«Ах, как хочется снова назад…»

*** 

В белом пламени ромашек
Небо выцвело дотла…
И оно теперь – зола,
Лишь косынкой белой машет
Там, на взгорье, где легко
Дух ромашковый витает,
Он еще пока не знает,
Что в беспечном «далеко»,
Где всё – сладко – высоко:
Костяника – губы кислит,
А кузнечики трещат…
И вокруг – такие искры
Белым брызжут на рукав,
Пачкают пыльцой и сном,
Тенькают в кустах синицей…
И разлита Благодать
Белым млеком и травой,
Солнцем ягодным, медовым…
Белые, летят страницы
И ромашковое слово
Громом плещется за мной;
Слюдяной стрекозкой пляшет,
Бабочкой в пожарах – дышит…
Здесь меня никто – не слышит:
Ни Господь, ни Рай земной,
Ни репей, подобный чуду…
Это место стало – судно,
Многотрудно, многолюдно,
Сбрызнутое тишиной,
Сцеженное в миску мёдом…
Время здесь меняет годы
И становится собой.
И на белых простынях, 
В облаках, белее снега,
Рай ромашковый по следу – 
Лепестки его в руках:
Сонно, денно, нощно – ждёт
Слов, написанных когда-то…
Этим Раем я богата,
Знаю всё наперечёт:
Лепестки и уголки,
Камни и обрывы слева…
Потому-то завтра Ева
Рай закроет на замки.

 

*** 

Ах, как хочется снова назад
В это детство с ромашковым летом,
Где нас нянчат и любят, и лепят,
Отпускают невинными в сад
Или в поле на луг заревой,
Где в ромашках купается небо,
Брызжет синькой, целует звездой,
Преломляет горбушкою хлеба
Беспечальные в детстве года,
Сон ромашковый и васильковый,
Где студёная утром вода
Лепестком и ромашковым словом
Отряхнёт тишину на рукав,
Нос пыльцой перепачкает сладкой…
Ангел детства, как ты не лукав,
Вспоминаешь такие порядки
И такие слова над цветком
Под синеющей далью прозрачной…
Как же хочется снова тайком,
Лепестки обрывая на счастье, – 
Просто девочкой быть на лугу,
Слушать ветер и музыку лета….
Как же хочется…но – не могу:
Жизнь в горсти и пригоршнею света
Отрывается по лепесткам
И по детскому вздоху случайно,
По ромашковым слёзным шажкам
Детство – дальше и так – необъятно.

 

***

На закате море тихо,
В золоте и в серебре...
Тонет в нём под гнётом лихо,
В этой царственной поре
Сердце бьётся учащенно,
Ловит свет и амбру пьёт....
Все закаты так бездонны,
Из медовых алых сот
Черпают со дна пригоршней
Жаркий сурик, осень дня...
Суета – всего лишь гостья,
Из закатного огня,
Полыхая, опаляя, 
Дрожь и искус, суть всея,
Отворяют двери Рая, – 
Ищут нужные слова:
Одесную – боль и горечь,
Ошуюю – мгла и сон...
Все закаты послесловий – 
С четырёх земных сторон.
Славят жизнь и льют на блюдце
Млеко счастья и любви,
И фарфором наземь бьются,
Отпуская эти дни.

 

***

Иногда – такое небо,
Словно мёд густой в стакане…
Затихают ночью раны,
А по небу птичьим следом
Спутанные облака
Там и тут – до горизонта…
Это небо бьётся звонко,
А творящая рука
На закате пишет впрок
Даль в туманах до рассвета,
Благодатью кормит лето,
Земляничный алый сок
Заставляет так бродить,
Пачкать губы и карманы,
Что небесная Осанна
Учит снова жить и жить.
Сгущенную на меду
Тишину лепить, как глину,
Окуная в белый иней
Все ромашки на ветру.
Сердце на ладони лишь
Тает облаком и пеплом,
Отпуская жизнь и смерти
Прямо наземь с мокрых крыш…

 

