Борьба с критикой на современный лад

В уходящем году произошло целых два важных литературных события. Как можно догадаться, я вовсе не о премиях и лауреатах.

Во-первых, вышел в свет сборник критических статей «Проклятые критики». И не просто вышел, не просто наделал шума в литературном сообществе, но еще и бестселлером стал. А уж какие нам провалы пророчили, какие слухи распускали наши оппоненты – цирк с конями, да и только!
Огромная благодарность Юрию Михайловичу Полякову и издательству «Прометей» за то, что книга увидела свет и пришла к читателям. 

Второе событие, как ни странно, тоже напрямую связано с выходом «Проклятых критиков». Вернее, с общественным и научным откликом на выход сборника. Событие в литературоведении произошло, не побоюсь этого слова, революционное. Родился новый метод, да еще где родился – на кафедре филологического факультета МГУ! Неудивительно, что «официальная критика» его прозевала. Ей ведь некогда – занята обслуживанием издательских планов продаж и прочими не менее важными делами. 

Впрочем, обо всём по порядку.
Одним из первых на выход сборника откликнулся главред «Литературной газеты» Максим Замшев: 

«Много шума вызвала книга «Проклятые критики», собравшая все резкие статьи критиков Кузьменкова и прочих». 

​

Я, по счастливому стечению обстоятельств, как раз «из прочих», и меня замшевский отзыв приятно удивил. Хорошо ведь, когда даже оппоненты признают – нам действительно удалось то, что не удавалось до этого другим. Много мы подобных примеров со сборниками критических статей знаем в наше время? Нет, ни одного. Наш сборник действительно стал резонансным. В кои-то веки критика сделалась и честной, и интересной.

«Свобода – суровая вещь. Обижаться и истерить бесполезно», – с горечью признался главред Замшев. И тут же заистерил: «Но и авторы должны быть готовы.. Свобода же..»

Признаюсь, эти зловеще обрубленные многоточия в конце предупредительных фраз меня впечатлили. Тут явно намёк. Ведь одно дело, когда некая огорченная дама жалуется на женском форуме: «Он уехал в ночь.. на газонокосилке.. перед этим выпив.. четыре бутылки..» И совсем другое дело, когда пунктуацию безжалостно корнает сам Председатель Правления Московской городской организации Союза писателей России, член Союза журналистов России, заслуженный работник культуры Чеченской Республики, член Совета при Президенте Российской Федерации по развитию гражданского общества и правам человека.. Сразу становится понятно – намекает на то, что век наш недолог.. И найдутся на нас револьверы.. Свобода же.. 

И действительно – нашлись.. Не обманул засрабкуль (это не то, что вы подумали, а «заслуженный работник культуры», можно сказать – «засрак» на новый манер) Замшев.. 
Ругать нас доверили не абы кому, а дуэт-тандему из профессора и магистрантки (ей-богу, так и подписалась девушка). Профессор, кстати, был не каких-нибудь там кислых щей, а настоящий доктор филологических наук из МГУ, заведующий кафедрой истории новейшей русской литературы и современного литературного процесса. 

Оцените масштаб подтянутых к линии фронта сил. Я поначалу сильно впечатлился и даже захотел в блиндаже укрыться, ну или хотя бы робко спрятать тело жирное в утёсах – ведь нешуточный калибр подкатили. Но потом вспомнил – ба, знакомые все лица! Это же профессор Михаил Голубков, которого знаю со студенческих своих лет и вспоминаю всегда с теплотой. Одно дело Замшев – тот мыслями неширок, характером мелок, талантом и вовсе обделен, даже самым ничтожным. Совсем другое дело – «МихМих», как мы, студенты, называли нашего преподавателя. 

Голубков у меня принимал экзамены и хорошие отметки ставил. Тогда он еще профессором не был, конечно. Человек замечательный, специалист отменнейший, и главное – верен традициям. А традиции у нас на филфаке крепки и неизменны. У каждого симпатичного доцента или профессора («МихМих» как раз из таких) обязательно есть свита из не менее симпатичных магистранток и аспиранток. Я про учебный и научный процессы, если что. Легко заметить, что эти научные привычки – девицы пишут, а профессора подставляют фамилии – переносятся без проблем и на публикации в периодике. Ни в жисть не поверю, что хотя бы один абцзац в статье «Критика и как с ней бороться» написал Михаил Михайлович Голубков. А вот в то, что симпатяжка-магистрантка Мария Тухто расстаралась, а профессор дал доброе и честное имя в соавторство – запросто. Зря, конечно, профессор не прочитал, чего там его подопечные пишут... 

