Рассказы

Такова  котиная жизнь

16 августа – день защиты бездомных животных, и самый маленький из наших с Наташей подопечных котят нашел в этот день хозяев, вернее – хозяйку. Это рассказала Наташа: девушка, гуляющая с собаками, рассказала, что кошки у неё в доме тоже есть, и все живут между собой вполне дружно, и нашего котёнка она тоже сможет пристроить. Это было большим облегчением для нас, душевным облегчением в первую очередь: так больно, когда случается несчастье с теми котами, которые входят в наш «прайд» - и чем больше к ним привыкаешь, тем больше переживаешь. А вот за котят переживаешь, даже если их видел один раз – у них меньше всего шансов самим найти место в жизни и выжить.
А сегодня, 20-го октября, хочу добавить в это собрание такую вот зарисовочку. Но перед этим несколько вводных слов: в конце августа – начале сентября обычно у входа в мой дом появляются кошечки, привезённые и брошенные. И этот год не стал исключением – вдруг объявилась у входа в наш единственный подъезд средних размеров кошечка: грудка белая, сама серая с желтизной, как говорят белорусы - сграбненькая. И как все кошки, устроила себе «презентацию» - сидела на видном месте, как изваяние: посмотрите, какая я милая, чистенькая, уютная – возьмите меня к себе! Через некоторое время она забеспокоилась: никто не берёт, и она начинает бегать за каждым, кто поглядел на неё пристально, и тревожно мяукать. Вот тут мы с Наташей и начали её прикармливать, как бы давая ей понять: к себе взять не можем, но кормить обещаем. И она постепенно это поняла, стала ждать в установленные часы у той будочки, куда Наташа ставит пластмассовые подложки со специально приготовленной едой.
Однажды Дымка сидела на своей специальной полочке у раскрытого на улицу окна лоджии. Кошка Бьянка снизу вдруг прыгнула с приступочки фундамента в окно. Какое-то время две кошки молча смотрели друг на друга. Но когда Бьянка захотела спрыгнуть с подоконника на пол лоджии, Дымка с криком бросилась на неё, погнала на улицу и сама выпрыгнула за ней, сцепившись с ней в комок. Тут же, как только успела обуться, побежала на улицу и я, но не увидела ни той, ни другой. Обежала вокруг дома, а когда вернулась, то не Бьянка, а Дымка сидела в позе кошки-копилки у входа, и сразу побежала в подъезд и в квартиру. И никуда уже идти гулять не хотела.

Когда сегодня, как и вчера, и уже некоторое время подряд в пять часов я пошла покормить Бьянку тем, что Наташа утром оставила в подносике на крыше будочки, никого не было ни у подъезда, ни у будки, где мы оставляем кошкам еду. Я подошла к решетке на станцию юннатов, и вот через какое-то время на дорожке возник неизвестный пушистый кот, который, увидев меня, кивнул башкой в сторону:
– Иди, к тебе пришли! – и на дорожке тут же появилась наша Бьянка и почапала ко мне и к будочке, меня восприняла недоверчиво, но скоро приникла к лоточку с едой: раньше она ела кашу, теперь предпочитает порезанную печень. Когда я оглянулась, то сбоку, на травке увидела Мордана – крупного рыжего кота с обиженно-склочной- усталой-обширной мордой. Он ждал, пока поест Бьянка и его более наглый друг. За терпение я пододвинула ему подносик с обсосками Вискаса, остающимися регулярно от Дымки. 
Затем пошла в мастерскую с Таниными брюками к портному  Якубу, а когда вернулась – лотки были пусты, и котиная жизнь замерла на нашем обозримом вокруг дома пространстве…                

21 октября – с утра был дождь, и Наташа рассказала, что Бьянки не было утром, то есть она не поела, и неизвестно где прячется от дождя. Я собиралась на вечер Бунина в Дом русского Зарубежья, но не поехала. И вечером, без пятнадцати (как раз на закате) вышла из дома, чтобы накормить Бьянку, если она появится.  Её не было, и в будочке лежала несъеденная рыба. Но когда я уже собиралась уходить, она вдруг подала голос и появилась из окошка полуразрушенного здания под крышей. И я поставила лоток с кашей и печёнкой, которые оставляет утром Наташа, туда, на крышу. Тут же выполз и Мордан – ему я протянула лоток с обсосами. Он их съел и пристроился к Бьянке есть из лотка кашу, а с её стороны была печенка, и ела она сосредоточенно, не отрываясь. Уже Мордан поел и отвалился, и потянулся, и выгнул спину, и подошел нюхать её хвост, а она всё ела и ела. У меня было время полюбоваться закатом, и поздороваться с работником станции юннатов, который подошел к закрытым воротам, и даже замёрзнуть… 
И с чувством глубокого удовлетворения пошла домой пить чай.

25-ое октября. Ужасное происшествие – сегодня ночью умерла Дымка, любимая моя кошечка. Это случилось совершенно неожиданно: вчера я вернулась от Тани часа в четыре, быстренько отправилась кормить Мордана, мельком заметив, что Дымка лежит не на диване, не на телевизоре, где я её оставила, а на коврике возле дивана. Она посмотрела на меня и несколько раз выразительно мяукнула. Больше я её обычного голоса не слышала.
Блюдечки были пусты, она съела и мясо, и вискос, которые я оставляла ей утром. Потом я пила чай, говорила по телефону, практически не выпуская её из рук. Она висела безучастно у меня возле живота. Когда клала на диван, она так и оставалась там лежать.
Что с ней что-то неладно, я понимала постепенно – её состояние ухудшалось по нарастающей. Звонила Наташе – не сходить ли в больницу? У Наташа был тяжелый день, она сказала – решай сама.  Я протянула время до 11 часов, даже залезала в ванную и накрутила бигуди, но когда почувствовала сквозь сон её прерывистое дыхание, быстренько оделась, сунула безучастную Дымку в переноску и побежала в ветеринарную клинику. Дежурила Ирина. У Наташи уже не горел свет. Ветврач – молодая женщина – измерила температуру (нормальная), живот тоже. Но не реагировала на свет, не стояла на ножках, диагноз инсульт. Очень неожиданно. Отчего – она сказать не могла, сделала три укола.  Мне показалось, что Дымке лучше, по дороге домой она подала голос, немного измененный, и даже высунула голову из переноски. Но я для чего-то засунула её обратно. Но в квартире из переноски её пришлось практически вытряхивать на диван. Потом я её положил на пол – мне сказали: положите пониже, чтобы не упала. И она забилась под диван, а я ненадолго задремала. И вдруг Дымка резко начала скрести когтями, я её с трудом достала из-под дивана, мне показалось, что она распухла На диване она почти сразу выпрямилась в судороге и затихла навсегда. Сейчас лежит на лоджии, большая, ещё мягкая, безучастная…    

