Соло на варгане

Р. Сенчин «Русская зима. Две истории бегства»; М., «Редакция Елены Шубиной», 2022

Намедни Анна Жучкова сыграла с читателем в новое платье короля: «Проза Сенчина может казаться унылой тому, кому скучна игра на варгане и бескрайние тундровые плоскогорья Тувы, где Сенчин родился. Но тут как в анекдоте: “Если вам скучно и одиноко, значит, вы скучный и одинокий”».

Оставим заполярную Туву на совести критикессы, но чисто тундровый напев впечатляет: саксофон хорошо, орган хорошо, фортепьяно хорошо, а варган лучше. Эстетическая парадигма 60-х, однако: повальная невостребованность и заунывные, как песнь тунгуса, нарративы с намеком на глубокий подтекст.

Сенчин и впрямь работает по шаблонам полувековой давности. Из текста в текст кочует неприкаянный ушлепок – точная копия вампиловского Зилова. Заняться ему абсолютно нечем, кроме воспоминаний, по образу и подобию того же Зилова. Апатия, анемия и абулия вроде как продиктованы социальным контекстом, но его анализом автор себя не особо утруждает: наука-то не дворянская, на то есть рецензенты. «Барби», «Зима», «Дождь в Париже» – и что еще там?.. Концерт варганной музыки продолжается.

Новый сенчинский сборник открывает повесть «У моря» – почти точная копия «Зимы» (2015). И там, и сям – экзистенциальная, куды не на фиг, драма в декорациях приморского городка. Которые, ясен пень, до тошноты одинаковы:
«Торчат до сих пор этакие полуразвалины, заросшие травой и кустами» («Зима»).
«Виднелся бугор, а на нем развалины крошечного здания вроде бетонной трансформаторной будки» («У моря»).
Протагонист постарел на добрый десяток лет, но вполне узнаваем: там – рантье в ожидании курортного сезона, тут – средней руки сценарист, что заработал себе денег на год-другой отдыха. Делать обоим, по большому счету, нечего. Ну, будут до одури бродить по окрестностям, – символ, кстати, тоже родом из 60-х: попытка выйти за обозначенные эпохой рамки. Ну, покурят, чтобы время убить. Ну, заглянут в ресторан со скудным зимним меню и закажут солянку. Ну, вспомнят какие-нибудь детские радости: мороженое или сладкую вату.

Есть, однако, и разночтения. Безымянный 36-летний герой образца 2015-го тешил себя бесплодной надеждой на чудо: «Вот сейчас возьмет и блеснет это нечто. Озарит, согреет, спасет. Как в книгах…» Сценарист Олег Сергеев к своим 47 усвоил, что чудес не бывает: «Хотелось сказать себе: “Завтра начинаю новую жизнь”. Нет, не сказал. Понимал, никакой новой не получится. Надо продолжать эту». Шанс начать заново вроде бы подвернулся: симпатичная молодая соседка, готовая ради Сергеева бросить мужа и дочь. Да не на того напала. Следует привычная ария московского гостя: «Дура тупорылая… Хватило ему по горло уже, с покрышкой. Еле вынырнул, приехал сюда – в тишину и одиночество. В несезон. И здесь, сука, шекспировские страсти».
Сергеев, само собой, сбежал от шекспировских страстей, уверенный, что где-нибудь да осуществятся его планы: пожить не с людьми, а рядом с ними. Ход для Р.С. далеко не новый: двухлетней давности «Петля» на все лады трактовала тезис о пагубе перемен.

Нежданной-негаданной контроверзой выглядит заглавная повесть нового сборника «Русская зима». Хотя давайте по порядку: без преамбулы не обойтись.
Год назад, рецензируя «Петлю», представленную к «Нацбесту», Алексей Колобродов заметил: «Революционным для Сенчина решением было пригласить читателя в собственную жизнь, семью, кухню, творческую, так сказать. Однако Лимонова не получилось и здесь – может, потому что в наборе не хватило постели».

Р.С. внял доброму совету и соорудил из личного опыта дамский роман: love story стареющего столичного прозаика Олега Свечина (стандартное авторское камео) и молодой екатеринбургской драматургини Серафимы Булатович:
«Если позволишь, попробую написать, как… В общем, нашу историю. Ну, не совсем».
И написал. Причем, от лица героини.