А пишут они вещи любопытные. Наскоро похвалив нас за создание необычной ситуации в литпроцессе и за отменное качество полиграфического оформления, девушка перешла к поставленной партией задаче – укорам и упрекам. Мол, деформировались у «проклятых критиков» представления о задачах критики. Дескать, они считают, что критика – это когда нещадно ругают, назидательно поучают и все это непотребство творится не в правильных, по канонам писанных статьях, а в гнусненьких памфлетах и даже политических доносах этих самых «проклятых критиков». Да-да, чтоб вы знали – теперь рассуждения о Солженицыне – это ни больше ни меньше донос, ибо рассуждать не должно сметь, а должно только писать по утвержденным на текущий момент и соответствующим генеральной линии правилам. 

А еще грех за нами вот какой: ведь надо же «приращивать смыслы», иначе это что же за критика такая получается, если смыслы не приращиваются... Надо, надо их приращивать! И необходимо «вдумчивое углубление в текст». И «соразмышление с автором» нужно. 
Прям вспоминается персонаж из фильма «Жмурки» по кличке Кабан. «А вы чё, ребята, всё стреляете?.. А уже не стреляют. Щас по-другому бизнес делают...»
Ага, знаем. Приращивают и углубляют, не иначе. 

Нынешняя т.н. «премиальная литература» – бессмысленное и бездарное писево, созданное исключительно для внелитературных амбиций и к реальной литературе отношения не имеющее. Ну вот нет ни малейшего желания к этому позорному явлению еще и приращивать что-либо. Спасибо – нам бы те завалы, что уже есть, разгрести. А любителей «вжевывать резину в почву опыта» и без нас хватает, привет авторше этой дичи Валерии Пустовой и всей жевательно-резиновой компании.

Далее удивительный абзац в стиле: вот, мол, и великих Пушкина с Гоголем, Тургеневым и Чеховым их неучи-современники чихвостили, потому что не умели понять новое в литературе!
Выходит, следует и нам понимать – нынешние яхины, снегирёвы да юзефовичи с водолазкиными – это и есть те самые новые Гоголи и всякие Моголи. А посему никшните, проклятые критики. Ибо «ни один критик ещё не научил ни одного писателя писать». Вообще мысль верная, ведь критику и в голову не приходит кого-либо учить писать. Работник санэпидемнадзора далек от желания делиться с поварами секретами кулинарного мастерства – его больше интересует, из чего там опять начинка для очередных пирожков и насколько она съедобна. 

Уж было порадовался за старательную магистрантку, вещающую общеизвестное, но не тут-то было. Следующая фраза буквально обескуражила: «Никто не давал права критику на оценку». И пока я пребывал в задумчивой растерянности от этого нового слова в науке и технике, коварная магистрантка нанесла свой главный удар. 

Всяко бывало в мой адрес – и обзывались оппоненты, и разили инвективами, и лгали, не краснея. Но, отдам должное, никогда не хлестали меня экзаменационными листами по сусалам, в харю мне ими, как селёдкой Ваньке Жукову, не тыкали. Что ж, всё когда-либо да случается в первый раз. Вот и Мария решила поучить дедушку кашлять. Плохо, мол, Вадим, штудировали учебную программу вы.

То, что творчество Яхиной не даёт мне покоя и поэтому я посвятил буквенной продукции несравненной Гузель не одну, а несколько статей, я узнал от магистранки с должным смирением. Нелепо отрицать очевидное. Яхинский военный рассказ «Винтовка» довел меня до такого иступления, что авторша была просто обречена на самое пристальное внимание с моей стороны. 
И я это внимание всесторонне проявлял. В частности, изрядно поудивлялся яхинской манере описаний. 

Вот, к примеру, в «Зулейхе...». 
Героиня, та самая Зулейха, деревенская неграмотная баба, сроду в городе не бывавшая, привозится Силами Зла («красноордынцами») в дивный град Казань. И мы город видим однозначно глазами героини – об этом нам говорят и ее восклицания «и Алла!», и удивления всяким диковинам вроде настоящего верблюда, которого она, разумеется, видит впервые, а узнает о том, что это диво называется «верблюд» исключительно из возгласов посторонних людей. Взгляд ее цепляется за полуголых мужиков и девиц, держащих «на своих мускулистых плечах тяжелые карнизы». «И Алла, срам какой!». Да, таких архитектурных излишеств в ее родной деревне нет, поэтому такая реакция, и нельзя не отметить, что в этом моменте авторессе удалась правда жизни. 

