Жители города, но не люди (два рассказа)

Как ловят белку

За окном заснеженный маленький парк. И пруд – тоже маленький.
Но я о парке. В нём, как водится, круглый год выгуливают собак и устраивают пикники разного уровня; зимами подкармливают птиц и белок; кошки, понятно, гуляют сами по себе. Иной раз на весеннем абрикосе умещается до семи орущих страдальцев.
Белки обитают в скворечниках…

Симпатия к белкам у нас с детства и имеет, кажется, литературно-кондитерскую природу. От Пушкина и конфет. 

Белка песенки поёт
И орешки всё грызёт…

Занятные зверьки, которые в жизни совсем не так милы, как на детских картинках, живут своей сложной жизнью. В поисках пропитания перемещаются они непростыми маршрутами по сети пересекающихся веток разных деревьев, то надолго замирая, то сквозя по-особому, как бы пунктирными дёргаными линиями, словно бы проваливаясь во времени; могут как-то и по-крысиному бегать, но могут и грациозно, высокими синусоидами, спустившись на землю. Играя, устраивают они гонки друг за другом – будто бы двойной лентой обвивают стволы, прячась за сучки, неожиданно выглядывая… 

Для некоторых обитателей парка белки желанны иначе, они – добыча! 
Коты и кошки ловят их так. Приметив белку, располагаются под деревом, верно, полагая, что раз уж грызун усквозил по стволу вверх, то непременно здесь же и вернётся к корням. 
Собаки в размышления не впадают, но тут же – хоть на поводке, хоть без поводка – с бешеным лаем бросаются в атаку. Опытные белки мгновенно растекаются по древу, а молодые, взмыв на самую вершину и, видя, что подниматься уж некуда, не без робости оглядываются на беснующегося страшного зверя – полного острых зубов, и, вероятно, радуются, что ужасные твари, не умея летать, не умеют и по стволам лазать.
Мудрее кошек и собак – вороны, те, которые серые: крылья с хвостом и голова чёрные, а так – серые. В лобовую атаку ворона броситься не может: опасны ей корявые, торчащие как угодно, ветки. Но и засада – не вороний метод. Узрев белку, хищница аккуратно опускается точно под белкой на ветку ниже и начинает методично, перепрыгивая, тяжело перепархивая, выше и выше, подниматься по спирали, выдавливая белку к голой вершине, как бы закручивая её в воронку. В какой-то момент молодая белка упускает последнюю возможность перелететь на соседнее дерево. Кажется, участь её предрешена: острый клюв как маленькая стальная кирка приближается, приближается, чтобы голову раскровавить... 
Но в последний момент вороне не хватает терпения. Зверский голод заставляет её воспринять зёрнышком или коркой хлеба то, что хочется воспринять зёрнышком или хлебной коркой, хоть и закорючку пёсьего обеда. Она выпархивает из ветвей, чтобы клюнуть… Белка исчезает, ей опять повезло. 
Так и на нас идёт охота. То в лоб атака, то из засады, а то вот, применив особую тактику, затягивают страсти в воронку, чтобы клювом душу разбить. 
Белки как-то без молитвы спасаются. Хотя… Вот прямо сейчас одна, с белой пушистой грудкой (ветер пошевеливает кисточки на ушах), в нескольких метрах перед моими глазами, привстав внутри заснеженной ветки, в молитвенной позе собирает лапками зёрна со стылой акации. Да, в молитвенной.

Как убили уток 

Пруд близ нашего пятиэтажника – негромкое произведение гидротехнического искусства! Собственно, он – главный элемент системы. Ещё один пруд – для подстраховки, через дорогу, он почти всегда сух, в советскую старину в его заросшем травами котловане делали собакам прививки. И ещё один, совсем небольшой прудок, через квартал, в частном секторе. Там камыши и домашние утки. Все три пруда связаны между собой подземными каналами. В городе пруд называют по-разному. Кто попроще и погрубее – «лужей у шиномонтажа на Смелянской», кто поироничней: «озеро Рица». Таксисты понимают и так и этак. 