***

В огне и пламени небесном
Царила тишина окрест…
Чернел лиловый дальний лес.
И было тихо…очень тихо.
Весь сурик, сгущенный в меду,
Оранжево обвёл каёмкой
Все облака до горизонта,
Все вздохи, шёпоты надежд…
Литое золото расплавил
И брызнул в меркнущие окна.
Истаивал закат, молчал,
На стёкла и в плену зеркал
Расплёскивая жар и пламень,
В пыль превращая день и камень,
Растёртых пепельной мездрой;
То вспыхивал последним блеском...
Там, на ступенях стёртых лестниц
Венецианский Карнавал
Разлился золотом монет,
Истратил все надежды всуе…
А это небо всё рисуют,
То прижимают льдом к виску,
То облака по волоску
Прикладывают к шее милой.
К её щекам, рукам, губам, – 
Нежнее пуха в день весенний,
Лежат в ногах закатной тенью
И властвуют над этим миром
С такою непокорной силой,
Что нет пути уже назад…

 

***

Знаю такое, что вам и не снилось:
Солнце октябрьское в листьях таилось,
Плавилось золотом, мёдом лилось,
Осенью чистой и небом клялось.
В листьях кленовых горело, как жар,
Кровь остужало, тушило пожар,
Падало в руки, слепило огнём,
Плакало золотом и серебром.
Переводило в немые слова
Сердцебиенье и пламя огня,
По корневищам считало года,
Пилось лазурью… горячего лба
Не опаляло дыханием губ,
Знало, что листьям октябрьский суд:
Ветер – по пламени, ветер – сума,
Пригоршня счастья с холодного дна
Звёздной купели и россыпи гроз,
Сбрызнуто синькой и горечью рос…
Тайное, явное встанут на круг,
Порохом вспыхнут и пламенем губ,
Лишь для того, чтоб приснилось уже
Осень от горя погибшей душе.

 

***

Сколько неба синего в июле
И в охапку белых облаков…
Солнце жмурится на венском стуле,
Венчики оранжевых шаров
Вдруг становится на диво – георгинами,
А в кармане – медью золотой,
Тополиными пуховыми перинами
Тишина ложится за спиной.
Вышивает небо белой гладью,
Как медовым зёрнышком блестит
В глубине сиреневого сада
И на стыке выщербленных плит.
Там, под сердцем, – вспененное горе
До холодной синьки ледяной
Взято болью и уже не спорит,
А июльский солнечный покой
Растворяется и медленно вскипает
Жадной кровью прямо у виска…
Тишина серебряная тает
До оплавленного золотом песка
На дорожках солнечного сада,
Где всё лето собранное впрок, 
Вдруг – и счастье и уже награда
И от счастья лишь на волосок.

 

***

Невесомый, падал снег
Впереди и где-то рядом…
Белой, до небес оградой,
В плен ручьёв и горьких рек
Взял и немо окружил,
Чуть дыша, волос касался,
Ниоткуда – просто взялся,
От небесных вышних сил
Набирался тишины,
За спиной ложился тенью,
Падал мягко на колени,
Расплетая божьи сны
На вчерашний сладкий день,
Солнце за окном и рядом,
В облетевшем старом саде
Укрывал пухово тень
От грядущих холодов,
В сквозняковом переулке,
Колокольный, падал гулко
И звучал на сто шагов
Так, что все слова – сплелись
В синем сумерке вечернем
В ожерелья лёгких перьев
Невесомых божьих птиц…

 

***

Всё засыпано снегом по крыши.
Тишина оголённых небес
Бесконечна и явственно слышна
Вздохом сердца и памятью мест.
Вся пронизана солнечным светом,
Тёплым млеком питает дома,
Ледяные хрустальные свечи
Зажигает на окнах сама.
И укутаны в пелены поле,
Горизонт, опрокинутый вниз,
Словно белой рассыпчатой солью
Вдруг посыпали сладкую жизнь.
И – не выдохнуть. Не – обернуться,
Не случиться внезапностью сна,
Только эхом небес прикоснуться,
Окунуться до самого дна
Белизны, не разбавленной горем,
Капнув белого в каплю огня…
С небесами не хочется спорить,
В белый плен новогоднего дня
Уводить тишину кобылицей
До распахнутых снежных небес,
Чтобы утром на белой странице
Тишиной заколдованный лес
Зашептался и вспыхнул свечами,
Белизну раскаляя до слёз,
Сторожил бы меня за плечами,
Как по ягодке сладкую гроздь, –
Разбросал бы синицам-дурёхам
И на снег – под грядущую жизнь…
Тишина собиралась по крохам
И вздымалась громадами крыш.

