Два рассказа. Хронограф Победы

Медведь

Долго мы с Николаем Ивановичем не сидели. Старику уже тогда было под девяносто, и принимать гостей для него было делом достаточно трудным и утомительным. А тем более, когда таким гостем был я. Расспрашивая его с дотошностью работника правоохранительных органов, я иногда заставлял своего престарелого собеседника повторить сказанное, боясь, что в своем рассказе он мог упустить некоторые немаловажные детали, или просил что-то дополнить, или прояснить. Николаю Ивановичу все это стоило немалых усилий, чем дольше длился наш разговор, тем труднее ему было произносить слова. Паузы становились чаще и длиннее. К Николаю Ивановичу я пришел как к бывшему фронтовику по «наводке» совета ветеранов отделения железной дороги. Он долгие годы был на преподавательской работе в училище, где готовил будущих железнодорожников, откуда потом и ушел на заслуженный отдых. Но меня интересовал боевой путь участника войн с немецко-фашистскими захватчиками и Японией, а точнее, один из эпизодов его славных ратных будней.
Я уже собрался было уходить, но Николай Иванович, едва я привстал из-за стола, легонько придержал меня за руку.
– Может быть, вскроем медведя? – тихим старческим голосом спросил он. – Я его всегда наготове держу для подходящих людей. – Старик спохватился, смущено засмеялся и, хлопнув себя легонько по лбу, торопливо поправил себя: – Ой, прошу прощения, я хотел сказать для уважаемых людей. Медведь уж больно хорош, чертова зараза, хорош!
Когда Николай Иванович произнес слово медведь, что-то внутри у меня дрогнуло. Я подумал, что он, находясь еще под впечатлением нашей беседы, решил на прощание подшутить надо мной. Старик уже давно живет один в городской квартире, а единственный сын проживает в России, в Калининграде, звал отца к себе, но тот всякий раз отказывался: климат, мол, не подходит, дожди, сыро да и из Уральска не хочет уезжать, всю свою жизнь прожил здесь, как и его предки, уральские казаки.
– Друзья-то у вас есть, Николай Иванович, или кто-то еще, с кем бы вы поддерживали постоянную связь?
– Все мои друзья, – старик поднял вверх указательный палец, – уже давным-давно там. Приходил как-то человек, назвавшийся корреспондентом, что-то писал, а потом ушел и больше я его не видел. Не было и никакой публикации в газете. Держу вот на балконе двух петухов – слышите, как они заливаются? – с единственной целью: хоть перед ними ощущать свою востребованность, нужность. – Серьезно-задумчивое выражение на лице моего собеседника вдруг сменилось озорной улыбкой: – И все-таки я вас просто так не отпущу, и не думайте! Мне скоро стукнет восемьдесят девять, вот сейчас с этим и поздравите меня. Только прошу не желать мне долгих лет жизни. Мне и девяносто лет будет вполне достаточно.
Николай Иванович засеменил в прихожую, где стоял холодильник, и вскоре вернулся с поллитровой бутылкой водки. Он очень бережно и аккуратно обтер её тряпочкой и поставил в центре стола. В глаза мне бросилась этикетка, на которой был изображен грозный хозяин тайги.
Я притронулся к граненному стеклу бутылки. Она была холодная. Даже если допустить что ближайший магазин находится всего в нескольких минутах ходьбы от дома ветерана, то вряд ли Николай Иванович, которому с трудом даются даже перемещения по собственной квартире, мог уложиться в этот отрезок времени. А ведь надо было этого «Медведя» еще положить в холодильник, чтобы он до нужной степени охладился. Позвонил же я Николаю Ивановичу с просьбой о встрече всего час назад, не более. Нет «Медведю» по всей видимости и впрямь в этой старенькой малогабаритной квартире долго пришлось дожидаться гостя в моем лице.
Проницательный читатель поймет, что я не случайно столь пристальное внимание уделяю тому предмету с экзотическим названием, что всеми своими гранями мерцал – переливался, отражая падающий из окна старой уютной квартиры свет. А дело-то вот в чем.

