Эшелон из жеможаха

Линор Горалик «Имени такого-то»; М., «Новое литературное обозрение», 2021 г.

Все, способные читать чтение в сладкой оторопи: Горалик выпустила новую книжку об эвакуации психиатрической больницы имени Кащенко в октябре 1941-го. 

В интервью «Афише Daily» пишбарышня откровенничала: «Для меня лично это очень важная и тяжелая тема: у меня психическое заболевание и при этом обсессия с темой войны. Я страшно боялась войны в детстве, у меня был психоз на эту тему в юности, уже после переезда в Израиль, и я до сих пор не могу от этой темы оторваться. Сейчас она уже не такая больная, но все еще болезненная».

Вводная вроде как обнадеживает. По крайней мере, сулит выстраданный текст. На поверку все как обычно: входящие, оставьте упованья. Ни реальной психиатрии, ни реальной войны в романе нет.

Дурдом имени Горалик живет со стахановским опережением графика: там испытывают аппарат электросудорожной терапии и потчуют пациентов придуманными бензодиазепинами – траназепамом и винпозепамом. Даром что ЭСТ в СССР применялась с 1944-го, а первый отечественный бензодиазепиновый транквилизатор был синтезирован в 1974-м.

Впрочем, попрекать Л.Г. недостоверностями по меньшей мере бесчеловечно. Судите сами. Распоряжение об эвакуации отдает министерство здравоохранения, медиками-коммунистами командует какой-то немыслимый «партсовет», а конечным пунктом эвакуации назначен город Рязанск. Какие после этого могут быть претензии?

Война и того страньше: больницу имени такого-то атакуют с воздуха «самолетницы» – гибрид бомбардировщика с насекомым. Их атаки отбивают две зенитки, поросшие черной щетиной: старая и маленькая, куда ни шло, справляется, а у большой и молодой инсектофобия – при появлении самолетниц от страха начинается тремор, аж все металлические части дребезжат. В момент эвакуации измотанные орудия придется пристрелить, и на снег хлынет густая темно-желтая кровь.

Добрая фея Линор щедра на чудеса. Портрет Сталина прячется в стену от влюбленной в него медсестры Витвитиновой, когда та провинится – скажем, уснет на партсовете. Старшая медсестра Сутеева закидывает в воздух удочку, чтобы ловить письма с фронта. У контуженного Мухановского вместо оторванной руки саперная лопатка. У матроса Жжонкина вместо оторванной ноги волчья лапа: что нашлось, то и пришили. Барже Леночке зашьют пробитый осколком чешуйчатый бок суровой ниткой, а шов обработают йодом – в полном соответствии с учебником Поплавского «Анатомия и патанатомия крупных земноводистых судов». Монструозный двуглавый котенок время от времени превращается в близнецов Ганю и Груню. Понятно, Юлия Борисовна: и хрюкотали зелюки, как мюмзики в мове.

Понятно и другое: зелюки в тексте реально рулят – вши, дизентерия и голод упомянуты большей частью для приличия, как дань традиции.

Роман очень похож на яхинский «Эшелон» в пересказе жеможахнутой Синицкой. А вот здесь начинаются непонятки: какие такие художественные задачи Л.Г. решала столь затейливыми средствами? Про Синицкую все было ясно: глумливый соц-арт в духе Войновича или Бенигсена. Горалик, в отличие от, постоянно взывает к читательской жалости: граждане хорошие, подайте раненой барже на поправку здоровья. Похоже, без авторских комментариев не обойтись: «Представления современного обывателя о той войне находятся на грани страшной фантазии или же на грани героического мифа, что ничем не лучше и столь же далеко от реальности. Мне была отвратительна мысль о том, чтобы эксплуатировать болезнь, и я решила двигать, условно говоря, не поезд относительно перрона, а перрон относительно поезда: все герои ведут себя совершенно рационально в совершенно иррациональной реальности».