 

***

Белый снежный, ледяной,
Во дворе взметнулся вихрь.
Встал, как пропасть, надо мной
Из слепящих колких искр.
Вывернул карманы прочь – 
Серебро примёрзло к окнам…
Скоро жадно вспыхнет ночь,
Ледяным по сердцу током
Так заставит кровь бежать,
Так напомнит, что случилось,
Что и некого позвать,
Да и богу не молилась.
Только – вихрю одному,
Ледяному поцелую,
Ледяную тишину, 
Одиночество рисую
Снежным вальсом за окном,
Белоснежной жаркой кровью,
Словно мы – ещё вдвоём,
И по-прежнему – не больно.
И не ночь хватает нас
За грудки по волчьи тихо…
Кто кого спасал на час,
Не придуманное лихо,
Бесконечную зиму,
Вихрь, пульсирующий кровью…
Мне-то завтра – в тишину
Да по скользкой тонкой кровле
Всех моих шагов – назад,
Строгих окон – ряд за рядом…
И никто не виноват,
У окна не сядет рядом
Посмотреть, как вихрь кружит,
Сыплет снег с небес на сердце,
Просто – так ещё болит,
Бесконечностью – не вместе.

 

***

Пахло снегом и скорой весной,
Тонкий лёд чуть подтаял и выцвел,
Стал апрельской прозрачной слюдой,
В жарких недрах беспамятства вызрел
Уходящей зимой – по чуть-чуть,
Всей болтливостью птиц безымянных,
Тронул высохший за зиму куст,
Бросил бусинки слёз окаянных
На шагнувший в рассветную в дверь – 
Жарко, жадно, беспутно и сладко, –
Запорошенный слёзный апрель,
Разлинованный в божьих тетрадках.
Время – вышло. И время – позвать,
В синеву – оглушено и звонко,
Чтобы сны, не таясь, раздавать,
В колыбели качая ребёнка,
Всех капелей бессчетную рать,
Родниковую правду печали…
Пахнет снегом. Не хочется спать,
Прикасаясь к простуженной дали.

 

***

Из грозовых начал сплетались будни,
Из серебра и золота на вес, 
А кромка высвеченных пламенем небес
Не обещала счастья и уюта.
Покоя – ленточкой на шляпке озорной,
Цветного бисера, шаров и демонстраций...
О, небу этому уже не до оваций – 
Сливовой надвигалось тишиной.
Из самых недр молчало, не таясь...
Потом взрывалось грохотом и громом,
Потом истаивало в лужах сладко – сонно,
Такая в нем копилась, боже, власть
Над гулкой бронзой, тлеющей вдали
Кострами вечера, подхваченного ветром...
Алели облака по краю с пеплом,
И было столько неба и земли:
На ощупь в темноте и наугад,
На вспышки молнии под сердце и под ноги,
Что всё уже, деленное на слоги: 
На мякоть дыни, сладкий виноград, – 
Горчило сладостью и мятной тишиной,
Затылок холодило и запястья,
Делило жизнь на маленькие счастья,
Фарфоровое, – билось за спиной...

 

***

Ах, эта осень с багряными листьями,
Холодом севера, с громом и молнией…
Землю обрызгала алыми искрами,
Как раскачала сентябрьский колокол.
Ворохом золота вплавлена в ветви,
Истин багряных – пылающий кладезь…
Осень в обнимку бегущая с ветром,
С неба летящая порохом наземь.
Вспыхнет рябиной, зажжётся кленово,
Выстудит сердце калиновой радугой,
Ах, эта осень, как первое слово, – 
С первой страницы отчаянно радует
Солнцем в лукошке и солнцем сквозь листья – 
Огненно, жарко на бронзовом блюде...
Здесь до последней прозрачной страницы
Ищут по имени светлое чудо – 
Так – безымянное, столь – безответное,
Истина, истина пепельным вечером…
Где-то в корзине припрятаны летние,
Чуть пожелтевшие тихие речи:
Тёплые патокой и земляникой,
Сонные жаркие и разомлевшие…
Плавятся солнцем в оранжевых бликах
Все сентябри за спиной, облетевшие.