Николай Иванович Погодаев

Воевать Николаю Ивановичу Погодаеву в Великую Отечественную войну пришлось в основном на северо-западе страны, на Ленинградском и Волховском фронтах, потом в Прибалтике. В мае 1941 года он закончил Томское пулеметно-стрелковое училище и в звании лейтенанта был направлен служить в Карелию, в Петрозаводск. Перед этим ему дали отпуск, однако он вскоре недели через две прервался – началась война.
Так что в воинскую часть молодой офицер прибыл уже в разгар сражений с фашистскими захватчиками. Бои шли тяжелые, кровопролитные, и порой невозможно было даже понять, где мы, а где немцы, кто атакует, а кто обороняется. Получил осколочное ранение в голову, немного полежал в госпитале и снова в строй, командовал пулеметным взводом, ротой.
Героически сражался Ленинград, взять его немцам, как сначала они планировали, с ходу не удалось, и началась долгая изнурительная блокада города. Корабли Балтийского флота оказались запертыми в Неве в черте города. Их так искусно замаскировали под набережную, что сам черт не мог догадаться, где запрятаны боевые корабли. Моряков с них сняли и переправили через Ладогу в район Волхова. Из них сформировали шестую отдельную бригаду морской пехоты, майора Николая Погодаева назначили начальником штаба одного из батальонов.
Вокруг дремучие непроходимые леса. Ель и сосна. Сосна и ель. Батальон держал оборону в окрестностях Макарьевской пустыни. Так называлось большое очень топкое болото, местами, на островках, поросшее могучими вековыми соснами.
– И мы, и немцы, – вспоминает Николай Иванович, – упорно держались за это болото. Каждый старался во что бы то ни стало удержать занятые позиции. Основная линия обороны проходила, конечно же, по береговой кромке болота, а на островках располагались еще боевые охранения. То же самое было и у немцев. Местами наши передовые части от немецких отделяла полоса шириной всего 150-200 метров. И однажды мы услышали, как в расположении одной из рот нашего батальона поднялся шум. Стрельба, крики. «Что за чертовщина, – подумал я. – Начался бой с немцами?» Звоню в роту. «Товарищ майор, у нас тут такое происходит! Медведь, медведь у нас объявился!» – прокричали мне в трубку. «Какой медведь? Я вот сейчас к вам приду, такого медведя задам!» Взял двух бойцов и отправился по направлению к тому месту, где все еще продолжался какой-то страшный тартарарам.
Когда майор Погодаев прибыл в роту, поднявшую сумятицу и в соседних частях, также державших оборону против гитлеровцев по болоту, все уже было кончено. Ему показали какую-то точку в отдалении между деревьями, где лежал поверженный зверь.
Произошло же здесь следующее. Ранней весной, еще где-то в начале марта 1942 года, когда вся эта топь во многих местах была под ледовым покровом, звуки боев подняли из берлоги Потапыча. Злой, порядком истощавший за зиму зверь, отправился рыскать по болоту в поисках прошлогодней клюквы, разных кореньев. Злой-то злой, но все же лохматый хитрюга не полез туда, где проходила основная линия обороны наших и немцев, он все больше придерживался ничейной полосы, ловко перескакивая с кочки на кочку. Однако трудно было не заметить массивную темную тушу на светлом фоне окружающей местности. И тогда за нахальным и бесцеремонным нарушителем, вторгшимся в расположение двух противоборствующих сторон, началась охота. Самая настоящая охота. Открыли огонь немцы, наши тоже начали палить. Медведь стал метаться из стороны в сторону, везде стреляют. Лупят из пулеметов, прицельно бьют из винтовок. В паузах между залпами далеко окрест раздавался звериный рев. Ох, и не раз, наверное, Михайло пожалел о том, что раньше времени покинул свою берлогу. «Наш медведь, советский. Не отдадим его врагу» – упорно стояли на своем бойцы. Долго продолжалась эта странная, еще никогда прежде не виданная в этих местах перестрелка. Наконец, медведь был убит. Кто это сделал, наши или немцы, неизвестно. Надо было его вытащить с нейтральной полосы, но как? Немцы не дают подползти к месту, где лежал косолапый, а наши никак не позволяют приблизиться к нему солдатам противника. 
Но почему разгорелся такой жестокий бой из-за одного медведя, да еще подрастерявшего за зиму свои жировые запасы?
Нередко там, на передовой, случались серьезные перебои в обеспечении бойцов горячим питанием, были даже дни, когда в частях оставались одни только сухари. Много ли с этим навоюешь? 
И все-таки наши перехитрили немцев. Они под покровом ночи подобрались к добыче, привязали проволоку за лапы и вытянули мишку – он оказался весьма крупным – из топкого места.
– Медведь, хоть и здоровенный попался, – завершил свой рассказ ветеран, – да едоков, захотевших полакомиться медвежатиной, оказалось много. Принесли и мне бойцы кусочек мяса с двумя ложками супа. По вкусу это было что-то среднее между старым волом и свининой. Впрочем, разбираться тогда в своих вкусовых ощущениях, сами понимаете, было недосуг. Шкуру же медвежью, вещь очень нужную в тех холодных и сырых краях, мы подарили своему комбригу.
Вся наша беседа с Николаем Ивановичем проходила под звонкий петушиный аккомпанемент. И уходил я тоже под мелодичное птичье пение. Уже спускаясь по лестнице, я оглянулся назад и в проеме приоткрытой двери увидел улыбающееся лицо старого солдата.
– Это они так провожают вас. По-своему, по-птичьи говорят: «До свидания!».