Но на этом Яхина выдыхается и начинает шпарит уже полнейшую отсебятину – наглухо неграмотная героиня принимается читать длинные надписи на стенах и транспарантах, узнавать шпиль церкви Святой Варвары и видеть, как «нежно белеют колонны Казанского университета». Ну, понятное дело – в ее родном Юлбаше точно такие же строения стоят, только шпилем пониже и колоннами потемнее... Или погуглила быстренько перед поездкой – иначе откуда ей знать, что вон тот дом нарядный – это бывший губернаторский, а ныне там расположен туберкулезный госпиталь? Ну хорошо, хорошо, не было тогда вай-фая, согласен. Значит, из просмотра кинохроники в своем деревенском клубе узнала, времени-то у нее полно свободного. 

Героиня про верблюда не слыхала, зато прекрасно осведомлена о том, что такое трамвай и кондуктор. Понятное дело, муж в деревне на трамвае и ездил, со «свирепым кондуктором» ругаясь по-татарски. 
Ей прекрасно знакомы предметы типа тубуса и ридикюля – тут тоже вопросов нет, в тубусах все деревенские зерно для кур таскают, а в ридикюлях конскую колбасу хранят.

Или вот пассаж: «Ветер вырывает из рук худенького очкастого юноши стопку нот». Тоже всё логично – вернувшись с поля на трамвае, муж-Муртаза, откинув фалды суконного чекменя, садился за рояль посреди избы, играл Шопена, а верная жена стояла рядом и нотные листы переворачивала. Ведь каким-то образом она знает, что это именно ноты улетели у казанского очкарика...

И кто бы мог подумать, что моё недоумение по поводу творческого метода г-жи Яхиной вызовет живейший интерес дуэта Голубкова-Тухто и с вообще свершится переворот в отечественном литературоведении:

«Не очень удобно напоминать выпускнику филологического факультета МГУ, что точки зрения автора и героя могут совпадать и расподобляться в рамках одного предложения, при этом повествование может вестись формально от лица автора. Такой приём называется несобственно-прямой речью, это программа курса по теории литературы. А бывает и того хуже: автор, ориентируясь на стилевую маску героя, говорит о вещах, которые находятся вне сферы его кругозора. Именно такой приём, весьма нередкий в литературе, использует Яхина. Вряд ли Зулейха видела ноты, но автор их точно видела: пейзаж Казани, данный подробно и ярко, описан Яхиной, которая ориентируется на стилевую маску героини. Как не воскликнуть тут за Зулейхой, размышляя о филологической подготовке автора: «И Алла, срам какой!»

К дьяволу эти сантименты, дорогие коллеги профессор Голубков и магистрантка Тухто! Ничего неудобного в науке нет и быть не может! Просто выпускник филологического факультета МГУ Чекунов В.В. выпустился в столь давние злочинные времена, что безнадежно отстал от передовой науки. Ведь этого выпускника чему учили? Всякой ерунде – мол, несобственно-прямая речь – это такой способ передачи чужой речи, когда сочетаются элементы прямой и косвенной. Его, выпускника, потряси ночью за плечо и вопроси грозно: а ну-ка пример несобственно-прямой речи дай! – он сходу из Пушкина чего-нибудь выдаст... Да вот хоть «Ольга слово уж дала Онегину. О боже, боже!» А то и сам чего сочинит... «Вышел старик Пахомыч из избы в морозную ночь. Почесал грудь, закурил самокрутку и глянул на небо. Эх, едритская сила, сколько звездочек-то! Эка мигают, окаянные!» Это выпускнику и представлялось всегда классической несобственно-прямой речью. Ну или есть еще варианты, без восклицаний, а в составе сложного предложения. 

Но, самонадеянный и филологически неподготовленный, выпускник Чекунов получил по заслугам. Потому как, согласно новейшему и революционному методу Голубкова-Тухто, неграмотный старик Пахомыч должен отметить на небе быстро движущуюся яркую точку, уверенно опознать в ней малый орбитальный спутник и отличить его от искусственного спутника стационарного типа – вот какова она, оказывается, эта несобственно-прямая речь проклятущая! До чего дошел прогресс... Мог ли я, простой советский парень, подумать, что так далеко шагнет наука и так интересно теперь будут учить магистранток, и что играюче будут они свершать великие открытия? 

Ей-богу, лишь нежный и юный возраст рецензентки уберегает меня от искушения сказать голосом одного из героев Зощенко: «Захлопотались, мамуля?» 