 

***

Всё засыпано снегом по крыши.
Тишина оголённых небес
Бесконечна и явственно слышна
Вздохом сердца и памятью мест.
Вся пронизана солнечным светом,
Тёплым млеком питает дома,
Ледяные хрустальные свечи
Зажигает на окнах сама.
И укутаны в пелены поле,
Горизонт, опрокинутый вниз,
Словно белой рассыпчатой солью
Вдруг посыпали сладкую жизнь.
И – не выдохнуть. Не – обернуться,
Не случиться внезапностью сна,
Только эхом небес прикоснуться,
Окунуться до самого дна
Белизны, не разбавленной горем,
Капнув белого в каплю огня…
С небесами не хочется спорить,
В белый плен новогоднего дня
Уводить тишину кобылицей
До распахнутых снежных небес,
Чтобы утром на белой странице
Тишиной заколдованный лес
Зашептался и вспыхнул свечами,
Белизну раскаляя до слёз,
Сторожил бы меня за плечами,
Как по ягодке сладкую гроздь, – 
Разбросал бы синицам-дурёхам
И на снег – под грядущую жизнь…
Тишина собиралась по крохам
И вздымалась громадами крыш.

 

***

Пахло снегом и скорой весной,
Тонкий лёд чуть подтаял и выцвел,
Стал апрельской прозрачной слюдой,
В жарких недрах беспамятства вызрел
Уходящей зимой по чуть-чуть,
Всей болтливостью птиц безымянных,
Тронул высохший за зиму куст,
Бросил бусинки слёз окаянных
На шагнувший в рассветную в дверь – 
Жарко, жадно, беспутно и сладко...
Запорошенный слёзный апрель,
Разлинованный в божьих тетрадках.
Время -– вышло. И время – позвать,
В синеву оглушено и звонко,
Чтобы сны, не таясь, раздавать,
В колыбели качая ребёнка,
Всех капелей бессчетную рать,
Родниковую правду печали…
Пахнет снегом. Не хочется спать,
Прикасаясь к простуженной дали.

 

***

...А в Париже идут дожди 
И зимы не дождаться, боже...
В пропасть пали такие дни
И со мною легли на ложе.
Молчаливые январем,
Февралем – без стыда и спеси... 
Только боль всё – огнём, огнём,
Или кошкой – на старом кресле.
Или временем – на плече,
Вечной сказкой, цикутой – в ухо...
Обмирая, свечой к свече -
Божьим промыслом или Духом.
Как от ночи спасенья нет, 
Как все дни безымянно гибнут:
На ладони – прощальный свет 
Из вчерашней сентябрьской глины.
Лепят счастье – должно же быть...
Небесами качнуться мягко... 
Брать на руки Париж и пить
Этот воздух осенний, сладкий.

 

***

...И только тень...И только сон...
Сентябрьское прикосновенье...
Одна Любовь со всех сторон –
Божественное провиденье:
Как эхо, – бездной за спиной, 
Как пламя вкруг меня и дальше... 
Багрянец плещется волной
И ранит, ранит, ранит, ранит...
Касается не лба, – души,
Не спрашивая, что случилось...
Одна лишь – правда и – ни лжи,
И слёзы сентябрём искрились... 
Как ливень с крыш на тротуар – 
Кленовый, жадный, настоящий... 
Под сердцем и в руках – пожар, 
Вся божья милость – к опоздавшим...
Всё таинство легло в тетрадь –
Молитвой , просьбой и прощеньем... 
О, мой Париж, ты – благодать,
Сентябрьское прикосновенье: 
Понотно, горько, так легко 
Взлетаешь в небо и на плечи...
Как бесконечно далеко
Уже оплавленные свечи, 
Всей музыки забытый свет,
Слова твои, мои – молчаньем...
Париж, ты– брод и даже бред,
Всевидящее расставанье. 
До горизонта – окоём: 
Уж «завтра» – ничего не значит...
А счастье с болью – так вдвоём,
Как – не по-русски и – иначе
Переведенные слова,
Хранимые на полке слева...
И только жизнь одна права, 
Я у нее – всего лишь Ева...