Десятками лет было: во время ливней, когда пруд, переполнившись, выйдя из берегов, грозил затопить подвалы, специальная служба притаскивала тяжёлый компрессор и полный прицеп алюминиевых труб – сборный трубопровод. Воду сбрасывали за перекрёсток, за холм, откуда она уж сама по асфальтам и водостокам уносилась к великой европейской реке, ведущей из варяг в греки. Теперь, после реконструкции, с откачкой воды – без рабочих и ночного дизельного рёва – справляется бесшумная подземная помпа. 

В прежние годы водились в пруду черепахи и лягушки, надрывно концентрировали лимонными ночами. После переустройства системы рептилии и земноводные пропали, появились дикие утки – зеленоголовые селезни, радующие взор, и по-воробьиному пёстрые их жёны, радующие взор и самих селезней, в сезон – с утятами.
Окрестности обильны рабочими общежитиями и, конечно, берег издавна стал местом выпивок разного уровня. Случались пикники с кострами и шашлыками, но это уж по праздникам и редко. Чаще же совсем по-простецки – с пивом на каменных глыбах. По пятницам же чуть сложнее: на тех ж глыбах, под теми же берёзами, вишнями и тополями, но с подстеленной газеткой. Теперь, после реконструкции, каменные глыбы собраны в горку – получился как бы парково-архитектурный каприз, по подобию хаоса Воронцовского парка. И ещё одна новинка – вдоль берега поставлены скамейки. Крепкие, железо и дерево, антивандальные. Народ, отмечая открытие благоустроенного пруда, в первую же ночь сбросил половину скамеек в воду. Мол, нечего тут! Вскоре пропала и ещё одна скамейка, говорят, кому-то понадобилась для дачи. Одна, оставшаяся, на пару сезонов сделалась клубной площадкой для жаждущих вина и ночных песен. Слышимость на воде изумительная – на сотни метров. Под старыми тополями вокруг скамейки хохотали, матерились, визжал, рыдали, случались драки и любовные истории. Бездомные на ней спали до поздних холодов. Всё это кого-то подтолкнуло к радикальному действию. При приближении очередной весны и эта скамейка исчезла. Песни и утехи перекочевали на иные площадки. 

Как песенный народ лишал покоя жителей окрестных домов, так и утиный народ лишил покоя окрестных кошек! Случалось видеть как три кота одновременно, прячась в траве и кустах, с разных сторон подкрадываются к утиному семейству, отдыхающему на солнышке, на берегу. Птичья служба безопасности поставлена неплохо. Поднимался крякающий переполох. Утки с выводком, расторопно покачиваясь, спасаются, прыгая в воду. Утята пытаются планировать на ещё не развитых крыльях. Простофили-коты, порой, часами высиживают у самой воды, в надежде, что хоть какая-нибудь дурная утка окажется в лапно-когтистой её доступности. А утки ещё те тролли, любят покрутиться перед самым носом стерегущего их кота. Тот весь напряжён, страстью трепещет, лёжа, переминает передними лапами, желанная добыча буквально в метре от его когтей! По кошачьей морде видно, обдумывается схема охоты: если прыгнуть на пень, плавающий у берега, схватить зубами за шею утёнка и тут же сигануть обратно, на бетонные плиты берега – должно же получится!? Вполне! Но страх воды сильнее желания тёплой крови и перьев на морде.
В морозные дни утки не покидали свой пруд до крайней возможности. Вот уже полынья совсем стала крохотной и утки беспомощно топчутся на льду, мостятся на коряге. Почему-то не улетают в соседний зоопарк, где незамерзающий пруд. Может, любят утки свой родной водоём, свою малую родину? 
В одну из морозных ночей их не стало. Я ходил смотреть на кострище, перья и кровь. Чувство негодования стёрлось во мне простым тяжёлым соображением: мужики добыли себе пропитание охотой. Не по барской прихоти, а по жизненной необходимости. Бездомные, которых принято называть бомжами и которые время от времени волнами накатывают на наш привокзальный район, устроили себе морозной ночью пир, перебив уток. 
В нынешний год красивые птицы не стали дожидаться, когда мороз превратит воду в камень, заранее улетели на заднепровские воды или в зоопарк – куда, я и не знаю.

Художник: М. Ступендааль.