Самое трудное было от 4-часов ночи – а именно в это время она вытянулась и застыла навсегда – дождаться хотя бы половины седьмого, чтобы позвонить Наташе. Но я вышла на улице и встретила её около нашего дома, когда она вышла кормить наших кошек. И она пришла ко мне, где я показала ей Дымочку, лежащую на балконе на возвышении, уже совсем окаменевшая.  Дальше надо было заниматься практическими делами – нашла дворника Оскара, он вырыл ямку под моим балконом, через один куст от Пусиной, я отнесла Дымочку, завернутую в покрывало, и засыпала землёй. Без посредников. Никто не шел мимо, а ведь я боялась, что мне запретят. Но Валентина Никитична видела всё по манитору, сама сказала об этом мне и даже Е.В., председателю нашего кооператива, но мне замечания не сделали, только сочувствие выразили. Как же пусто стало в доме! И первые дни она присутствовала невидимо в доме постоянно: и в коридоре, когда там оказывается откинута дощечка, закрывающая лаз из коридора в мою квартиру, и вечером – кажется, что она лежит на телевизоре, или спряталась среди ящиков и коробок за компьютером, и ещё во многих тайных местах – ведь Дымочка всё время находила всё новые и новые!
Она помогла мне пережить самые тяжелые дни – с сентября 2009 по август 2010, когда я каждый день жила как последний, и приходила от Тани просто никакая, а Дымочка ложилась мне на грудь, и начинала мурлыкать очень громко! А ведь у неё вообще-то был тихий голосок и тоненькие коготки. Конечно, из мебели она всё-таки кое-что подрала, несмотря на то что я уродливо завешивала все уязвимые места кресел уродливыми тряпками, а когда она просилась погулять в коридор, то мяукала достаточно громко и настойчиво! 
И вот как само собой у меня переделался стих, когда-то написанный Бадри:
Я вернулась домой, где тебя уже нет,
Но на всём ощущается тающий след,
Пахнет воздух остывший, не воздух, а Дым
Запустеньем, присутствием бывшим твоим…      
На спорный вопрос – «Есть ли душа у животных?» – Альберт Швейцер отвечал так: «Это может почувствовать только тот из людей, у кого самого есть душа».    

В тоске по Дымке я стала регулярно во второй половине дня кормить Мордана. Он принял моё внимание всерьёз и однажды, поев наскоро и чуть-чуть, пошел за мной к дому. В панике позвонила Наташе: «Мордан просится ко мне! Что делать?» - «Берите!» Я открыла дверь в подъезд и пригласила его словом и жестом «Входи!». Он застыл у дверей. Вернулась домой, взяла в руки переноску. Он ждал меня поблизости, но увидев переноску, попятился. А когда попыталась его туда запихнуть, растопырил лапы и ни в какую.  Возможно, если бы я просто взяла  его в руки, прижала  к себе, то и забрала к себе в квартиру. В. Н. видела наши сложные выяснения отношений по монитору. Больше забрать к себе Морданку я не пыталась, но зато каждый день в условленное время (с 5 до 6 вечера) подходила к руинам, в которых он жил до снега. В первые дни после снегопада стелила ему газетку на крышу, прежде чем поставить туда пластмассовую подложку и выложить на неё Вискос из пакетика. Так продолжалось какое-то время уже после снега, но перед моим отлетом в Нью-Иорк он первый раз не пришел в условленное время на крышу…
И вот когда мы ехали из Шереметьево вечером 9-го января после жуткого перелёта из Тампы с двумя пересадками, позвонила Наташе, и она сказала, что Морданчик приходил и ждёт, но когда на другой день вечером я его выкликала у развалин, он не пришел, не приходил и последующие три дня… И когда Наташа пришла как-то утром и сказала, что нашли мертвого кота дворники, надо смириться и не думать о нём. Было очень грустно, но на следующее утро она же увидела его около подвала с молодняком, далеко от его прежнего места  А вот сегодня, возвращаясь от Тани в 6 часов вечера, вдруг вижу на снегу уходящего вдоль гаражей рыжего Мордана и стала кликать его жалобно, и он услышал и вернулся, понял, что я прошу его меня подождать – спрятался под машинами, но когда я выскочила, не закрыв квартиру из дома, он ходил около нашей двери туда-сюда, ждал, и пошел к месту своей обычной кормёжки, но не очень хотел идти на снег питаться. Тогда я поставила подложку в будочку, закрытую сверху, отрезала ножницами верхушку пакетика, и он спрятался сразу под крышу и заурчал. Это было наслаждение – снова увидеть его и почувствовать взаимную связь. И заставка на канале Домашнем – точный портрет Морданчика: матёрый рыжий кот с недовольной мордой - радует душу.

Сегодня, 17-го января 2012 года, возвращаясь «из города» домой (а в сумке начатый пакетик Фрискаса для Морданчика), покликала его не очень настойчиво около развалин и пошла домой, позвонила Наташе, пригласила её к себе. Она тоже по дороге ко мне покликала нашего любимца. И вот мы уже сидим за кофе, разговариваем, звонит телефон. В. Н. говорит: рыжий кот только что появился возле нашего дом; натянула уги на босу ногу, набросила шубу, кепку, схватила свой открытый пакетик с кормом, потом Наташа дала мне ещё один и кривой подносик, выбегаю (сначала на балкон) и кричу: Мордан! Мордан! Он мне ответил из-под машины. Но когда я выбежала на улицу, только кончик рыжего хвоста вильнул за гаражом. Побежала туда, позвала, снова он мяукнул из-под машины. И начал от меня убегать. Я за ним, зову, и наспех вываливаю содержимое пакетиков на подносик, сую ему под машину. И уже тут он начинает жадно есть и мурлыкать. Тогда я вернулась домой, но ключа не было, Наташа передала мне его с балкона. А потом мы смеялись и радовались. И я вспомнила, что утром ко мне в ящик положили письмо от Гали Творонович, которая написала, как они с Яном услышали по радио, что белорусская поэтесса Любовь Турбина много делает в Москве для ознакомления с белорусской литературой.