«Не жалею о прожитом…»

Переступив порог этой небольшой уютной квартиры на улице Карбышева в Уральске, я уже в первые минуты подумал, что попал совсем не туда. Прием, оказанный мне, был с определенной долей настороженности и прохладности. Хозяин квартиры, человек весьма преклонно¬го возраста, долго всё не мог взять в толк, чего от него хотят. Нежданно-негаданно появившийся визитер, держа наготове блокнот, куда он то и дело что-то торопливо вписывал, озадачивал его своими вопросами, в большинстве своём касавшимися периода Великой Отечественной войны. Тут что-то не то, думал ветеран, его явно с кем-то спутали, ошиблись дверью.
– Вы Соловьёв, Василий Александрович? – уже и сам, сомневаясь, пытаю я своего собеседника.
– Да.
– Бывший железнодорожник, трудившийся в годы войны вблизи Сталинградского фронта?
– Так точно.
– Вот именно вы мне и нужны, вас рекомендовали в совете ветеранов Уральского отделения перевозок.
Но в одном я все же, действительно, ошибся, не все мои ожидания оправдались, когда я шел сюда. Ветеран не являлся участником войны. Ни одна запись в его трудовой книжке не свидетельствовала о том, что его пути-дороги пролегали очень близко от мест боевых сражений, что в победу над сильным и опасным врагом на берегах великой русской реки внес и он свой скромный вклад. Не раз оказывался лицом к лицу со смертью, бывал в разных переплетах. Лишь одна запись была сделана в трудовой в те годы: зачислен в марте 1942 года помощником машиниста в Саратовское паровозное депо. Но и она явно лукавила: трудовая биография семнадцатилетнего Василия началась годом раньше. Тогда он, учащийся Саратовского техникума путей сообщения, по окончании третьего курса был направлен на производственную практику в Воронеж. Город очаровал паренька своей красотой. В воскресенье утром 22 июня 1941 года он отправился со сверстниками побродить по его улицам и площадям. В общежитие вернулись усталыми, но довольными от прогулки, давшей массу приятных впечатлений, и тут, как гром средь ясного неба, сообщение по радио: война! Стало страшно, оттого страшно, что войну они, ребята, не ждали, хотя и слышали о фашистском режиме в Германии, о кровавой бойне в Испании, но ведь это было где-то там, очень далеко и походило на полуреальность. Страшно было еще и потому, что война застала в чужом городе, вдали от дома, родной семьи. В течение двух недель Вася не мог выбраться из находившегося на военном положении Воронежа, где население в кратчайший срок буквально смело с полок магазинов все, что можно было купить из съестного. Всякий раз ни с чем возвращался с вокзала, мимо которого один за другим проносились на запад воинские эшелоны с живой силой и боевой техникой. И почти не было пассажирских поездов.