Закономерно, в общем-то: новые территории в литературе осваивают не от хорошей жизни. Биография-то у Романа Валерьевича далеко не хемингуэевская, а сочинять он отродясь не умел: взялся как-то, помню, за дистопию, да получилась все та же депрессивная драма о маленьком человеке. Тысяча первого рефлексирующего ушлепка публика попросту не вынесет. Сима, жить так дальше невыносимо…

Примем на веру авторское «не совсем», тем более что материя интересна лишь будущим биографам, если таковые найдутся. И будем говорить исключительно про Олега Свечина и Серафиму Булатович.
Метасюжет женской прозы незыблем: инициация, то есть цепь испытаний на пути к замужеству. Фабульную схему лавбургера набросал Джек Лондон в «Мартине Идене»: а) расставание любящих; б) воссоединение; в) звон свадебных колоколов. Сенчин в точности выдержал формальные требования канона. Тут, по логике вещей, должно возникнуть неотвратимое «но». Сладкие парочки у Вильмонт или Кисельгоф на всех трех стадиях не вызывают ничего, кроме симпатии. У Сенчина вышло с точностью до наоборот. Вообще, не припомню у него обаятельных героев, и «Русская зима» не исключение.

Булатович – девочка-богемочка с обычным для этого биологического вида приданым: пробы негде ставить, пьянство, три демонстративных суицида, дурка. Плюс навязчивое желание выйти замуж по банальнейшей причине: часики-то… Свечин – вышедший в тираж прозаик, согласный жениться хоть на газовой плите, лишь бы с жилплощадью: бывшая на лыжи поставила. И готовый ради высокой цели вынести все, вплоть до прежнего бойфренда невесты на собственной свадьбе.
Мелодрама при этом снижена едва ли не до фарса: «Присели на корточки возле унитаза. Серафима курила “Винстон”, а Свечин “Союз-Аполлон”. Он обнял ее – обхватил обеими руками и притянул к себе – и стал целовать. Щеки у него были шершавые, царапались. Она ответила шевелением своих губ. “Опять напилась… Пускай”».

Любовь-морковь, ага. Роман Валерьевич, вы бы помягче с читательницами. Девушки уедут, так и не отдохнув. Но по-другому Сенчин не умеет: загляните хоть в «Нубук», хоть в «Дождь в Париже». Варган, он и есть варган. 
Он не смолкает все 448 страниц «Русской зимы». Итог был предсказуем: дома новы, но предрассудки стары. Все здесь до оскомины родное, сенчинское.

Полудохлая драматургия, сплошь из нудных нарративов: «Смотрела в потолок. Потолок был скучный, без трещинок, которые можно представить разными животными, цветами, и пришлось перевести взгляд на навесной шкаф. Стильный, на вид из мореного дуба. На самом же деле это была продукция белорусов из ДВП, оклеенная бумагой, но искусно» (см. «Елтышевых», «Зиму», «Чего вы хотите», «В залипе»). 

Договорный объем, который приходится заполнять новостными лентами: «Боевики ИГИЛ разрушают древнюю Пальмиру… В США прошла инаугурация Дональда Трампа… Минюст счел противоречащими Конституции новые антитабачные инициативы Минздрава… При сходе снежной лавины погибло семнадцать человек, еще двенадцать числятся пропавшими без вести…» (см. «Полосу», «Чего вы хотите», «Дождь в Париже»).

Неряшливое письмо: «Приготовили завтрак – омлет с помидорами, тостеры, кофе» (тут можно ссылаться на любой опус Сенчина). Роман Валерьевич, омлет здесь явно лишний. Вы, должно быть, не в курсе, но к зажаренному тостеру подают сковородку в собственном соку.

Что в «Русской зиме» воистину ново, так это product placement, коим сочинитель прежде не грешил: «У нас лучшая колбаса вот эта – “Черкашинская”. С Черкашиным, это бизнесмен такой, история была интересная. На фабрике случился сбой, и добавили в партию колбасы чего то больше нормы. Никто бы не отравился, но вкус не тот, и вообще… Черкашин позвонил на телевидение и попросил сообщить, чтобы партию такой то его колбасы не покупали, а купленную сдавали обратно. В общем, понес колоссальные убытки, зато люди его зауважали».
Так себе инновация, ибо ставит автора на одну доску с Минаевым, который «Лакалют», Донцовой, которая «Золотой петушок», и другими достойными литераторами.

К двум историям бегства надо бы добавить третью, закадровую: о побеге Сенчина к иным героям, к иным жанрам. Тут и не захочешь да вспомнишь Сенеку: «Чему ты дивишься, что путешествия тебе не помогли. Ведь ты повсюду за собой возил себя самого».

И варган в багаже.