Поэтический диалог

ПЕРЕКЛИЧКА, ПАРОДИИ, ВЕРСИФИКАЦИИ, ВАРИАЦИИ, ПОДРАЖАНИЯ 

Санджар Янышев (1)
Tet-a-tet

Женщина спит, ей положено спать.
Мы на доске расставляем фигуры.
Чай адмиральский, коньяк и сигары.
Женщина спит, ей положено спать.

В каждом из нас жил точильщик ножей.
Мы не любили его, и отныне
мы влюблены в эти штучки резные.
Мы влюблены, мы не точим ножей.

Мы истребили все до одного
дни. Мы от альфы прошли до омеги.
Женщина сквозь непрозрачные веки
Ждет одного из нас. Ждет одного.

Владимир Буев
Терпение

Женщина то ли молчит, то ли спит.
Ей так положено, ей там и место.
И феминизма дурным манифестам
Выдан Востоком не будет кредит.

Шахматы – Индия, позже – Иран.
Позже – арабы. Всё это Восток.
Женщина знает её уголок,
Если к супругу явился дружбан.

В шахматы если играют они
Где-то вне дома в пространстве чужом,
Тоже сидеть на диване тишком
Женщине следует, как ни крути.

Ждать своего мужика-игрока
И обсуждателя дел мировых –
То же, что мешкать у рифов морских
С верой в погоду как в дар шутника.

Санджар Янышев
Город в пустыне

Я распознал тебя: однажды
торговым рядом
ты стрекотал, как язва, нажит,
как сум, припрятан
в невытрясаемых пожитках,
узлах и тарах
восточной женщины... Скажи-ка:
а ведь недаром
вагон бубнил мне, что подстрочник:
ночь, Кызылкумы... –
о том, как пучит позвоночник
в пути твой кумыс.

Ты подстерёг меня, чтоб, выйдя
со сна в твой облак,
я сверил, как степной Овидий, 
с пустыней область
парного дня, земных потужий
конечный логос:
там, в вышних волостях, где лужи
берут в свой locus
гусиным смазанный, как пристань,
стручковый перец, –
уже ощипанный, расхристан
археоптерикс.

Владимир Буев
Город-красавец

Наверно, город Учкудуком
такой зовётся.
Там нету римских акведуков –
есть три колодца.
И Кызылкумы – Учкудука
верный признак*.
Забыть попробуй песню, ну-ка,
про город-призрак.
Про град, который средь пустыни 
возник в Союзе
Про град-красавец, что стал витриной
и данью музе.
Про город сказок, пустых иллюзий,
советских мифов.
Про град сегодняшних аллюзий
и Сизифов.

Возникший город удивил 
саму природу.
Я, как Овидий, граду мил
и в непогоду.
А что на самом деле город
представляет?
Ураном с золотом поборот.
Умирает.
С генетикой бороться 
сил не хватит.
Пока уран как солнце,
всё прокатит.
...И тут выходит вся в узлах 
звезда востока:
к свободной женщине в песках
судьба жестока. 
____________
* Аллюзия на текст песни, исполняемой в советское время ВИА «Ялла»:
 «…Любой в Учкудуке расскажет старик
 Как город-красавец в пустыне возник
 Как в синее небо взметнулись дома
 И как удивилась природа сама…»

Санджар Янышев

В конце концов, у нас ведь есть
часть завтрашнего дня.
Рассвет, помноженный на тень
колен и интервалов.
И тишина, и глубина
и птичья мельтешня
на антресолях, чай, нават
и миндаля навалом.

В конце концов, мы из пыльцы
египетских камен
меж рам оконных – новый сорт
сообразим варенья;
сольем вино ослиных пасх,
ром греческих календ.
Глядишь, к полудню будет нам
еще одно время. 

В конце концов, и я не здесь,
и ты ложишься в дрейф,
и кровь по-новому звучать
воспитывает мышцу.
Но до четвертых петухов
у луковиц дерев
я книгу рощ твоих ношу,
как ртуть, подмышкой.

Владимир Буев

Есть всё у нас. Мы даже 
четверть суток припасли,
Колени чтоб не знали 
ни пустот, ни интервалов.
А, время сжав, границы сдвинув,
мы приобрели 
рассвет с обедом и 
убережемся от авралов.

А почему? Пыльца мы, 
а не пыль царей времён 
столь древних, что в тумане факт:
кто ж изобрёл календы?
То ль римляне, то ль греки. 
То ли Кубой вознесён 
ром в небеса, но, может быть, 
не ром совсем, а бренди.

В день первый месяца любого 
ты ко мне идёшь:
к своей священной роще 
без окон и крон – с корнями!
Под мышкой градусник – тебе, 
однако не соврёшь:
круг новый в дрейфе, мы 
не дрейфим пред страстями.