Житие кошки-пеструшки

На изумрудной майской травке нежится пушистая рыжая кошка, солнечные лучи пронизывают яркую молодую зелень; это мешает мне рассмотреть кошку издалека, но тяжелое сердце подсказывает: нет, это другая, не та, которая четыре дня как пропала из нашего подъезда, и самые худшие подозрения, даже уверенность в печальном исходе уже поселились в душе. В тот же вечер в малом зале ЦДЛ, когда приглашенный пианист заиграл на сцене что-то из Метнера, померещилась мне утренняя картинка – рыжеватая кошка нежится на ярко зеленой траве – вот Елисейские поля для кошек – подумалось мне, она теперь там…возможно. Но подступившие слезы не принесли облегчения, прав великий наш писатель: несчастье – это болезнь и угрызения совести. 
Её подбросили к подъезду Таниной четырнадцатиэтажной блочной коробочки с одним подъездом с началом осенних холодов: ласковую домашнюю кошечку пёстрой, рыже-серой окраски, с ассиметричным белым пятном на мордочке, не котёнок, но и не взрослая кошка, удивительно складная, как сказали бы белорусы – «сграбненькая», с круглым животиком. Кошки, кормившиеся около этого дома, не принимали её в свой кооператив: в их распоряжении было обширная помойка, да ещё их подкармливала старая, горбатенькая уборщица, больно было смотреть на её старания поутру с метлой и тряпкой; кошки, вившиеся вокруг её ног, были группой поддержки против тех, кто давно роптал на качество уборки… Кошки заклеймили, застращали Пеструшку, впрочем и она больше обращалась к людям, под вечер сидела не у помойки, а у Парадного подъезда, поворачивала свою хорошенькую мордочку к возвращавшимся с работы жильцам дома: посмотрите, какая я милая, воспитанная… но безрезультатно, в лучшем случае ей выносили на бумажке поесть, выносили на улицу. Целью же Кошечки было попасть в дом, владел которым в советские времена кооператив «Городок» при Союзе кинематографии, он и сейчас не развалился, в подъезде регулярно проводится ремонт, в застеклённой будочке сидит днём пожилая консьержка, ночью – крепкие ребята в форме.
Они-то как раз были не против брать кошечку на ночь на казенный диван. Она хорошо смотрелась в свежеокрашенном подъезде – вдоль стены стояли кадки с искусственными растениями – зелёные листы, имитирующие фикусы, чередовались с ярко-рыжими, якобы кленовыми, и кошечка, как в музее игрушек, изображала классическую фигуру сидящей кошки-копилки, их долго продавали после войны, даже в фильм Л. Гайдая «Операция Ы» её прототип успел попасть… Многочисленные собаки этого дома, гордо идущие с хозяевами на прогулку и обратно, кошачье изображение игнорировали, делали вид, что верят – это не живая кошка. Однако выдержки кошачьей хватало лишь на вечернее время, на ночь некому было выпускать её на улицу по надобности, а она искала туалет в помещении, нашла по запаху мусоропровод, там и находили утром дежурные жидкие кучки, их недовольство понятно – кому убирать, как не им? 

Однако Тамара Францевна, одна из двух дневных дежурных, бездетная обрусевшая немка, бывшая учительница физкультуры, брезгливо взяв животину на руки, предположила, что Кошечка беременна и строго выговаривала мне, чтобы я не кормила её у подъезда. На дворе стояла середина октября, последние погожие денечки; дерево под Таниным окном совсем облетело, с темнотой осенняя стынь набирала силу…Кошечка уже не сидела у подъезда, а пряталась под машинами, которые под вечер собирались к подъезду как кони в конюшню, но машины – хоть и теплое, но очень уж ненадежное пристанище; тогда нашла она себе узкий лаз в подполье, заслышав шаги, выскакивала оттуда, я заранее готовила еду в бумажке, когда шла к Тане из своего дома. Больно было видеть её доверчивость, надежду на доброту людскую… Напоминала она малого ребенка, которого впервые привели в детский сад – так старалась она понравиться людям (воспитательницам), пыталась завоевать их внимание и любовь. Как обычно не принимают домашнего ребенка дети в уже сложившийся коллектив, так не принимало сообщество дворовых кошек нашу Пеструшку. Вот несу ей какие-то кусочки еды, оставшиеся от Пуси (это моя кошка, немолодая и очень обидчивая), Кошечка выскакивает навстречу из-под дома, нет в её повадках обычной кошачьей шкодливости… но не успевает она начать ужинать, как откуда-то выскакивает матёрый чёрный кот, всё происходит мгновенно: злодей вцепляется в холку, но Кошечка вывернулась, метнулась в сторону и мгновенно оказалась на том самом дереве, которое торчит у Тани перед окном, а точнее – перед застеклённой лоджией. До ветки, на которую она взгромоздилась, не дотянуться, кошка испуганно поглядывает вниз. Тут и Танюша подошла с работы. Мы поглядели в окошко, попрыгали вокруг дерева, достали в коридорчике лыжину и с её помощью сняли кошку с дерева, нам тогда казалось – спасли.
Принесли в квартиру, поселить решили на лоджии – а куда ещё? У меня Пуся, в Тани – новая мебель, особенно радуют кресла с высокой спинкой и с одним только подлокотником, суперновая модель, обивка экологической окраски, желтая с голубым…Впервые в жизни появилось приличное жильё, и это после многолетних скитаний по съёмным квартирам. Кошку Таня жалела – у подъезда она замерзает, а в квартире начнет драть когтями мебель, однако есть ещё и лоджия, где относительно тепло; в тот же вечер сделала я ей из кордонной упаковки и старого белья что-то вроде гнезда, намаявшись на улице, она заснула в тепле, а мы поставили оставшийся от Пуси туалет – лоток, кормушку, и успокоились. Однако уже на другой день начались неувязки – Кошка жидко какала мимо лотка и стучала лапкой в стекло к нам в комнату: пустите, я не хочу сидеть там одна! Понятно стало, что кошка общительная, молодая, не склонная к одиноким бдениям. И придумался подлый выход: я открыла створку окна на лоджии, выходящего на улицу, и стала ждать. Недолго. Кошечка сориентировалась и сделала свой выбор: лучше мерзнуть и вести рисковую уличную жизнь, чем жить в резервации, где ею явно пренебрегают… Была попытка отправить Кошечку в приют –Таня дала денег, нашла телефоны по интернету, которые я обзвонила – речь шла о временном, на время отъезда помещении домашних кошек туда, однако сотрудница приюта по телефону отговаривала меня помещать туда Кошечку – это как тюрьма для кошек, пусть привыкает бороться за жизнь в естественных условиях. Оставьте все как есть! Я вздохнула с облегчением, но разлад внутри поселился. И бац! – растягиваюсь на улице, лицом падаю вниз по лестнице, из раскрошившегося бетона торчат железные прутья – как еще не изуродовалась совсем… Случилось это в Отрадном, на краю света, в отдаленном районе Москвы.