 

***

Вечер зажигает свечи. Одиночество идёт,
За собой роняя время – болью, словом и половой...
Как вскипают реки кровью, бледные стыдом вчерашним,
Странные последней точкой.
День, изодранный на плащик , на куплет, чужую рифму, 
Падает от горя в воду... Ну, а там – полно народу:
Сентябрями, октябрями , всем багрянцем Поднебесья;
Сеют горе, сеют сечу, – будущее, не читая...
Забывают каждой строчкой, где отверзты двери Рая
Или – Ада... как уж станет, как уж выдастся погодой:
Ветром, снегом, жемчугами, тёплой свечкой в аналое – 
Зазеркальем, Зазеркальем... И куёт теперь из стали
День любовь не понаслышке – точками забытых азбук,
Бусинами слов прощаний при свечах – из расставаний:
Стыд отбросив, память кинув, взяв трепещущее сердце...
Одиночество, как осень – бьёт тебя на полустанках
Недосказанным молчаньем – в руце Божьей, перед небом,
Если день – молитва хлебу, полынья – вчерашний ужас,
Где тебя все догоняют, добивают, возвращают
Брать два берега на руки, класть на сердце все проклятья...
В одиночестве нет братьев, поцелуев, дней прощенья...
В этом рае на колени жемчуг падал, будто росы,
Свет ловил и делал тише боль, увенчанную снова
Первым и последним Словом, когда только еле дышишь 
Ночью, ночью, ночью , ночью....

 

***

…И вошла она, как ангел божий, -
Тихо и светло.
Нежностью неосторожной
Сразу обожгло.

И вошла она, как ангел чистый,
В сумрак белых стен.
Шорохом опавших листьев
В теплый ясный день.

И вошла она, как ангел светлый,
Села у свечи.
Пламя дрогнуло и ветер
Загудел в печи.

Небеса качнулись мягко
У моих окон.
И пахнуло горькой мятой
С четырех сторон.

 

***

О, одиночество, – печаль…
Сквозь дымку слёз и соль признаний – 
Опять неведомая даль,
Как ужас в окна, – расставанья.
Опять последний горький след
По слёзной просеке небес,
О, одиночество, – как небо,
Июльский, в ливнях, шумный лес.
Поёшь секунды, рвёшь начала,
Безлиственно ложишься ниц.
До ниточки тебя украла
У сотни вырванных страниц
Всей жизни и случайной смерти,
Махнув на всё давно рукой…
В бездонных зыбях круговерти
Стою, как небо, над тобой.
По капле лью аквамарина,
Чуть сурика в закатный блеск;
Холодное, ты глыбой стынешь,
Не оставляя жизни мест:
Ни вздохом – вдоль ночных сумятиц,
Плывущих встреч – в «позавчера»,
Тринадцати, лукавых, пятниц…
О, одиночество, – с утра
На кончике пера – немеешь,
В лиловой крови ищешь смысл,
По вечерам уже не греешь,
Не держишь царственных границ.
Не держишь неба надо мною:
Я – небо и земля вокруг.
О, одиночество, порою
Легко в кольце слепящих мук.

 

***

Да-да, всего лишь печаль,
Всего лишь два шага навстречу… 
Забытой диковинной речью – 
Взволнованно синяя даль.
Из снега и звездной пыли,
Всеуходящего «боже»,
Как будто небесное ложе
Покинули и забыли. 
И стало внезапно тихо,
Земля покаянно встала.
И, Господи, стало мало
Вдруг счастья и даже лиха:
Холодного – на излете,
Вздоха сквозь иней талый,
Что оглушено тает
И собирается в соты
Печалью от дня начала
Двумя шагами навстречу,
Когда уже сердцу легче
Признаться, что, боже, мало
И вздоха – соленой горстью,
Небесного сурика в блюдце…
Тогда-то печали бьются,
Вдруг застревают костью.
И мучают, боже, мучают
И любят меня, окаянные, – 
Небесные, тайные, странные
Божественным, Отче, случаем.