Санджар Янышев

Всей правды ни ты не узнаешь, ни даже
я, которому в бок –
двузубые вилы злосчастья. Не дай же
Бог

услышать, как лопается сердце
в каретке – вниз-вверх – седока,
когда измышляет последнее средство
крутящаяся башка.

Воздушный путь – он, что память, наструган
соломкой: живи, не живи –
как миленький примешь на грудь верхнерусской
и глупости, и нелюбви;

и кран оседлаешь на фоне экрана,
чтоб воздух сна искрошить;
и камень выпьешь в сто три карата;
и, прежде чем жить–не жить,

решишь арихметрию башни, разъятой
на смысл, как какой-нибудь Босх,
и звук, как какой-нибудь Янышев: дай-то
Бог.

Ведь пчелы не пахнут ни йодом, ни фтором.
И смерть тут уже ни при чем.
А мыло с названием «Свет», которому
обмылок тьмы причинен.

Владимир Буев

Привык я к бессвязным, но честным тирадам.
Что случилось сейчас?
Нет истин теперь за красивым фасадом.
Атас.

Вся правда и истины в небе кру́жат,
а ты лишь верти головой.
Злосчастья однажды счастью послужат:
Ты верь, всё снова впервой.

Впервые на грудь и впервые обратно.
Успеть кислорода б вдохнуть,
иначе опять алгоритм заурядный
взалкает под сердце пырнуть.

И выкинуть всякое можно коленце
в таком состояньи мозгов:
на кран заберёшься собрать квинэссенций,
алмазных наешься кусков.

Потом разрешишь теорему Ферма
(решённую, впрочем, давно),
в культурные влезешь рукой закрома,
где смыслам и звукам темно.

На запах и вкус, значит, можно их взять.
Но запаха тоже нет. 
Так что, умереть теперь и не встать?
…Намылишься – рай и свет. 

***

Михаил Гундарин (2)
Гимны

1.
Безымянные страсти шутя переходят эфир
по развернутой плоскости.
Что им наш грифельный пир,
что им наши победы, подруги, ночные труды,
достающим разомкнутым ромбом
до мертвой звезды!
Черный ангел потопа, рассвета в пустынных песках,
все равно, кто-нибудь, пару слов о надежных руках,
о хозяйской сноровке, о радионочи над ней,
и о том непутевом, что подлинной боли больней!

2.
Развернется пространство
сухим ремешком каталога.
Что петля, что ярмо –
все для бедного сердца подмога
в этом робком краю, 
где как встарь нам ни дна, ни покрышки,
где все пьют да поют,
да сдают куда надо излишки.
Млечный путь из картона, 
шуршащий чернильной разметкой,
опояшь мою тень 
не мечом, так сосновою веткой,
обрати мою речь 
из магнитного золота в пламя,
развяжи узелок постоянства
простыми словами!

3.
Сочинявший стихи из стихов, или из ничего,
я, как водится, был только тенью луча Твоего,
только шорохом листьев Твоих
в золотой листопад,
только сетью Твоей,
погруженный во тьму наугад.
Так посмею ль смолчать,
позабывший свой дом навсегда,
как крошился гранит и, смеясь, умирала вода,
под шагами пришедшего молча из той пустоты,
где кончается вечность,
где каждый с Тобою на ты...

4.
Как соринку под веко,
одной из классических роз
лепесток полусгнивший 
мне северный ветер принес.
За случайное счастье спасибо,
беспечный игрок!
Я не зря временил, 
все свершилось в назначенный срок.
Золотым октябрем
наливается тусклая медь,
замыкается круг, 
но я знаю слова «умереть»,
нет, «остаться», «воскреснуть», 
о нет, говори, говори
дорогие слова 
подступающей к сердцу зари!
Созидатель Имен, 
Твоя правда, как прежде, тверда!
На пустой небосклон 
предрассветная всходит звезда.

Владимир Буев
Оды

1.
Пожелав в неположенном месте эфир перейти,
у разверзнутой пропасти
страсть охладилась в пути.
Страсть – разумная штука и ведает, где тормознуть,
где стоять, где бежать, где в полёте 
себя распахнуть.
Все невзгоды, как оды, налягут на плечи мои.
Тяжело с этой болью и тошно вести мне бои.
Как назло, и звезда на рассвете в могилу сошла.
Ох, душа натерпелась и сколько обид огребла! 

2.
Забурюсь в толщу книг и всю душу отдам каталогу.
Так угодно не мне, а поэзии, сердцу и Богу.
Этот край – просто рай
для таких, как и я, уникальных:
Если хочешь, летай;
Если нет, то терзайся морально.
Млечный путь в каталоге
красиво изложен словами,
но ни слова о Боге,
меня тоже нет меж строка́ми.
Как же хочется горем своим поделиться с греховным
человечеством, в горе моём однозначно виновным.
 
