Экспресс «Россия». Рейс Москва-Владивосток и обратно

Движение

Глотает экспресс километры,
и в спешке неведомо нам,
зачем краснокожие кедры
шумят и растут к облакам.

Зачем подымаются травы
и крепнут в степях колоски,
не жаждая призрачной славы,
не ведая нашей тоски.

В прекрасное время восхода
им нас по-отечески жаль.
По-прежнему верит Природа
движению ввысь, а не в даль.
 
А наша извечная спешка,
а наших тревог острие,
возможно, всего лишь усмешка,
всего лишь причуда ее.

И все мы лишь опыт и проба,
и нет на Земле никого
вчера ли, в начале потопа,
сегодня ли, после него.

А есть только травы и кедры,
равнина, река и овраг,
а мы – лишь случайные ветры,
лишь ветры – из мрака во мрак.

И, зная об этом заочно,
впервые жалеешь всерьез,
что все в этом мире не прочно,
что вновь неразумная почва
уносится из-под колес.

Пришельцы 

Ну чему удивлен ты, разиня,
что тебя озадачило так?
Иностранцы в экспрессе «Россия»
не такая уж редкость, чудак!

У окна в коридоре дежуря,
ты, конечно же, встретишь живьем
и легко распознаешь буржуя
в молчаливом соседе своем.

Саквояжи, транзисторы, трости,
обязательный аглицкий сплин...
Что забыли заморские гости
на заброшенной станции Ин?

Что их гонит по нашим просторам,
почему они дома не спят
и о чем в этом поезде скором
у квадратных окошек молчат?

Всюду кедры вздыхают невнятно,
там ворочает бревна река...
Непонятна тайга, непонятны
над угрюмой тайгой облака.

Тишина непривычна для слуха
и вдвойне на разъезде пустом
непонятна сухая старуха,
осенившая поезд крестом.

Непонятной печалью окрашен
этот старообрядческий знак.
Непонятным могуществом страшен
налетевший из тьмы товарняк.

Мир безлюдья. Косматые кроны.
Но, сливаясь во встречный поток,
Днем и ночью гремят эшелоны
на восток, не восток, на восток.

Есть над чем призадуматься, право,
есть зачем на угрюмой заре
нержавеющий символ «держава»
торопливо искать в словаре.

Пусть дознаются, что это значит,
пусть работают над словарем!
А Россия смеется и плачет
и лица молодого не прячет
от пришельцев в экспрессе своем.

Коли им за бугром не сидится,
пусть глазеют, чего нам стыдится?
Поезд мчится. Давай-ка споем!

Песня

Вошел попутчик. 
«Что ж, здорово!»
Снял кепку, посмотрел вокруг.
Потом, не говоря ни слова,
гитару взял из чьих-то рук.

И, примостившись на пороге,
немного хрипло, чуть не в лад
запел о Муромской дороге,
где три сосны стояли в ряд.

Он пел, и в общем-то недолго,
с прицелом четким на стакан
по струнам прыгала наколка,
синея именем Степан.

Краснея, напрягая вены,
слова глотая вновь и вновь
он пел про клятвы да измены,
про чью-то горькую любовь.

Но эта песенка простая,
печалью заполняя грудь
и ту печаль перерастая,
иную выражала суть.

В ее звучании унылом
иные жалобы слышны.
«Ах, почему расстаться с милым
пришлось до будущей весны?
К чему стремился он в тревоге,
зачем отправился в поход,
куда по Муромской дороге
он уходил – на целый год?!»

Зачем? Затем, что кочевая
тоска грызет его в ночи
и что душа его живая
изнемогает на печи.

Куда? Туда, где из берлоги
вылазит солнце на порог.
Да хошь по Муромской дороге,
а хошь и вовсе без дорог!

Во мраке старорусской ночи,
в лучах Петровского огня
скрипели сани, мчались кочи,
казак садился на коня.

Вставал над Русским государством
зари невиданный восторг
и женский страх перед пространством
крепчал – слезами на Восток...

Умолкла песня. Мчался скорый.
И вновь, туманы распластав,
магнит восточных территорий
притягивал ночной состав.

Уже давно в молчанье странном,
приняв заслуженный стакан,
на полустанке безымянном –
куда, зачем? – сошел Степан.

Мы все сойдем. Всецело сгинем.
Но даже там, в предвечной мгле
своей России не покинем,
останемся в ее земле.