А потом я подумал – может, и впрямь «такой приём, весьма нередкий в литературе» взять на вооружение? Ну что – взял. И написал коротенький шедевр про Джабира, Магу, башни Кремля, фасоны юбок и историю Манежа. Опубликовал его на пробу в Фейсбуке. Приведу его и в этой статье.

«– Ле, Джабир, салам, братуха! Движеня не движеня?
Мага обнимает Джабира. 
Джабир улыбается, обнажая крупные зубы:
– По кайфу жи есть!
 Мага хлопает Джабира по плечу.
– Чо ты как ты? Ле, ты чо тощий такой? На спорт не бывает?
Джабир крутит лохматой головой: 
– Вчера только приехал. У нас там какой качалка, э!
Мага лезет за сигаретами. 
– В Москва нормально все делай, будет нормально. Оденься красиво. Движеня делать надо, вещи делать, жи есть, братуха.
Мага закуривает и заросшим подбородком указывает вперед:
– Ле, смотри, тут чиксы-шмиксы какие! 

Джабир щурится на солнце и смотрит по сторонам. 
Вай, кругом народу полно. Девушки в разных юбках – от дерзкого мини с вырезами на талии до романтичных и женственных моделей «в пол». Миди Alessandra Rich из денима Джабиру не по душе. Вай, куда кяфирский мир катится... А вот макси с цветочным принтом Джабиру заходят – так и у него в селе модницы ходят. Правда, не в Needle & Thread, конечно, а тетушка Адиля всем шьет. 

Машин вокруг много, дома высокие. Даже с Махачкалой, где Джабир один раз был, не сравнить. Жи есть, Москва гай-гуй! 
Да и старые здания какие огромные – один Манеж с его ампирными колонами чего стоит! Раньше там военные маршировали, а потом балы давали, концерты и выставки. После пожара в 2004 году Манеж восстановили и чуть переделали. Еще краше стал, мамой клянусь! 

Джабир разглядывает кремлевские башни. Больше всего ему нравится угловая Арсенальная, самая мощная и массивная из ансамбля башен Московского Кремля. Вай, какая! Недаром она завершает оборонную линию всего комплекса. Там неподалеку еще какой-то мужик в фуражке на лошади, каменный вроде, или железный. А рядом с ним Исторический музей, словно большой пряничный домик с глазурью. 

В Александровском саду Джабир видит какой-то огонь возле будок с охраной и туристов из разных частей страны и всего мира. Наверное, вылезли на прогулку из Four Seasons Hotel, что выходит фасадом на площадь. Туристы гуляют по аллеям, в тени сахаристых кленов, высаженных вдоль Боровицкого въезда. Цветет венгерская сирень, величественно стоят голубые ели. 

Одна чикса сидит на скамейке, жи есть, с томиком Велимира Хлебникова. К ней какой-то очкошник подсел, такого даже тощий Джабир на раз выстегнуть может.
Но Мага уже увлекает его за собой в сторону подземного торгового комплекса, показывает на огромный стеклянный купол, и Джабир восхищенно смотрит на композицию «Часы мира»...

Читателям, кстати, очень понравился текст – с Юзефовичем сравнивали, с Ганиевой. Но я скажу: выше берите – саму Яхину почти достал в прыжке!

Можно еще про пожилую уборщицу-гастарбайтершу рассказ написать, про ее первый день работы в дорогом фитнес-центре – как она рассматривает зал и отмечает, что под смитом довольно грязно, но орбитреки и степперы все равно надо протереть в первую очередь, а уж потом, иншалла, заняться полом возле хаммера и кроссовера – там москвичи-кяфиры насвинячили особо сильно... 

А уж как в теме про попаданцев пригодилось бы! Фантасты-то, бедолаги, почем зря изгаляются да из кожи вон лезут, пытаясь достовернее передать картину обалдения героя, попавшего в незнакомое место. Поди опиши Рим времен Юлия Цезаря глазами клерка из Москва-Сити... Да легко! Прием несобственно-прямой речи в изводе Голубкова-Тухто чудеса творит! 
Новое слово, можно сказать, в делах наших скорбных писательских. 

О том, что с литературой нынче дело швах, давно понятно. Что и с критикой все обстоит плачевным образом – тоже известно. О публицистике и говорить нечего. Приходится признать: и с науками из рук вон плохо стало. Совсем детей учить перестали.
Поневоле таксист из «Брат-2» вспоминается с его: «Да что ж такое... Ведь были люди как люди. И вдруг все сразу...»

Одна надежда – ну не все, не все. Вон какая милаха наш сборник в ручках держит – читатели прислали. 

Умучаетесь с нами бороться, господа засрабкули.