Вернувшись из больницы со сломанным плечом и синяками по всему телу, возле дома встретила Кошечку – она сидела под машиной, выставив мордочку наружу, в обществе дворовых своих собратьев, издавая ультразвуковой сигнал угрозы: ууу–ууу–ууу, что в переводе с кошачьего явно означало: не подходи. Принесенную еду я распределила между всеми кошками, оделив Пеструшку последней, что она приняла как должное. Холод и темнота царили на свете, снег ещё не лег, но ледяная крупа мелась по асфальту позёмкой…За время моего отсутствия на двери подъезда поставили кодовый замок. Плохо сгибающимися пальцами я пыталась нажимать на кнопки с циферками и дергать ручку одновременно, получалось плохо. Неоднократно вечерами теперь стояла я подолгу возле железной двери подъезда, не имея шанса попасть в собственную квартиру, в тепло, домой. Плохо бездомному ноябрьской ночью на пустынной улице! Однажды, оглянувшись в поисках помощи от кого-нибудь из соседей по подъезду, я заметила, что Кошечка, мягко перебирая лапками, перебегала под машинами и неслышно следовала за мной, с интересом и надеждой взирала на тщетные мои манипуляции с замком. И когда замок наконец поддался, я впустила её в тепло подъезда с холодной улицы… 
Кошечка уверенно затрусила за мной ко входу в квартиру на первом этаже. Но когда я открыла дверь, на пороге уже стояла разъярённая Пуся: так законная жена реагирует на приход любовницы, издавая угрожающее шипение: не пушшу! Пришлось стелить коврик из ванной под батарею на лестничной площадке, между первым и вторым этажом, ставить рядом пластиковую мисочку с кормом, в углу под лестницей – запасной лоток с песком. Кошка всё поняла правильно, легла на коврик с явным облегчением, поверила – это теперь её дом, её место под теплой батареей. Уж отсюда меня никто не прогонит! И доказала это следующим утром. На пятом этаже живут в нашем подъезде две мелкие собачонки со скверным характером: по утрам я просыпаюсь обычно от их визгливого лая, на этот раз, желая помочь новоселке, выглянула за дверь на звук приближающегося лая – Кошечка не пошевелила ухом на пробежку собачек по лестнице, и они растерялись, сбились с лая и шага, смиренно заспешили к выходу. Признаюсь – я более опасалась жильцов подъезда, но они оказались как раз на высоте: уже через день вокруг коврика были расставлены разнообразно наполненные пластмассовые мисочки, прямо шведский стол какой-то! Как в сказке Андерсена «Свинопас» я знала теперь, чем питаются жильцы подъезда – не Бог знает какими разносолами – молочко, кашка, кусочек котлеты, недообглоданные рыбные и куриные косточки, но кошке хватало. Я пыталась контролировать ситуацию, выбрасывать недоеденное, пополнять пустые миски Пусиным кормом, которая стала живо интересоваться происходящим на лестнице. Когда я возвращалась вечером домой, она подкарауливала у двери и, чуть я её приоткрывала, выскакивала на площадку. Теперь Кошка смотрела на неё с высоты нескольких ступенек: я на своём месте, а тебе чего надо? Пуся не лезла наверх, а, наоборот, спускалась под лестницу, где я поставила лоток с наполнителем туалета и с любопытством принюхивалась, правильнее сказать – считывала информацию, после чего прошмыгивала в приоткрытую дверь квартиры. 
Благодаря Кошечке и сломанному замку мне удалось познакомиться с теми, кто живет вместе со мной в подъезде – а ведь до этого прожила почти три года, как чужая, здоровалась, но в лицо не смотрела. Людмила Михайловна с третьего этажа, явно воцерковлённая женщина, всегда в длинной юбке, в платочке и в очках, пригласила к себе в квартиру, посетовала: «Я бы взяла её (кошку) к себе, сын просит, принёс её как-то к нам, но она сама ушла, почувствовала, что я против. У нас много лет жил кот, и когда он пропал, так было тяжело, не хочу привязываться…» Не раз после этого разговора мне доводилось звонить Людмиле Михайловне почти в полночь, и она безропотно спускалась в халате и в тапочках, открывала мне дверь. Так безымянная кошечка помогла мне найти выручательных друзей в нашем доме. Надо сказать, присутствие кошки помогло жильцам нашего подъезда проявить себя с лучшей стороны: даже алкоголичка со второго и её многочисленные посетители проходили мимо, ругаясь и бросая окурки на площадку, её не трогали, привыкли. То есть на какое-то время ситуация стабилизировалась – по утрам я кормила Пусю и выглядывала на площадку – как же на душе хорошело, когда я видела растянувшуюся на коврике под батареей Кошечку, когда она вкусно облизывалась после утренней порции кусочков «Вискаса» в мясном соусе! Так было почти всю зиму – иногда кошка исчезала, но ненадолго, день-два коврик под батареей пустовал, на третий глядишь – уже на месте. Пуся тоже с любопытством следила за присутствием соперницы за дверью, поблизости…

