Архангел

***

Сбросили груши тугие плоды, 
их мы потом ещё насобирали:
садик был – занавес, садик был – дым, 
но не погибли больные следы – 
стали руинами Рая. 

Это я вижу: идёт мой внучок, 
рядом, за ним, кудреватая внучка:
груши они собирают ещё, 
не погибает их радостный счёт, – 
необходимо так, нужно. 

Сад наполняется вечной семьёй, 
все тут – козлёнок, пчела, или кошка, 
бабка (запомнил посмертно её), 
то ли сестра, то ли не узнает
кто-то меня... Успокойся! 

Не прибегу – без меня хорошо, 
со стороны посмотрю увлечённо:
сколько парнишек, и сколько девчонок, 
все мои близкие, в белом и в чёрном, –
чудом я здесь их нашёл.

***

Ночь лежала, словно пыль
на моём окне:
становился я слепым, 
становилось мне
так спокойно и светло, 
и, ни мёртв ни жив, 
понял – ангела крыло
на плече лежит. 

***

Сёстры мои уснули, 
пальцами сжав подушки, 
братья мои не спят, но 
всё ж не проснуться им: 
если угодно – могут 
жить нас намного дольше, 
слушать мои преданья, 
видеть мечты твои. 

Раньше – с плеча рубили, 
лихо ломали копья, 
метили карты крапом, 
зная: спасенье – сон, – 
въяве же оказалось, 
что не спасет нисколько, 
будет напоминаньем 
горестным обо всём. 

Жизнь ещё много скажет, 
испепеляя вдосталь, 
выкупит каждый шансик, 
до ощущений вплоть: 
будут казаться чудом 
прежние неудобства, 
словно сумел покинуть 
раз-навсегда Господь. 

И не смогу нарушить – 
братьев моих, сестриц ли – 
сны, от которых тоже 
несдобровать и мне: 
смело толкну я сердце 
в самые злые риски, 
выйду победным лордом 
к толпам родным во сне: 

– Здравствуйте! Буду прямо 
вам говорить: мы вместе, 
пусть и храпим, как сосны, 
в омуте бреда, мглы, – 
скоро и нам покажут 
просеку древней мести, 
скоро припомним, как мы 
страшно бываем злы!

***

Не спорьте! Я – Врубель,
меня укусили,
не помню, пчела или шершень:
молитва моя засыпает бессильно,
и что-то всё шепчет и шепчет.

Мы все постепенно
во тьме потерялись,
охота сегодня найтись нам,
не стоит же вечно
испытывать радость,
строча безответные письма.

Я первый желаю
вот-вот отыскаться,
понять наконец-таки, где мы:
отсюда не знаю,
как выломать карцер – 
скорее, не Врубель, а демон.

Два стука, три хлопа,
почти без ума я,
и с каждой секундою слепну, – 
скажите невесточке,
бабушке, маме,
что пропадом я, что бесследно...

Что, если услышат
когда-нибудь после
знакомые сердцу молитвы, – 
пускай затыкают
все плачи за пояс,
врачуют замками калитку.

Не то прилетит он,
найдётся проклятый,
души моей сказочный демон,
и все у копыт его лягут,
и взмолятся: – что ж ты наделал!? 

***

Барабанными дробями
(пусть у тех барабанов
врассыпную все палочки)
до меня ты дошла:
стало сразу неловко мне,
сразу смелость пропала,
и не в пятки, а к солнышку
потянулась душа.

Ты, конечно, постукивай,
сохраняй равновесие,
можешь даже гепардовый
натянуть балахон,
только если покажется,
будто шибко мне весело –
знай, что думаю я о плохом.

***

Под иссякшею рябиной
колыхается босой –
мальчик маленький, любимый 
вешним ветром и росой:
у него седые патлы, 
нараспашку выгнут горб, 
видно, мама, видно, папа
не мечтали о другом. 

Только выйдет за ограду
в жёлто-розовый туман, 
тут же всем умчатся надо, 
по старинке, по домам, –
сам же он одним туманом
безответно увлечён, 
и его ему так мало, 
что захочется ещё. 

Через целую неделю, 
а потом и через год
(все рябины переспели, 
но мальчишки – полон горб) 
снова выйдет он спросонья, 
щёлкнет носом, запоёт, 
и на самом первом слове
встретит в ландышах её. 

Вроде как-то не похожа
на принцессу из баллад, 
но пойдёт мороз по коже, 
столь же верный, как талант, 
и, за косы в сером пепле, 
за погибели за три 
он дошепчет ей ту песню, 
чтобы не было внутри... 

Развернётся, плечи выгнув, 
серебро со лба стряхнув, 
станет помнить каждый выдох, 
каждый вдох...её одну,
будто не было рябины, 
ветра вешнего, росы, 
и всегда она любила
видеть мальчика босым. 

Отверженное

– Кто ты? Витя или Виктор? 
Может, Витенька? Витёк? – 
спросит голос ядовитый, 
и за глупого сойдёт. 

– Лучше будешь ты Виктором, 
как...Ростан или Бальзак? –
громко-громко, чуть не хором, 
тот же голос мне сказал. 

– Всё равно мне. Хоть Гюставом, 
хоть Альфонсом, иль де Ги. – 
я отвечу, но не стану, 
эх, не стану я другим. 

***

Страшно в этой пропасти.
Оставь меня, забудься,
и не только говори словами
всё о том, как было мне
с людьми настолько пусто,
что в конце они меня сломали. 

Разве не оставишь ты, 
забыться не сумеешь? 
Я тогда перестаю бояться. 
Люди превращаются
теперь в такую мелочь,
что до боли это всюду ясно.

***

В своей же стране, 
как на необитаемом острове, 
и несколько врезалось
в память пустую картин:
сижу среди бражников, 
всюду бутылки разбросаны, 
но выпивать не хотим. 

Другая картина – 
последняя самая – гадина:
мне крылья волшебные
радостным Господом дадены, 
а я, бестолковый, 
хватаюсь руками за землю, 
и в небо далёкое, плача, глазею. 

***

Постарше, постарей
теперь мы становились, 
и с важными «ля-ля» 
заканчивали жить, 
и отвечал за нас
чуть розоватый вереск, 
и шариками в куст
катилися ежи. 

Не столько молода, 
и я не столько молод, 
бывали, но сейчас 
всё жальче, всё грустней, 
и – нет, не потому, 
что петь осталось мало, 
а оттого, что мы –
лишь грубого помола, 
и не заметим даже первый снег.

Художник: З. Балдеску.