На деле, думаю, все не в пример проще. Весь этот ваш магический реализм – продукт с невысокой себестоимостью, поскольку особых трудозатрат не требует. Сродни военной доктрине РККА: победа малой кровью. Применительно к теме: тридцать три богатыря-панфиловца против зондер-орков штандартенбургера Волан-де-Морта – а что, дешево и сердито. Пипл хавает, ибо Вторую мировую уже немного путает с Троянской.

Не слишком понимаю, однако, как побасенки про зенитку с инсектофобией уведут обывателя от страшных фантазий и героических мифов – ладно, это моя личная драма. Поэтому остается лишь констатировать: Горалик потратила без малого 40 тысяч слов на доказательство немудрящей аксиомы – война есть безумие. Апеллировать к классикам здесь наивно, однако перечитайте на досуге хемингуэевскую «Естественную историю мертвых»: эталон лаконизма, всего-то 765 слов. Реальные характеры в реальных обстоятельствах. Зато градус безумия на порядок выше, аж мороз по коже. И надо же, как-то без двуглавых котят обошлось.

С котенком, надо сказать, тоже не все гладко. Близнецы Ганя и Груня, в которых он превращается, – аллюзия на Гензеля и Гретель, настаивает авторесса. Наверно, оно и впрямь так. Меню в дурке такое: «Каша из пряников, компот из пряников, на десерт пря-а-а-аники». Что проясняет отсылка к братьям Гримм, какую сюжетообразующую роль играет, спросите у Горалик. Немецкие архетипы, загадочно усмехнется она. Ребус ничуть не меньший – явление Андерсена: «Шел волчонок, тот еще сучонок, он шел и ревел, и одни глаза у него были, как чайные блюдца, другие – как уличные люки, а третьи – как часы на спасской башне, а сам он был в высоту, как война, и пули матросов не брали его». А датский архетип что делает на Великой Отечественной? Так, погулять вышел.

В книжке вообще очень много необязательного. Скажем, глава про детскую художественную самодеятельность написана, как понимаю, ради колыбельной в жанре black comedy: «А кто будет егоза, тому выклюю глаза! / Один глаз снесу в колхоз, а другой сожрет матрос, / Будет он бежать-кричать, по моим врагам стрелять, / Всех моих врагов убьет его черный пулемет, / Буду я отец родной над Советскою страной».

Факультативность оборачивается сюжетным хаосом: собранье пестрых глав, сшитых на живую нитку, с абсолютно искусственным финалом – молочная река в кисельных берегах, заросших мармеладными грибами и шоколадными корзиночками. И детский шепот: «Есть Боженька, есть Боженька, есть Боженька». Классический Deus ex machina. А что вы хотели? – пишбарышня все силы потратила на зелюков и мюмзиков. Тут уж не до логики.

Словом, очередная проза над линией фронта. И, простите за автоцитату, настолько над, что линия вообще не видна.
Пока суд да дело, у меня созрел проект – роман о Шестидневной войне. История на миллион долларов, сказал бы Роберт МакКи. Примерно такая:

«Шаркающей мотострелковой походкой подошла расаль Рогалик. Отвислые заячьи уши в такт шагам хлопали по пыльным погонам: чё за дела, цаир? кому спим? Турай Ницкая виновато потупилась. Острые козьи рожки, отросшие в кибуце, нацелились в ключицы Рогалик. Клаузер отказал, плаксиво созналась турай. На арабов у него не стоит. И вообще не стоит: старый, с Первой мировой. Ницкая вынула клаузер из обшарпанной деревянной кобуры, покрытой сетью трещин. Ствол, тронутый ржавчиной, бессильно мотался туда-сюда, как развязанный шнурок. Нит гештойген, нит гефлойген, скорбно вздохнула Рогалик. Днепропавловское воспитание поминутно давало себя знать. Ленинградка Ницкая машинально перешла на местечковый балак старшего по званию: таки еле-еле поц. Пристрелить, чтоб не мучился, заключила расаль, перебросив автоматницу из-за спины на грудь. Матате изгибалась, по-кошачьи ластилась, просила погладить цевье и почесать за мушкой…»

Внимание, вопрос: опубликуют ли это в издательстве «Гешарим»? Минута на размышление, время пошло.