 

***

Белый снежный, ледяной,
Во дворе взметнулся вихрь.
Встал, как пропасть, надо мной
Из слепящих колких искр.
Вывернул карманы прочь – 
Серебро примёрзло к окнам…
Скоро жадно вспыхнет ночь,
Ледяным по сердцу током
Так заставит кровь бежать,
Так напомнит, что случилось,
Что и некого позвать,
Да и богу не молилась.
Только – вихрю одному,
Ледяному поцелую,
Ледяную тишину, 
Одиночество рисую
Снежным вальсом за окном,
Белоснежной жаркой кровью,
Словно мы ещё вдвоём,
И по-прежнему не больно.
И не ночь хватает нас
За грудки по-волчьи тихо…
Кто кого спасал на час,
Не придуманное лихо,
Бесконечную зиму,
Вихрь, пульсирующий кровью…
Мне-то завтра – в тишину
Да по скользкой тонкой кровле
Всех моих шагов назад,
Строгих окон – ряд за рядом…
И никто не виноват,
У окна не сядет рядом
Посмотреть, как вихрь кружит,
Сыплет снег с небес на сердце,
Просто – так ещё болит,
Бесконечностью – не вместе.

 

***

Я читаю и слышу твой голос,
Я молчу и пропала совсем…
Завяжу-ка, потуже я пояс,
Чтобы кровь из напрягшихся вен,
Закипая, во льду остывала
И молчала шестнадцатый год,
Видно Господу мало и мало
Целовать меня в губы и в лоб.
Брать запястье, прозрачнее неба,
Не гадая, судьбу узнавать,
Жизнь преломлена памятью хлеба,
Всё так просто : пора пропадать
Вкусом счастья безмолвно под утро,
Хладный обморок – ночью в руках,
Невесомые, быстрые будни
С рысьей хваткой в калёных когтях.
Слышу голос, которого слаще
Мне Господь не давал никогда,
Невесомое женское счастье, –
Как небесная в реках вода,
Что стоит, омывая слезами
Дух Пречистый и казни небес,
Разделяя судьбу берегами
На живых и на тех, кто исчез.

 

***

Промысел божий – касанье руки...
Как невозможны и так не возвратны 
Из тишины вдруг навстречу – шаги,
Не – поцелуи и не – объятья:
Всполох сентябрьский, лежащий у ног,
Сжёгший мосты и направо, налево...
Промыслом всех искушённых дорог –
Лечь на страницы невинною Евой.
Яблоко пробовать и виноград, 
Дынную сладость оставить на завтра...
Промысел божий – лекарство и яд,
Снова девчушкой садиться за парты,
Чтобы страницы читались легко,
Плакалось светло в ряду междометий...
Промысел божий, ты так высоко –
Ветер под сердцем и эхо столетий. 
Тонко-узорчатый шпиль в «никуда»,
Тень в изголовье, сентябрьская бездна... 
Промысел божий, – в ладони слюда, 
Мною безжалостно так обескровлен,
Что не осталось ни белых листов
В тонкой тетради без всяких ошибок...
Как закипает внезапностью слов
Промысел божий предсказанной жизни. 

 

***

Вот я стою без грима и помады,
В холодный омут зеркала глядясь,
Всего лишь грешница: в последний час,
Не требую ни славы, ни награды.
Ни шёлковых перчаток и чулок,
Ни бальных туфелек в паркетной зале…
В зеркальном коридоре вижу дали
И небо, замкнутое на тройной замок.
На муку и тоску, на эту боль,
Что льются патокой, дразня всех сумасшедших,
Всех Магдалин, всех Каинов – всех грешных,
На эту землю, ровную, как стол.
На этот день в скворечне за окном,
Рассохшейся до черноты могильной…
Я в зеркале себя увижу сильной
Или такой, что сбудется – потом.
Или такой, что я была уже:
Со всех сторон меня встречали ветры,
Дыша в затылок оглушенно смертью
И снегом сыпались в холодную постель.
Сирень дарили на кустах с дождём,
Омытую потерей и разлукой,
Какой-то странной и невнятной мукой,
Что это всё – готово за углом.
Шагнет ко мне, раздвинув окоём,
Зеркальный блеск роняя на паркеты,
Забыв о том, что кончились сонеты – 
Их разделили хлебом и вином.
Весь шёлк истратили на музыку цветов, 
На бальных туфелек внезапное круженье,
На счастье в длани быть его и в тени,
Листая Книгу Бытия – без дураков.