Теперь самое время попытаться объяснить, какая у меня Пуся. «Я сиамская кошка, рождённая в Беларуси» – это о ней, хранительнице тайн, волшебном помощнике и хозяйке дома пела девочка с гитарой в редакции «Першацвета», где по пятницам в Минске собиралась молодёжь, а я считалась её куратором.. В те годы, когда я регулярно металась между Минском и Москвой, так что малолетняя племянница была уверена, что «тетя Люба живет в поезде», присутствие Пуси со мной в дороге превращало наше купе в дом: когда, преодолев кордон проводников, мы наконец оказывались в закрытом пространстве купе, она открывала лапкой дверцу переноски и вопрошала меня глазами – это наше место? И получив утвердительный ответ, протискивалась в деревянный ящик под сиденьем, где и проводила большую часть пути. Это если мы ехали дневным, потому что ночью Пусю в ящике было не удержать, она исследовала купе, щекотала усами спящих, рвалась в коридор. Очень было напряженное время. И моим переездом в Москву я тоже обязана Пусе – однажды, когда пора было забираться в переноску перед отъездом, чтобы успеть на Минский поезд, она залезла глубоко под Танину постель и ни за что не хотела выходить, пока Таня не сказала: « А зачем, собственно, тебе уезжать?» Решение было принято, я осталась, вопросы прописки-выписки, продажи-купли квартиры решились так или иначе – последовательно. Труднее было, когда кончились проблемы, когда началась жизнь…Я привезла один кустик герани из прежней своей, из минской квартиры – как же ярко, как густо она там цвела! А тут тянется вверх, всё выше и выше, уже почти до верхней границы окна доросла зелёная масса, и не одного бутончика, даже новые растения, усыпанные цветами в магазине, перестали цвести в моей квартире, осталась зелень на подоконнике. И только Пуся, мой дружочек, часть прежней жизни, так или иначе связала прожитое в одно…
Эта зима была третьей в Москве, не самая трудная, но всё же: в конце лета мама сломала шейку бедра и только к весне еле-еле начинала вставать; после перелома плеча я, почти безрукая, с трудом справлялась с простейшими домашними делами, впрочем, официальной работы не было. Так, подработки: перевод украинских поэтов для двуязычной антологии, кое-какие статейки, зато образовалось время для ремонта в квартире, в которой, после того как я её купила, долго боялась ночевать – квартира была с отягощенной наследственностью, соседка сбоку просветила меня, как один за другим умирали её владельцы. Помогла опять-таки Пуся – именно она её обживала. Собственно, комнатка, где стоит моя тахта, компьютер, книжный и платяной шкафы, где я работаю и сплю, давно стала моей, хуже было с кухней, загаженной прежде жившими тут, туда старалась не входить без крайней надобности, спасал электрочайник. Ремонт кухни изменил положение; тут и чайник перегорел… Но главное – трудно было привыкнуть к вечно загаженному подъезду, мешки с мусором периодически появлялись под лестницей, дом без мусоропровода, а кому хочется пилить по морозу на помойку! И с теми, кто живёт в этой грязи, не стремилась знакомиться, так, кивнешь, не глядя в глаза, и мимо…

Всё изменила Кошечка – с тех пор, как она поселилась в подъезде, мне пришлось пристальнее взглянуть на обитателей подъезда: сначала я боялась, что её просто выкинут, придут ко мне с претензиями или напишут жалобу в ДЭУ, однако оказалось всё наоборот. Кошечку закармливали кто чем мог, ей сочувствовали – в отличии от вежливых жильцов Таниного чистого подъезда, к ней привыкли. Менять лоток под лестницей достаточно часто мне было недосуг, и живущие в подъезде ворчали, но терпели. Удивительно, но когда она исчезала, мы, встречаясь случайно, обменивались репликами – где же наша Кошечка? И глядишь, на другое утро она снова лежит под батареей! Как хорошо, как спокойно на душе становилось, когда я её видела… И точно, мне стало везти – после Нового года, в первых числах неожиданно предложили стационарную работу, просто подхватили под руки белые и затащили: в институт социальных проблем сельской школы, не по специальности, но коллектив очень даже, было с кем отметить и 23 февраля, и 8-е марта. А потом появилось предложение, работа – мечта, на которую не могла и надеяться, тут уж пришлось поволноваться и побегать, пока всё устаканилось, и со мной в ИМЛИ заключили временный контракт – до Нового года, после доклада на конференции. В эйфории от неожиданного везения я даже решилась провести презентацию последней моей книжечки стихов, которая вышла ещё в Минске. И она прошла в конце апреля в малом зале ЦДЛ… но перед этим случилось вот что: Кошка пропадала целый месяц март, холодный, ветреный, безжалостный, казалось – она не вернётся, было тревожно, но – как бы это сказать? – если она сама сделала выбор, мы вроде не при чём. Очень, впрочем, не хватало её пушистого присутствия на коврике под батареей – невольно входя скашивала глаз: не вернулась ли? Надежды было всё меньше, но однажды она действительно вернулась – в ужасном, жалком виде! Она доползла до своего коврика, когда её никто не видел, без свидетелей, но уже утром было ясно – она побывала в переделке, да ещё в какой: не то, что подойти к дверям моей квартиры, когда я вечером возвращалась от Тани, она, бедная наша Кошечка, не могла встать, подняться на лапки, только лежала на своём коврике без движения; правда, аппетита не утратила, просто сметала всё, что ей приносили жильцы. 