О продолжении учебы в техникуме и речи быть не могло – всех направили на железнодорожный транспорт, который в те дни работал с огромным напряжением. Вскоре стало ясно, что от состояния дел в этой исключительно важной в условиях военного времени отрасли напрямую зависит положение наших войск на фронте, успехи на полях сражений. Трудности с кадрами – особенно не хватало машинистов поездов – даже вынудили руководство страны (то ли в конце 1942-го, то ли в начале 1943 года) отозвать в тыл из действующих частей тех, кто до призыва в армию был железнодорожником.
– Всю войну, – рассказывает Василий Александрович – я был помощником машиниста, и имел звание старшего инженер-лейтенанта. Лишь на короткое время весной 42-го года нас отпустили, чтобы мы защитили дипломы. Нехватку теоретических знаний нам с лихвой компенсировала повседневная практическая деятельность. До войны в качестве практиканта мне довелось поездить на самых разных паровозах: марки ФД – новейшей и самой мощной по тем временам машине, которую наша промышленность стала выпускать накануне войны; работали также на паровозах поменьше, так называемых «Щуках» и совсем маленьких – «Маруськах» (MP) и «Овечках», использовавшихся главным образом в маневровых операциях. Курсировали между крупной узловой станцией Верхний Баскунчак, что в Астраханской области, и Сталинградом. Перевозили поближе к фронту войска и бое-припасы, а обратно в тыл везли раненых. Но не дальше Верхнего Баскунчака – там мы передавали эстафету другим поездным бригадам.
Особенно критические дни наступили во второй половине 1942 года, когда на Волге развернулись жестокие бои за Сталинград. Очень досаждала фашистская авиация, которая господствовала в воздухе. Пока проезжаешь через крупные населенные пункты, ещё не так было опасно – немецких стервятников отгоняли зенитные батареи. Огонь велся порой столь плотный, что на движущиеся составы обрушивался стальной ливень от разрывавшихся зенитных снарядов. А в степи поезда являлись для авиации просто прекрасной мишенью. Негде было укрыться на ровной и открытой местности и приходилось надеяться только на волю случая: авось удастся проскочить опасный отрезок пути. Особенно доставалось Верхнему Баскунчаку, который у немцев был как кость в горле. Именно через эту станцию шел основной поток подкреплений для сражающегося Сталинграда. То и дело налетала фашистская авиация, бомбы сбрасывались на станционные постройки, железнодорожные пути, а уж за всем тем, что двигалось по ним, – велась настоящая охота! И чтобы как-то минимизировать потери от этих налетов, паровозы и вообще весь подвижной состав приходилось раскидывать и прятать по близлежащим маленьким станциям. Наверняка, такие меры предосторожности не раз спасали жизнь и самому В.А. Соловьеву. Эффективно использовалось ночное время: в путь отправлялись поезда с интервалом движения всего 5-10 минут, притом составы шли без единого огонька, и только в кабине машиниста еле-еле освещались приборы управления. Во тьму погружались с наступлением сумерек и станции, через которые следовали воинские эшелоны. И вот в таких невероятно сложных условиях – ни одного случая аварии!

– Первое время, – вспоминает Василий Александрович, – нас обеспечивали углем плохого качества. Это было сущим бедствием. Представьте себе: за каждую поездку нам приходилось лопатой перекидывать в паровозную топку по 10-15 тонн угля. А когда он ни к черту не годился – количество его еще больше возрастало. Сейчас с высоты прожитых лет, осмысливая те далекие уже события, я удивляюсь, откуда у нас, почти пацанов, брались силы для выполнения возложенных на нас задач. Нам в дорогу всякий раз давали неплохой по тем временам паёк. Наркомовский. Но что он был для той работы, требовавшей колоссальных затрат энергии! Это, наверное, хорошо сознавали и военные, которых мы перевозили, и почти всегда, в каждую поездку, они от своего общего котла давали нам ведро аппетитной солдатской каши. И наша бригада из трех человек, что называется, в один присест, без остатка его съедала! С нами вместе по дорогам в прифронтовой полосе, правда, отдельными поездными бригадами, ездили и молоденькие хрупкие девчата – француженки и испанки. Какими ветрами их сюда в приволжские степи занесло, я уже и не припомню. Но свои обязанности девчата неплохо выполняли. А ведь помимо того, что надо было то и дело перекидывать огромное количество топлива, за одну поездку несколько раз приходилось ещё чистить от шлаков топку, которыми она постоянно забивалась. А когда падали колосники, редко, но такое случалось, – лезть в самое пекло, в огненный ад, предварительно смочив одежду водой.
Василий Александрович, – интересуюсь я у собеседника, – нетрудно предположить, что тогда, имея таких соседей, у вас вспыхивали любовные романы?
На это, – смеется он – не оставалось ни времени, ни сил, с ног валились от усталости... А потом, как к нам стало прибывать пополнение – демобилизованные раньше срока из армии железнодорожники, так девчат от нас куда-то забрали. Все-таки не женское это дело – водить поезда.
Забегая вперед, скажу, что роман такой, переросший в большую любовь, у В. Соловьева все же был, но много позже, уже на другом фронте – целинном.
После войны – учеба очно в Ростовском институте инженеров железнодорожного транспорта, по окончании которого он едет по направлению в Казахстан, в Уральск. В локомотивном депо трудится мастером, инженером – технологом, начальником цеха... А в 1954 году отправляется поднимать целину в Калмыково, нынешний административный центр Тайпакского района. Директором машинно-тракторной станции (МТС) его назначают – ни много ни мало – приказом министра сельского хозяйства СССР, который, в свою очередь, утверждается ЦК Компартии Казахстана. Один этот факт достаточно красноречиво свидетельствует, насколько в то время на самом верху большое и важное значение придавалось всему тому, что хоть какое-то отношение имело к целине. 
Никакой станции не было – голое место в степи. За считанные недели зимой из самана – других стройматериалов не было – возвели общежитие, и только тогда стали принимать первоцелинников из Ленинграда, Сталинграда, Саратова. В свое распоряжение работники МТС получали новенькие тракторы ДТ-54, другую сельхозтехнику, только что сошедшую с заводского конвейера.
Уже тогда где-то поблизости жила и трудилась та единственная, которая потом станет его другом и спутником по жизни.