3. 
Я с Тобою на ты. Я с Тобою, родной, триедин. 
Потому я звезда и звезде потому господин.
Потому раскрошил я гранит и составил куплет
для столетий, миллениумов, а не для стенгазет.
Вот живая вода. Я творил и сумел умертвить,
а затем возвратить, возродить, оживить, воскресить. 
Я живой, на земле, но я в вечность вошёл, словно сын.
И не словно, а больше, чем просто поэт иль акын.

4. 
Из народных глубин, из сибирских заснеженных руд 
Занесло это чудо (меня), словно золота пуд
на просторы Вселенной, на Млечный мерцающий путь,
чтобы (с неба спустившись) туда же обратно взглянуть.
Замыкается круг, наливается золотом медь,
а потом серебром, чтобы золотом снова созреть.
Только я на пустом небосводе пылаю в ночи,
Остальным виршеплётам сгореть я желаю в печи.
Вот опять рассветает, и боли прошла борозда:
Угасает величие, меркнет на небе звезда.

Михаил Гундарин

Тяжело расставаться с городом-миром,
Покидая его лучем ли, тягучей тенью,
Пополняя шальные тыщи частиц эфира,
Неподвластного здешнему разуменью.

Таково весеннее горе! Душа стремится,
Ну а сердце будет грустить в отъезде,
Сквозь автобуса грязные стекла, чужие лица
Наблюдая хмуро дома предместья.

Они кончатся скоро, а дальше поле,
Все электромагнитное, как на схеме,
После реки, озера, а вот и море…
Переходим, закрыв задачники, к новой теме.

Владимир Буев

Улетая в небесную даль богемой,
Я падежную форму «миром» смогу «эфиром»
В рифму складно сложить, намекнув на поэму,
Неподвластную мозгу здешних кумиров.

Такова моя мощь, она же душой зовётся.
Охватить смогу любые движенья.

Хоть порывы (чужой всегда споткнётся),
Хоть любые затишья, промедленья.

Я учитель, в руках у меня учебник.
Может каждый ребёнок и всякий взрослый, 
Позабыв обо мне, свой открыть решебник.
…Я учитель и, значит, свыше всем вам подослан.

Михаил Гундарин

Весна, вновь ссыпаясь под колесо
(слышишь знакомый хруст?),
говорит по-китайски “все холосо”.
Иоанн-Златоуст,
февраль, замолчал. Не его порошок
падает на асфальт.
Все съели, все выпили – хорошо!
Я говорю, что сталь
здешнего неба будет расти,
падая, леденеть,
чтобы намокнуть на полпути
в чёрного марта твердь.

Владимир Буев

Поэт, если пишет о феврале, 
хочет чернил достать.
А если их нет в его скромном узле,
клавиатурку сжать.
Рыдать или плакать на стол иль асфальт –
тут уж каков златоуст.
Сможет ли, как средневековый скальд 
Спеть он навзрыд под хруст
проталин, под слякоть и грохот слёз?
Сможет – качества знак.
А если весна через «клик колёс»,
То он простой Пастернак.

Михаил Гундарин

Не печалься. Твои рецидивы
даже смерти, и той не смешны.
Сочетанье вины и мотива
создает ощущенье страны.
Сочетанье любви и неволи
создаёт перемену картин.
Сладко свищет магнитное поле...
Не спеши, ты ещё не один.

Владимир Буев

Сочетанье того ли, сего ли
создаёт ощущенье всего.
Коль живёшь ты в любви и неволе,
со страною почувствуй родство.
Коль вина и мотивы есть, снова
под собою почувствуй страну.
Коль в державе по новой хреново,
То пойдёшь не один ты ко дну.

Примечания:

1. Санджар Янышев – поэт, переводчик, музыкант. Родился в 1972 году в Ташкенте. Автор книг: «Червь» (СПб., 2000), «Офорты Орфея» (М., 2003), «Регулярный Сад» (М., 2005), «Природа» (М., 2007), «Стихотворения» (М., 2010), «Умр. Новая книга обращений» (М., 2017). Живет в Москве.

2. Гундарин Михаил – поэт, прозаик. Окончил факультет журналистики МГУ им. Ломоносова. С 1991 г. преподает в вузе, кандидат философских наук, доцент. Как поэт, прозаик, критик и эссеист публикуется в журналах «Новый мир», «Знамя», «Дружба народов», «Юность», «Урал», «Сибирские огни», «Алтай» и др., на многих интернет-порталах («ЛИTERRAТУРА», «Текстура», «Ревизор» и др.). Член Союза российских писателей, Русского ПЕН-центра. Автор книг стихов «Календарные песни» (1994), «На экране» (1999), «Новые календарные песни» (2005), «Горячо: бесполезно» (2008); романов «Демократиада/Физика Сизифа» (1993), «В конечном счете» (1997), «ЛМ» (2000), «Семь сторон света» (2004), «Анна Карнегина» (2007); критических статей. 

Художник: Филипп Малявин.