Казалось – вот она отлежится, отъесться, и станет прежней нашей ласковой Кошечкой. Однако дни шли, она почти не поднимала головы, утром я потрогала её нос – он был сухой и горячий. В ближайший день пошли я с ней в корзинке в ветлечебницу, благо она от нас совсем близко, практически на задах нашего дома. Врач осмотрел её вроде внимательно. Заметил, что она поджимает одну лапку, направил на рентген. И вот тут случилось – внимание! – первое недоразумение: на снимке -– так сказал рентгенолог – перелома не оказалось, может, это просто удар, падение с высоты. Я обрадовалась! Но – добавил он же – не кормите её куриными костями, видите, её живот полон костей. Кошечка принимала безропотно всё, что с ней делали; я же приняла всерьёз слова врача, хотела написать плакат для всех, принимающих в ней участие: не кладите костей ей в мисочку! Впрочем, при таком шведском столе, при таком выборе разве станет кошка есть кости? Вот моя главная ошибка – я успокоилась. И напрасно, как оказалось, совершенно. Ей не становилось лучше, хотя на дворе было уже совсем тепло и трава вовсю зеленела, я рвала для неё и для Пуси, обе грызли свежую травку весьма резво; как-то в выходной день поместила я Кошечку в корзинку и вышла с ней в скверик, видный из моего окна: она шипела, когда я её брала на руки, но потом на земле расправилась, успокоилась, легла на траву и никуда не спешила, трудно было понять, нравится ли ей это, такой была безразличной, безрадостной. И в корзинку залезла, зашипев, почти безропотно, снова улеглась под батареей. Облегчения не наступало, я терялась в догадках – что с ней? Однажды взяла домой, в квартиру – Пуся, видя как Кошечке плохо, не протестовала – зато пришелица гудела на неё и на меня, затем легла на коврик между дверьми, пригрелась, так и проспала ночь. Однако на следующую ночь я проснулась от её завываний, и когти её зацепились за половик, я пыталась ей помочь – но она меня здорово цапнула, впервые за всё наше с ней знакомство! И шипя уползла, буквально уползла на привычное свое место под батареей. Надо было по-хорошему снова вести её к ветеринару, но я все откладывала: то да сё, вот пройдет конференция, вот приготовлю доклад… И тем утром, уже после вполне успешного дебюта в ИМЛИ, спешила к врачу сама, но покормила кошечку, погладила, надеясь заняться ей когда вернусь, но вернулась позднее, чем думала, глянула на привычное её место: и всё внутри оборвалось – она исчезла! 
Почему-то я сразу поняла – это навсегда, сердце подсказало. И заметалась я по двору в поисках нашей Кошечки, заглядывала во все дыры вокруг гаражей, во все лазы в подвалы – ни одного котиного жителя окрестностей, все исчезли. Это был четверг, часов около шести вечера. Соседи по этажу затеяли ремонт, свозили мусор мешками, машина их стояла почему-то не у подъезда. А на другой стороне улицы. Позже, вспоминая эту странность, я заподозрила – не они ли вывезли Кошечку за город и бросили там? Ведь не раз говорила молодуха – как пропах кошкой подъезд, запах просто невыносимый… Возвращаясь в этот вечер от Тани – светлый полумрак последних дней мая располагал к поздним прогулкам – звала её приманчивым «кис-кис» возле каждой машины; как ненормальная, не веря что увижу серо-рыженькое существо снова, искала и утром, расспрашивала во дворе и тех, кого встречала на лестнице, прошла наверх до пятого этажа – вдруг она переменила дислокацию? Всё было напрасно. Меня пытались урезонивать – люди пропадают, что кошка! Настойчивость в поисках Кошечки принимала характер мании, прямо как у Пульхерии Ивановны; уже не могла думать ни о чем другом. Дни, как назло, стояли прекрасные, в такую погоду тоска сердечная имеет меньше шансов для разрядки…

Только в понедельник, когда примерещилась мне рыжая кошка на зеленой травке, когда вечером в ЦДЛ от музыки выступили на глазах облегчительные слезы, беспокойство почти отпустило, осталась безнадежность. Но все равно вечером косила глазами под батарею, зная, что там пусто. Теперь только знать о её конце мне хотелось, теперь мучила только неизвестность.
И мольба эта была услышана – в среду столкнулась я на выходе из подъезда с Людмилой Михайловной, похоже, шла из церкви, с ранней службы, и она сама спросила меня: «Знаете ли вы, что Кошечка наша уже погибла?» Вот что рассказала она мне, когда упросила её зайти ко мне: « тогда, в четверг, забрала я Кошечку, пожалев, к себе в квартиру, отзывалась она на имя Мура, и так всё ходила за мной из кухни в комнату, такая была ласковая, но что-то с ней не то, понесла её к ветеринару, сделали ей УЗИ – она была беременная, причём крайний срок!» Вот как оказалось всё просто, вот почему полный живот костей показал рентген! – воскликнула я! А дальше было вот что – уже в субботу начались у неё схватки, и двое суток она мучилась, никак не могла разрешиться, из-за травмы, не иначе – это только в присказке говорится: родила легко как кошка – и кошки трудно рожают, довелось однажды принимать роды у Пуси… Людмила Михайловна снова понесла её утром в среду к врачу, и тот ей сказал: нужна операция, срочная, стоит три тысячи, но очень велика вероятность, что она её не перенесет. И дальше – мы обе плакали уже в голос – предложили не мучить животное, просто сделать укол. И она, Л.М. согласилась – кто осудит? И вышла из комнаты, и услышала, как страшно вскрикнула Кошечка! «От первого укола они все кричат» – так сказали ветеринары. Неловко всучив ей деньги за УЗИ – должна же была я хоть как-то поучаствовать, разделить ответственность, спросила: а можно ли молиться за неё? «Нет, конечно, ведь у них нет души». Но мне кажется, что у тех животных, которые живут среди людей, душа или хотя бы её зачаток появляется точно. Иначе откуда эта уверенность в пусть бессловесном, но теплом, телесном понимании, сострадании и прощении живого, кратковременного, к Другому живому, ещё более краткосрочному ?
Исчезла Кошечка, невосполнимо погасла золотая радость во мне, пёстренькое везенье этой зимы, недолгая моя отрада…Так думалось мне вчера, когда текст этот, так мне думалось, уже был дописан.
И приснился мне под утро сон: будто гуляю я с Пусей в корзинке в странной местности: вот покинутый дом, старинный, выветренный серый камень стен указывает, что это скорее даже замок, покинутый очень давно, ничего не осталось от человеческого присутствия, странные ползучие деревья (лианы?) проросли сквозь двери и окна, я стою в начале насквозь открытого прохода в сад, густой полумрак дома заканчивается светлой аркой впереди: там выход в сад – я сдуру приоткрываю корзинку, и она прошмыгивает наружу. Я бегу за ней, призывно выкрикивая имя. И оказываюсь во внутреннем каменном дворике – в тот же миг с разбега мне на голову прыгнула кошка, полосатая, серая, с трудом я её отдираю и замечаю: за мной наблюдают изготовившиеся к прыжку кошки, с разных сторон, по углам дворика; все пушистые, полосатые, серо-белые, все сумеречной окраски. Однако Пеструшки среди них нет. Возможно, она бы появилась в момент кульминации… Кошки – я чувствовала это! – не собираются меня разорвать, просто пугают, что ли, но во сне я только думаю, как найти мою любимицу и тревожусь – кажется, уж её эти кошки-мстительницы не помилуют! Что-то вроде кошачьей «Жизели» разыгрывалось в этом сне – заколдованное царство кошек, где покинутые, забытые, ждут они появления своих обидчиков, тех, кто их бросил или обманул… если я правильно поняла этот сон. Когда утром вспомнила его в подробностях, как ни странно – на душе полегчало. 