 

***

О, одиночество – страна,
В которой всё – случилось:
И быстрый снег, и скорый шаг,
Метель, бежавшая навстречу…
Зачем мне день, чужие речи,
На половину – белый флаг?
Из всех чудес – одна петля
В проёме сна и закоулка,
Оплавленная тишина
В висках стучит, как молот, гулко.
Всё длятся сумерки мои,
Деля покой, любовь и счастье,
Как просо, – рассыпают дни,
Не обещая сердцу казни.
Желанная! Ломаешь лёд
Пеньку свивая в тёплый пепел…
Прогнулся утром небосвод
И рухнул снегом, ветром, смертью…
И стали ночи, – как заря,
А дни, – темнее подворотен,
О, одиночество, ты зря
Зовешь в подмогу чьи-то сотни.
Каких-то всадников лихих
С нагайками и кистенями…
О, одиночество – обрыв
С крутыми ночью берегами.
Там всё вчерашнее идёт,
Как просо, – сыплет боль и правду…
Ну, вот и этот поворот,
Где стали мы с тобой на равных.

 

***

Ах, эти поезда – томленье духа,
Горячий пепел в рваном рукаве…
Щепотка боли и забвенье слуха,
Распятый сумрак в мокнущей траве.
Кричат подранки… или – это поезд,
В узде, летящий в пропасть наугад?..
В осевшем снеге пепельные гроздья
Вчерашних дней зовут еще назад.
И в каждом стыке тенькает удача,
Хватает сердце молча за грудки,
И в тамбурах не молятся, а плачут,
До боли сжав от горя кулаки.
Ах, этот поезд и вагон холодный –
Из пропасти на берег и назад…
Какому богу нынче не угоден, –
Пугливый конь, стреноженный и брат?
И все вокзалы, как один, – похожи:
Взлетают в высь и мчатся в «никуда»,
Сереют мглой и пепельною кожей,
Почти – мираж и мёртвая вода.

 

***

Сокрушение – это не горе,
Это – обвал.
Это – уже не спорят,
Кто у кого украл
Счастье и вздохи крови,
Последний багряный лист,
Это, когда отнимут и
Похоронят жизнь
Вместе с кустом сирени,
Золотом – детскую прядь,
Это – когда с коленей
Бесслезно, за пядью пядь,
Тень твоя исчезает
Под серебром луны,
Это – когда бросают
В лицо и из-за спины
Ветра твоих целований,
Всю сокрушенную жизнь,
Стою на краю расставаний
Без паспортов и виз.
Теперь я и к богу ближе,
Как ангелы всех мастей,
А небо пожаром дышит
В затылок все горячей.
Открытые двери взломом,
Все тени наискосок.
О, я, сокрушенная, помню, – 
От смерти на волосок.
На прядь золотую – громом,
На стоптанный в ужас снег,
Меня сокрушили ровно
На целый бесславный век.
Не быть уже ни поэтом,
Ни в женах счастливой быть.
Я с этим встречалась где-то…
Не успеваю жить.

 

***

Горечь – имя ложится на тихие зимы,
Вгрызлась волчье в подвал и в чердак,
Невесомый, лебяжий серебряный иней
И январский в ночи кавардак.
Автоматы и кофе солдатам готово…
Я – жива, но для них – умерла.
Этой горечью бедное сердце объято,
Стала жизнь между пальцев – зола.
И могильного камня не помнят, не ищут,
Слов не ищут, а лишь палачей,
И бумаги молитвенно пишут и пишут,
Сколько страшных и долгих речей.
Сколько пыток, хоть руки совсем и не крутят,
Сколько ужаса встало стеной…
Сквозь каленые черные страшные прутья
Ангел рвётся ко мне тишиной.
Как земля надорвалась беспечным молчаньем,
Как беременно небо от слёз…
Горечь, имя твое – на ветру расставанье,
На крещенский и лютый мороз
Волокли не молитвы и скорбные плачи,
А невинную душу мою…
Вот, и выдали смертью за ужин на сдачу,
Белым ангелом в тихом раю.
И не знать бы, но только я помню и знаю,
Что у горечи – имени нет!
Жмётся пепельно сердцем к последнему краю,
Отнимает и воздух, и свет.