Теплый летний день того же 54-го года. Идет не спеша по грунтовой дороге миловидная девушка. Возле нее, резко затормозив, останавливается новенький, еще пахнущий заводской краской ГАЗик. Молодой мужчина, распахнув дверцу, деловито предлагает подвезти её. Девушка испугалась незнакомца, отмахнулась, хотя путь был неблизкий: Калмыково, в котором она, заведующая небольшим фельдшерским пунктом, только что получила свежую почту, от аула Кзылжар, куда она шла, отделяло девять километров.
– Эта мимолетная встреча, – вспоминает В.А. Соловьев, – вскоре забылась. И, наверное, она так бы ничего не изменила в нашей судьбе, если бы Людмилу, свою будущую жену, я не повстречал второй раз на пароме через Урал. Вновь загрузившись в райцентре, на сей раз медикаментами, она спешила к себе в поселок. Вот тут и познакомились, узнал я, что она тоже, не усидев дома, почти сразу после окончания Уральской фельдшерско-акушерской школы, приехала в глухие южные степи области, где один за другим создавались новые целинные хозяйства. Затем Люсю перевели в Базартюбинскую МТС – это 150 кило¬метров от Калмыкова. Но мы уже надолго не расставались: переписывались, время от времени встречались, пока, наконец, не поженились.
В 1957 году, когда на целину стали прибывать дипломированные специалисты – вчерашние выпускники сельскохозяйственных учебных заведений, В.А. Соловьев вернулся к себе на железную дорогу. Будучи долгое время начальником отдела водоснабжения и санитарно-технического обустройства отделения дороги, он много сделал по налаживанию системы водоснабжения на станциях и разъездах. С питьевой водой в те годы было очень плохо, и чтобы не завозить издалека, её пришлось искать, бурить скважины там, где была необходимость. С такой же высокой самоотдачей, даже уже будучи пенсионером, он трудился на профсоюзной ниве, возглавляя (с 1977 по 1986 гг.) пожалуй, самую массовую в регионе в тот период общественную организацию – райпрофсож, насчитывавший 18000 человек. А потом еще один длительный трудовой период – инспектором по контролю за исполнением приказов при начальнике отделения дороги. И лишь в 1997 году, когда стало подводить здоровье, ветеран сказал себе как отрезал: все, пора на покой, надо давать молодым дорогу! К этому времени грудь В.А. Соловьева украшали ордена Дружбы народов и «Знак Почета», медаль «За доблестный труд», знак «Почетный железнодорожник СССР».
Удивительно, но труд старого железнодорожника в годы Великой Отечественной никак не отмечен по достоинству. Нет даже ни одной почетной грамоты. Никогда не пользовался и льготами. Правда, он чуть было не получил их в восьмидесятые годы, но потом ветерану показали, по сути, кукиш – кто-то там наверху из бюрократов не до конца оформил документы. Спасибо, что хоть в дни празднования 50-летия Победы над фашистской Германией, о нем вспомнили, на груди нашего героя появилась еще одна награда – юбилейная медаль.
Целинной эпопеи тоже вроде как и не было в его жизни. Разве только лаконичная запись в старенькой трудкнижке напоминает об этом. В прошлом году, после долгих лет охаивания в стране, наконец-то, признали величие трудового подвига наших отцов и дедов, совершенного ими в середине минувшего века. По случаю знаменательной полувековой даты поседевшим первоцелинникам, в том числе кое-кому из бывших 
железнодорожников, вручили государственные награды. Соловьеву же вновь ничего. «Извини, Саныч, не хватило юбилейных медалей...», – то ли в шутку, то ли всерьез сказали ему в совете ветеранов Уральского отделения перевозок.
– Впрочем, я не огорчаюсь, – с чуть грустной улыбкой признается Василий Александрович – Поверьте, это действительно так. Трудились, как волы, по 12–18 часов в сутки, зачастую без выходных и праздников. И никогда не думали о наградах, почестях. Время такое было, шла война, затем боролись с послевоенной разрухой. Не жалею о прожитом, не стыдно ни за один день. Вырастили двоих сыновей, дали им достойное образование, у них уже давно свои семьи, живут хорошо. А для нас, стариков, это главное счастье, большая радость. Значит, не зря прожили.

Художник: Т. Данчурова.