Бедный Красавчик Кеша

Только что Наташа сказала, что ещё долго не придёт ко мне – ей слишком тяжело бывать у меня теперь, когда Кеши больше здесь нет. И тут я остро почувствовала пустоту и безблагодатность моей квартиры, где ещё минуту назад, до её звонка, было вполне тепло и уютно, которую не хотелось покидать, а наслаждаться отдыхом и покоем на диване с романом Коли Полотнянко «Минувшего лепет и шелест», с Брысей под бочком. А теперь – куда бежать? На улицу, под мокрый снег, в сбербанк или ещё куда-нибудь, в такое же суетливое людное место...
Потому что Кеша – крупный, вальяжный, полосатый кот был этой квартире хозяином, духом-хранителем и, как оказалось, моей внутренней опорой. Наташа имела право так сказать – она действительно любила Кешу. Даже больше – это она мне его передала-подарила, после того как подобрала на помойке возле дома практически неживым; она рассказывала, что подняла с кучи мусора твердую холодную дощечку, а не новорожденного котенка. Просто решила его похоронить, но перед этим помыть в теплой водичке. И Кеша ожил у неё в раковине, расправился, размягчился, а после она уложила его в коробочку из-под торта и включила настольную лампу, чтобы он согрелся и обсох.
И с тех самых первых часов жизни свет близкий электрической лампочки притягивал его неудержимо: даже в свою последнюю ночь он лежал на прикроватном деревянном сундучке, даже при выключенной лампе это было его любимое место. Так он прощался со своими самыми первыми, важными ощущениями жизни. 
После того как Наташа вытащила полосатого серого котенка из небытия, он жил и рос в её квартире, где до него жили две немолодые кошки. Это пушистая черно-рыже-белая Масяня, попавшая к ней котеночком, и лично подобранная во дворе взрослая светлая персидская Кити. Драматическая история породистой домашней кошки, внезапно оказавшейся на улице, была понятна по-человечески, но и она не сразу пошла к Наташе, потребовалось время, чтобы завоевать её доверие, а потом уже самой Кити наладить отношения с хозяйкой квартиры – Масяней. Не сразу и не до конца они нашли минимальный «консенсус» – слово, введенное в обиход Михаилом Сергеичем, восьмидесятипятилетие которого отмечается как раз сегодня. Появление юного, бурно растущего существа сплотило двух подуставших от жизни к тому моменту кошек… Я увидела котёнка на второй день его пребывания у Наташи: она позвонила мне в очень тяжелый, опустошительный (уже не помню, чем) момент жизни и пригласила к себе; увидев малюсенькое полосатое существо, я не могла не воскликнуть к её удивлению: «какой красивый!» и на душе сразу полегчало. 
Он был самой моей любимой масти: гладкошерстный, темно-серый в чёрные зигзаги на спине и по бокам, и в легких серых пятнах на светлом пушистом пузе. В ветеринарной клинике одна дама с кошкой назвала раскраску Кеши «тапированой» – не слышала ранее этого термина. Такой вот настоящий тигровый кот. Чуть ли не на другой день он на задних лапах, подняв когти на передних, уже пытался наступать на не замечавших его старых кошек. Когда котенок немного подрос и окреп, Наташа стала думать – что с ним дальше делать? То есть где поселить? У неё уже был явный перебор. И тут я попросила – отдай его мне! Собственно, это было очевидным, сама судьба вкладывает мне в руки маленькое беззащитное существо. За полгода или чуть больше до этого скоропостижно умерла Дымка, кошка трудной судьбы, которую та же Наташа выходила у себя в ванной после многочисленных переломов, полученных при невыясненных обстоятельствах в нашем дворе.
Итак, котенок поселился в моей квартире, оставалось найти ему имя; у меня вертелось имя «Шаня» – так мой брат назвал когда-то первого котёнка, появившегося у нас ещё в Минске, когда семья жила на улице Карла Маркса, до отъезда родителей в Москву. Но помня не самую радостную судьбу того полосатого кота, Таня воспротивилась и предложила назвать моего нового насельника Кешей. Имя ему подошло, 
он такой был уютник, не очень драл мебель, ещё Таней купленную, когда она тут жила.
Больше всего любил валяться на спине по полу – на кухне и в прихожей, где настелен кафель, подставлял животик, чтобы погладили. Конечно, в первую очередь это был акт полного доверия, которое мне относительно быстро удалось у него завоевать.
Я помню его такт, ненавязчивость, неприхотливость в еде – тут я слушала советы Наташи: у неё он привык к молочному детскому продукту «Агуша» – украинка Лида Полищук, живущая и работающая в доме, ревниво заметила, что не все дети могут эту самую Агушу есть. Но вскоре она тоже просто без памяти Кешу полюбила и всегда гладила его по животу, когда заходила ко мне. А у меня стало так спокойно на душе и тянуло домой, к нему. Так и рос он относительно без хлопот, пока не исполнился ему год и он начал всё вокруг себя метить; его пора было кастрировать.
Вот тогда мы с ним и познакомились с ветеринарной клиникой на улице Юннатов, ближайшей к моему дому. С одной стороны – это очень удобно, если у тебя в доме постоянно живут питомцы, но был и отрицательный опыт – рыжий кот Вася, которого Тэд попросил Танюшу взять к себе, когда уезжал в Китай. Она снимала малюсенькую квартирку на улице пилота Нестерова, а я ещё жила в Минске и не могла даже помыслить о скором переезде в Москву. Этот рыжий кот Вася был первым, кто не вернулся из ветеринарной клиники, которая оказалась достаточно близкой к тому дому, где тогда жила Таня. А я приезжала ненадолго, дома меня ждала голосистая кошка Пуся, которой в том безладье ухитрилась избежать стерилизации и периодически оглашала окрестности завываниями Имы Сумок. Кто нибудь из ныне живущих ещё помнит это имя?
Но не надо уходить в сторону, ведь сейчас я пишу о моём возлюбленном Кеше – как и у всех котиных особей, у него был дар бесследно исчезать, а после так же беззвучно появляться. У него было для этого любимое место – спинка дивана в кухне, около тепловой трубы отопления. Он устраивался там, как подарок, смакуя нечаянную радость, читавшуюся на моей физиономии при его неожиданном появлении. Вообще доставлял мне минимальное количество хлопот. Только когда после кастрации долго не отходил от наркоза, я звонила ветеринару, проводившему операцию, он меня успокаивал. Впрочем, всего сутки, после них у меня вообще не было проблем с моим замечательным полосатым котом, который крупнел не по дням а по часам. К постоянной радости привыкаешь, её как-то перестаёшь отчётливо чувствовать, и эта одна из тех непростительных ошибок, которые позднее припоминает нам жизнь.
А вот стайка бездомных кошек около нашего дома не переставала волновать: собственно, я и с Наташей, лучшей моей подругой в Москве, познакомилась благодаря этим кошкам в нашем общим с ней дворе. Она кормила их регулярно каждый день много лет, как это делала прежде её мама. У меня интерес к кошкам возник только после появления моей первой кошки Пуси. Наташа всё в жизни делает серьёзно и обстоятельно, как-то сразу взглянув на неё, я поняла, что она мой человек, необходимый и родственный по сути.
И вот она, услышав от меня 8-го января, что Кешу тошнит и придется нести его в клинику, сходу сказала: «Он не вернется живым». Может, потом сама забыла эти слова, но у меня они запали куда-то очень вглубь…