 

***

...Так рукописи не горят в печи, – напрасно...
... И лишь дыхание свечи, божественное, ясно.
Так откровенна жизнь моя, так – невесома...
Зачем-то вертится Земля, подобны грому,
Вчерашний день и вздох потом, как ангел, – рядом...
За поворотом – отчий дом, манящий садом...
В косынке – детство на лугу, вся жизнь в ладони...
Не Богу ли сегодня лгу среди погони
За ускользающим " зачем", за тем, что будет?..
Как бьётся пульсом жадных вен день неподсудный. 
Он – ни в начале, ни – в конце, – на перепутье:
Читаю на его лице прозрачной сутью 
Горящую в печи не жизнь, – бессмертье...
Как не осталось в сердце искр и даже ветра.
Тебя, тебя, тебя, тебя – вокруг и рядом...
Не рукопись горит, земля – последним садом

 

***

Когда падут печати
И вытопят весь воск,
Какой мне благодати
И жертвенности слез
Вдруг попросить у бога,
Забыв и страх, и стыд,
Какой ещё дорогой
Дойти до этих плит, –
Припорошённых пылью,
Белее ста снегов…
Здесь все когда-то были
Без казней и судов.
Здесь плакали – наощупь,
Казнили без мечей,
Здесь был когда-то остров,
Восставший из морей.
…Рассыпался на камни,
На злато и булат,
Здесь только плиты ранят,
А больше всё – молчат.
Молчат и днём , и ночью
Сквозь пепел ста снегов,
Здесь даже жизнь короче
От смерти в сто шагов.
Молитвой – на молитву
И казнию – на казнь.
Слова – острее бритвы
Как в самый первый раз.
Отрежут ровно столько,
Чтобы дышать чуть-чуть,
Чтоб ночь сочилась болью
И падала на грудь
Голубкой легкокрылой
И каменной плитой,
Здесь все когда-то были…
Теперь пришли за мной.

 

***

В вены хлынет лёд и холод,
Льдистой кромкой – весь февраль,
Ослепительная даль
В снеге и сиянье тонет.
Выжжет сердце – до зимы,
До отчаянного «после»,
Словно все ещё – не гости
И отчаянно – не мы.
И не нас бросают вниз
На февраль во льдах и стуже…
Это просто ворон кружит,
Целится на нашу жизнь –
Чёрным оком и погоном,
В сердце – кромкой ледяной,
Сквозняковой, ножевой –
По погоням, по погоням…
Ох, ты, кровушка моя,
Алая и ледяная, – 
Пьешься чашей, проливая
Искры божьего огня
На февраль, где суждено
Тлеть, не грея, 
Звать, не помня…
Ветром за плечом – погоня,
Жизнь по зёрнышку рассеяв,
Выплюнут на хрусткий наст,
Сапогом придавят горло…
Здесь-то и как раз не спорят,
Только учат: красть, красть, красть:
По слезе дитя и вдовьей,
Да по крошкам ледяным,
Жить – по правилам иным
И захлёбываться кровью.
Сном вчерашним, сном – «потом»,
И судом в лицо – наотмашь…
Я февраль ищу на ощупь
И веду в сгоревший дом.

 

***

Нас впечатали в стены, как кирпичи,
Нас залили цементом и краской,
Хочешь, – плачь, хочешь, – смейся,
А хочешь, – кричи:
Повязали последнею лаской
На туманной заре, на холодном полу,
Стекленея, мы тлели и тлели…
Превращались из чёрного праха в золу,
Нас по зёрнышку – ели и ели.
Небесами пытали и адом в ночи,
Всё слагали былинные песни.
И теперь мы, один к одному, – кирпичи,
В этой кладке нам душно, и тесно.
В этих стенах цемент запорошил глаза,
Въелся в кожу, натягивал жилы…
Где-то в небе предсмертно потухла гроза,
Но мы… жили и жили, и жили:
Как синицы в руках, перепёлки в полях,
Пряча обморок, ужас и трепет,
Наша сила уже – в родовых кирпичах,
По песчинке – отчаянный ветер.
Это он нашу кожу надеждой дубил,
Нас крошил синевой и половой…
Поднимал до небес, опускал до могил
Запрещенным и царственным словом.
Не останется сил, не останется сна,
Будут слово за слово держаться,
Чтобы утром из окон звала тишина
Плакать с Богом и с ним целоваться.

 

Художник: Екатерина Бабок.