И в песенном многоголосье,
за нами следом не спеша,
была до нас и будет после
неистребима, как колосья,
России вечная душа.

Журавлиная баллада

Я не о тех, что, как обвал,
на плес и ближний лес,
одолевая перевал,
обрушились с небес.
И не о тех, что в сентябре,
свершив прощальный круг,
помашут крыльями тебе
и улетят на юг.
Нет, у вагонного окна
с печалью без границ
припоминаю до темна
не птиц, увы, не птиц.
Там, отдыхая от жары,
свой завершают день
поля, покосы и дворы
бурятских деревень.
Там всадник мчится по стерне,
на стременах привстав,
там солнце пляшет на волне
болотных диких трав.
Там, на границе двух держав,
о чем, не зная сам,
скрипит колодезный жаравль – 
и там, и там, и там...
Да, я об этих журавлях
в моем родном селе,
об обескровленных полях,
о глине и золе.
Я о жмыхе, о наливной
лебяжьей лебеде,
о журавлиной, ледяной
колодезной воде...
Пришла голодная весна.
Два года без войны.
В Кривой яруге до темна
мы месим саманы.
Ряды саманных кирпичей
ушли за окоем.
Вот это наш, а это чей?
Соседский новый дом!
Давно сочится кровь из ног,
но нам месить не лень.
Не так ли радовался Бог
в шестой творенья день?
Скрипит журавль, и вижу я,
послушная рукам
взмывает мокрая бадья
к весенним облакам.
Чтоб вслед за горечью жмыха,
за горькой лебедой
наполнить наши потроха
колодезной водой...
Кого не взял голодный мор
той памятной весны,
тот помнит, помнит до сих пор
самАны-саманЫ.
Тот слышит, 
всматриваясь вдаль,
привстав на стременах:
скрипит журавль,
поет журавль
о лучших временах...
Да будут святы навсегда
воскресший отчий дом,
солома, глина и вода,
замешанные в нем!
До будут и в любви твоей
и в кочевой судьбе
станицы этих журавлей
сопутствовать тебе!

Болотный страх

Тайга расступилась, и вот
не стало ни пеших, ни конных.
Кромешное царство болот
колышется в окнах вагонных.

Попрятались люди в купе.
Впервые на том перегоне
не спорил никто и не пел,
никто не смеялся в вагоне.

Гонимый незримым врагом,
гнилым потрясенный ознобом
и мне показался вагон
бесцельно кочующим гробом.

И кто пассажирам помог
избавиться от наважденья?
Конечно же, хриплый гудок – 
пронзительный символ движенья!

Болотный покой освистав
и дымом окутавшись наспех,
дугой изогнулся состав,
взлетел на песчаную насыпь.

Горячие ветры страны
приправлены запахом гари.
А вы нам ничуть не страшны,
болотные гиблые мари!

На насыпи гулкой кренясь,
мы мчимся вперед без отсрочки.
Какое нам дело до вас,
болотные зыбкие кочки!

И в грохоте звонких колес,
и в вихре песчаного праха
мы все хохотали до слез
над приступом глупого страха!
  

Барабинские степи

Стисни зубы и терпи.
Я охаивать не буду
пыль Барабинской степи,
проникающая всюду.
Нет ни неба, ни земли,
только ветры оголтело
мчатся, путаясь в пыли,
раскаленной до предела.
Пыль Барабинских степей
даже всаднику по пояс. 
Тысячей стальных цепей
пыль удерживает поезд.
Этот черный перегон,
эти проклятые версты
покрывают наш вагон
несмываемой коростой.
Свет в купе своем включи – 
нет в нем былого лоска.
Стисни зубы и молчи
от Барабинска до Омска.
Встань у пыльного окна,
присмотрись, запомни – это
вековая целина,
полумертвая планета.
Может быть, и нам с тобой
в скором времени придется
называть ее судьбой
у безводного колодца.
И ветрам наперерез,
как неведомая птица,
этот сказочный экспресс
мимо нас в огнях промчится.
И восстанет вдоль путей
с чьим-нибудь окном в соседстве
пыль Барабинских степей,
проникающая в сердце.

Не хеком единым

Почему, наводняя перроны,
пассажиры штурмуют ларьки?
В ресторане одни макароны
да еще, виноват, шашлыки.

Пусть аллах покарает жестоко
в назидание всем остальным
оскверняющих пищу пророка
непрожаренным салом свиным!

