Очевидное – невероятное

Ш. Идиатуллин «Все как у людей»; М., «Редакция Елены Шубиной», 2021

Шамиль Идиатуллин един в двух лицах: и фантаст, и реалист. Знатному многостаночнику все подвластно – и татарская нежить, и советское прошлое, и злоба дня. Правда, реализм в идиатуллинском изводе постоянно тяготеет к магическому. Парадоксов вечный друг заготовил читателю погонные километры открытий чудных: отцы-основатели Маркес и Кортасар уволены без выходного пособия. То у пьяного пена из глаз пойдет. То вареная свекла станет серой и сморщенной. То у деревьев и бабочек невзначай обнаружатся кости. А то в полудохлом уездном городке развернется нешуточная войнушка за расстрельную должность мэра. Ну, вы поняли: очевидное – невероятное.

Нынче на повестке дня беспримесная фантастика. Глядя на обложку, трудно решить, что страшнее, мертвенно-синий андроид или блербы Бобылевой и Сальникова – та еще аттестация. Видимо, более авторитетных камикадзе не нашлось.
И впрямь нужна известная смелость, чтобы рекомендовать публике заведомый неликвид – сборник журнальных, сценарных и конкурсных почеркушек. Впрочем, уже не первый случай: в начале прошлого года Шубина тиснула слаповские, на живую нитку сшитые, полуфабрикаты. Если Слаповский честно окрестил свой опус «Недо», то Идиатуллин лишь скромно пожал плечами: «Все как у людей». Мол, джентльмен в поисках десятки, с кем не бывает. Особенно умиляют авторские пояснения насчет пустых продюсерских посулов и обломов на малопочтенных конкурсах: здесь играть, здесь не играть, а здесь вак-белиш заворачивали. Бобылева, кстати, сочла это великодушным приглашением на писательскую кухню. Что ж, кому и кобыла невеста.

Идиатуллин из любых подручных материалов мастерит армагеддец: от гибели дивного инновационного проекта в «СССРтм» до гибели цивилизации птицелюдей в «Последнем времени». Но это лишь надводная часть айсберга. Подлинный метасюжет идиатуллинской прозы – апокалипсисис нашей новейшей словесности.
Не стану нарушать традицию и начну с единственной хорошей новости: последняя книжка более-менее кошерно выправлена, что для «РЕШки» изрядная редкость. На юморески о костлявых бабочках можно не рассчитывать. Но редактор не всесилен: есть и неустранимый авторский брак.
Первое, что бросается в глаза, – неукротимая авторская логорея, хроническая болезнь Ш.И., известная со времен «СССРтм». «Что Шамиль Идиатуллин расписывает, к примеру, на два абзаца, можно уместить в двух-трех сочных предложениях, но – увы»,  – писала в ту пору Наталья Рубанова.

Парадоксов друг и 12 лет спустя работает по той же схеме. Больше скажу: и малую прозу ухитряется начинять ненужными ретардациями. Вот, например, пассаж из повести «Светлая память»: «Несколько лет назад Ирина делала капитальный ремонт в квартире, доставшейся от бабушки. Отдельные неполадки Ирина помогала устранять и раньше – ну как помогала, приезжала и вызывала сантехника», – и еще 321 слово про болтливого и неумелого сантехника Юру, про молчаливого и умелого сантехника-гастарбайтера, про древние анекдоты, про запах табака и носков, про трубы и водяные счетчики, похожие, тьфу-тьфу, чур меня, на «приборы в кабине исследовательской модификации паровоза Черепановых». Все лишь затем, чтобы хирургиня могла сравнить вскрытую брюшную полость пациентки со шкафчиком для сантехники. И это лирическое отступление – не первое и не последнее.

Повесть «Эра Водолея» – случай еще более тяжелый. В опусе 19 766 слов, и 12 515 занимает экспозиция, похожая на районную газету образца 1985 года: аппаратные совещания, надои, привесы, центнеры с гектара, семейный подряд и прочий агропром на марше. Читается это с тем же азартом, что и колхозно-навозная пресса, и никаких сюжетных механизмов не запускает: белый шум, никак не больше.
Ладно бы повести – там подобное расточительство худо-бедно позволительно. Но вот рассказ «Я наберу», 2 885 слов. 325 из них бессмысленно потрачены на будни офисного планктона, которые к фабуле – как бузина к киевскому дядьке. 

Та же самая незадача с персонажами: длинное и нудное, будто придворный церемониал, знакомство с вручением верительных грамот, свидетельств о благонадежности, справок из поликлиники, налоговой инспекции и домоуправления, а потом – в надлежащую волну. Страдальцы и стонут, и плачут, и бьются о борт текста в тщетной надежде попасть обратно на палубу, но сочинитель с ними жесток и груб: сказано в морг, значит в морг. С хирургиней Ирой из «Светлой памяти» вы уже знакомы. Сантехническая эпопея – далеко не единственная. Будут вам две операции, одна внеплановая, будет недописанный отчет и компьютерная игра «Отчаянный фермер» с артишоками, сельдереем и налетами красной саранчи. А дальше – давай, до свидания. Чиновница Сания в «Эре Водолея» мозолит глаза читателю ничуть не меньше. Волей-неволей начинаешь подозревать за ней особую миссию – ага, уже: жаным, сделай дяде ручкой. Хоть бы титьку на прощание заголила, что ли… Не дождетесь, как говаривал первый президент РФ.

