь.
Вообще-то, надо очень потрудиться, чтобы испохабить фактически готовый хоррор, – однако Матвеевой и это удается. Респект, Анна Александровна, ведь не каждому дано.

Но нет предела совершенству. Матвеева становится вдвое скучнее, когда принимается играть в бисер. «Катя» начинается с аллюзий на фильм Хржановского «4»: сначала таксиста на трассе берут в коробочку четыре огромных черных круизера, потом на переходе ему попадаются четыре ребенка-инвалида с явными признаками ДЦП, а на другом переходе – четыре беременные женщины. И?.. А ничего. Так, погулять вышли. Где вы теперь, кто вам целует пальцы? В «Игроке за номером 12849» А.М. подражает худшим образцам кортасаровской прозы – мертворожденным, написанным ради палиндромов и анаграмм, «Дальней» и «Сатарсе». Классик хотя бы постарался худо-бедно приладить к выморочным историям  драматические финалы: обмен телами или гибель. Матвеевская героиня, что бездарно тратит жизнь на сетевую игру в «слова из слова», в финале узнает, что анонимным соперником № 12849 был ее сын. Молодца мальчик, маму развлек во время карантина. Я прямо кушать не мог, пока не узнал. Ну, и на кой ляд сдались мне эти околокультурные бирюльки? – смысла в них ровно столько, сколько в двойничестве свердловского разлива. Проще говоря, никакого.
Если есть в сборнике какая-то клаузула, то вот она – ошеломляющей новизны сентенция:
«Никакого счастья в мире нет. Нет в нем ни идеала, ни совершенства, ни справедливости. И вы не ищите ничего такого: это вредно для здоровья, даже иногда убийственно! В мире нет ничего, кроме маленьких радостей: улыбнулся вам ребенок, встретили на улице красивую женщину, заприметили радугу – вот это и нужно ценить!» («День недели была пятница»).
Хм. Что проку радоваться-то? – клада в конце радуги не было и нет, встречная красотка не про мою честь. А еще я два дня угробил на первостатейной скуки и безмыслия книжку, которую не спасут ни девятки, ни четверки с двойками, ни логотип «РЕШки». Тоже прискорбно, знаете ли.