В нашем поезде нет Магомета,
невелик в нем процент мусульман.
Но недаром наложено вето – 
обезлюдел вагон-ресторан.

И, щадя свой желудок и нервы,
пассажир, кочевой человек,
покупает в киосках консервы,
потребляет минтай или хек.

Не заслуга железной дороги
и не ей благодарность за то,
что никто не сгорел от изжоги,
с голодухи не помер никто.

Нет, конечно же, не в ресторане,
выставляя портвейн напоказ, – 
в Забайкальских селеньях крестьяне
проявили заботу о нас.
И не грех поклониться им в пояс,
и с улыбкой в глаза посмотреть
всем, кто, встретив на станциях поезд,
предложил нам домашнюю снедь.

Соответственно времени года
забайкальский веселый народ
на перроны несет с огорода
все, что ныне родит огород.

Все, что может крестьянская ферма,
чем богата сегодня тайга.
– Кулебяка с грибами. Наверно,
ты такого не ел пирога!

– Не хочу моченой морошки.
Дай огурчиков мне, а теперь
отвали мне горячей картошки
да капустки с брусникой отмерь...

Слава тем, кто в краю нелюдимом
равнодушия к людям избег!
Потому то не хеком единым
в дальних странствиях жив человек.

До свиданья!  Спасибо раздолью,
где в век НТР без затей
привечают и хлебом, и солью
незнакомых проезжих людей.

Где достойно, а не для приличий 
и не ради пустого словца
соблюдают старинный обычай,
согревающий наши сердца.

Баллада об отставшем

На прямом и гулком перегоне
битый час переполох в вагоне,
сокрушаются и млад, и стар.
Новость, безусловно, не из лучших:
на таежной станции попутчик
впопыхах от поезда отстал.

По Сибири, набирая скорость,
мчится поезд сквозь туман и морось
долгой цепью в призрачных огнях.
На перроне, хлопая ушами,
он остался в ситцевой пижаме,
в мятых тренировочных штанах.

А еще недавно в коридоре 
он с соседом состязался в споре,
горячился, громко хохотал.
А теперь – пропал. А дальше – хлеще:
проводник описывает вещи – 
человек от поезда отстал.

Грустно и смешно. Вот это номер!
Человек исчез, хоть и не помер,
скорый поезд не воротишь вспять.
Самое печальное на свете,
самое нелепое на свете,
самое неумное – отстать.

Ты отстал, и что тебе осталось:
холод, одиночество, усталость,
станционный кочевой ночлег.
Плохо вне состава, вне вагона,
вне движения, словно вне закона.
Кто тебе поможет, человек?

Что тебе поможет? Вероятность,
что пройдет и эта неприятность,
и она пройдет, конечно, но...
Дело в том, что, пусть не на вокзале,
все мы от чего-нибудь отстали,
каждому и грустно, и смешно.

От борьбы – из трусости и лени.
От судьбы – круты ее ступени.
От любви – зазря себя растратив.
От своих детей-акселератов.

Скорый поезд твой промчался мимо,
в освещенных окнах проплыла
посторонней жизни пантомима,
это все уже неповторимо,
но твоя ошибка поправима,
только бы душа не подвела!

Лишь бы на какой-нибудь стоянке,
на разъезде или полустанке,
в вихре скоростей или страстей
не отстать от Родины своей.

Любите Россию

Тайга, бездорожье да сопок гряда.
Лесная сторожка, тропа в никуда.
Ни конный, ни пеший не ходит по ней,
один только леший да дед Берендей.
И это Россия – как ветхий плетень,
как избы пустые пустых деревень,
как чистой криницы прохлада и мрак,
как древней столицы бетонный столбняк.

Россия бескрайня, страшна, хороша!
Извечная тайна, причуда, душа.
А нам, эмигрантам, и прежде, и вновь
она и отрада, и боль, и любовь.

Любите Россию сегодня, сейчас,
пусть даже Россия забыла про нас.
Мы – русские люди, стальная руда,
такими и будем везде и всегда.

Любите Россию – несчастье свое,
за то, что враги ненавидят ее.
Любите Россию за то, что теперь
она оживает от горьких потерь.

Любите Россию на стылом ветру,
любите Россию, как мать и сестру,
любите заманчивый, дальний свой дом,
и пусть наша мачеха знает о том.

Любите Россию – в каждой семье.
Пусть даже зароют нас в этой земле.   

Художник: Ю. Анискин.