В общем, настраивайтесь на грязную работу: искать в навозной куче слов жемчужное зерно сюжета. Да кабы жемчужное. Обычно раскопки приводят к двухкопеечной монете чеканки 1977 года, стертой и вышедшей из обращения.
В «Светлой памяти» девица-киборг вышла из-под контроля. Первопроходцем, сколько помню, тут был Брюсов с неоконченной повестью 1908 года «Восстание машин». А дальше пошло-поехало: от Чапека с «R.U.R.» до Пелевина со «S.N.U.F.F’ом». Не говоря уж о кинематографе, где и наши «Смеханические приключения Тарапуньки и Штепселя» вместе с «Отроками во Вселенной», и голливудские «Матрица» с «Терминатором», и польский «Друг»…
«Эра Водолея» тоже головокружительно свежа: чиновники-рептилоиды. Об иноприродности чиновников целая библиотека написана – от щедринской «Истории одного города» до тереховских «Немцев». Равно и о рептилоидах: от «Тайной доктрины» Блаватской до «Самой большой тайны» Айка.
«Я наберу»: странным образом отовсюду исчезают упоминания о родном городе героини. Интрига до дыр замусолена Голливудом: «Вечное сияние чистого разума», «Забытое», «Темный город», – а если порыться в памяти, и еще что-нибудь на ум придет.

Про сюжеты, я думаю, все понятно. Аннотация, впрочем, сулит еще и «отчаянный психологизм». Он воистину таков. «Кареглазого Громовика» можно выдумать лишь от большого отчаяния: мать жертвует собой, чтобы подарить сыну навороченную игрушку-андроида, которая, зуб даю, надоест пацану ровно через месяц. Ш.И. легким движением руки похерил иерархию базовых инстинктов человека, а заодно и пирамиду Маслоу. Понимаю, что ультра-фикшн отменяет все мыслимые законы, но есть и константы, замену которых надо особо оговаривать, на манер перепланировки в квартире. Таблица умножения, скажем, или гравитация. Или инстинкт самосохранения, как в нашем случае. Возражения насчет безоглядной материнской любви не принимаю: подумала бы лучше дура, кто без нее малолетнего засранца кормить будет.
На что автор обрек самоотверженную яжемать, не ясно: то ли в рабство обратят, то ли вовсе на органы пустят, – во всяком разе, завещание в рассказе упомянуто. Точно так же не ясно, что за фигня приключилась с городком Зотовом в «Я наберу»: то явится, то растворится, под стать высоцким тау-китянам. Рациональное и дотошное объяснение чудес сдали в архив вместе с научной фантастикой и ментальной матрицей Просвещения, на которой та строилась. Нынче читатель на самообслуживании: пусть заполняет сюжетные лакуны.
Что не исправить ни редактору, ни читателю, так это дикий идиатуллинский идиостиль. Опять же по аналогии с районкой, – будто пьяный селькор упражнялся: «Женя застыла, холодея, и этот холод обдал жаром и выхлопной вонью огромный грузовик, пролетевший перед самым носом, перед коленом, едва не чиркнувший по костяшкам пальцев вынесенной на взмахе руки и чуть не забравший эту руку вместе со спицей, сидевшей там со времен детского перелома со смещением, чуть не сбивший Женю, чуть не размочаливший все ее тело». В предложении из 56 слов шесть раз отчетливо слышится «вши»: Шамиль Шаукатович, срочно в аптеку за «Медилисом» – прозу от запущенного педикулеза лечить.

А есть еще затейливые, все в перьях и стеклярусе, тропы и фигуры: «из кустов, как раненый комиссар, выползла и косо припала к земле серая от ветхости скамейка». К чему столько внимания скамейке? А убыр ее знает, реквизит как реквизит, без сюжетообразующей функции. «Сания вылетела из джипа со сноровкой спецназовца, застигнутого приступом поноса»; «отвернулся на секунду, в которую всадил обращенную к официантке многофигурную пантомиму», – думаю, фельетонного качества маньеризм продиктован лишь авторским самолюбованием. Иных мотивов для извития словес не вижу.
Единственное, на чем отдыхает глаз – цикл миниатюр «Микрохорроры». Там все лапидарно, без вычур и с ощутимым подтекстом, и потому более чем выразительно: «Не плачь, смотри – это Париж. Теперь я могу приступать?» Но для 380-страничной книжки это капля в море.
Вот вам очевидное. 

А вот невероятное: прозаик со школярским набором навыков имеет в активе десять изданных книг общим тиражом, если не ошибаюсь, 59 500 экземпляров и шесть литературных премий, включая две «Большие книги».
И это круче любой фантастики, включая идиатуллинскую.