Это было 9 января, Таня путешествовала в Перу, у меня два раза были гости, один раз на Рождество, и украшением была только маленькая ёлочка, размером меньше чайника, уже несколько лет хранившаяся на полатях; она продавалась сразу наряженной несколькими миниатюрными кубиками из цветной бумаги и двух имитаций свечек,
обернутых тоненькой ниточкой фольги… 
Одну из этих якобы свечек я нашла утром под моим креслом перед телевизором, ниточка фольги лежала рядом, когда вскорости Кешу вырвало, тут же вспомнилась эта тонкая серебряная ленточка. Одна рвота казалась бы ещё ничего не значит, но тревога поселилась тут же: Кеша был такой крепкий, уверенный в себе кот. По утрам, когда я резала размороженное с вечера свиное сердце на соразмерные кусочки, он легко вспрыгивал на высокую разделочную тумбу, смонтированную в один сплошной ряд с электрической плитой, мойкой, как и полагается в современных кухнях. Он ложился, положив удобно голову на вытянутые лапы и наблюдал, не проявляя нетерпения, но и столкнуть его вниз тоже было невозможно, ведь он был гораздо сильнее меня.
В отличие от Брыси, мелкой черной кошечки, живущей у меня уже около двух лет.
Я не собиралась брать ещё одну котиную особь, даже в компанию моему любимчику Кеше, но два года назад при наступлении холодов под моим балконом дрожала и умирала от холода эта самая кошечка – почему-то не такая уж сплочённая стайка дворовых кошек дружно невзлюбили именно Брысю: отгоняли её от кормушки и от тех мест, где можно было согреться сообща. И своим изгойством она ранила меня в самое сердце – с наступлением холодов она залезала в кучу сухих листьев под моим балконом и смотрела жалобным взглядом. Однажды вечером, почти ночью я вышла из теплой квартиры засунула замерзающую кошку за пазуху и принесла в квартиру. Она тут же спряталась под ванной надолго. Меня пугали, что Кеша будет ревновать, но он повёл себя истинным джентльменом – он её благородно принял, как хозяин показал, как пользоваться туалетом, научил подходить к миске с едой после него; в дальнейшем я поставила две мисочки, но он всё равно первым снимал пробу из обеих. Иногда гонял её по квартире – она могла улизнуть в такие узкие промежутки между диваном и стенкой, куда ему было не пролезть. Она пряталась, он успокаивался, будто говорил ей строго: сиди тихо! И она слушалась его. Ему было уже три года, когда она появилась, а ей – месяцев восемь. Половозрелой она стала уже дома – у нас с Кешей: я тогда чувствовала себя именно не единственной хозяйкой в доме. 
Кеша не стремился забраться на колени, чтобы его гладили, жил своей жизнью, полной неизвестных мне соображений и забот. Больше всего он любил смотреть на воду, в наполненную ванну, а если она, то есть ванна была пуста, укладывался плотно на дно. После него оставались на дне темные пятна шерсти и следы от когтей, которые смывались щеткой с большими усилиями. Потому я стала оставлять воду в ванной даже днём, когда уходила из дома. Но особенно значимым было его присутствие на бортике, когда я вечерами залезала в наполненную пеной ванну. Подозреваю, что вообще он был из породы котов-рыболовов – так терпеливо выслеживал, не появится ли над водой большой палец ноги, чтобы начать на него охоту.

Тут я остановилась и перестала писать дальше в прошлом году: у меня вообще появилась в последние годы привычка избегать боли душевной, отодвигать всё неприятное, то, что не в моих силах исправить, на задний план моей картины мира. В наступившем, семнадцатом, мне указала на это Таня: если не пережить боль в полной мере, она будет внутри тебя всегда, не давая двигаться и преодолевать возникающие трудности. Впервые это случилось после маминой кончины – на другой день после похорон мы с Таней улетели по заранее купленным билетам в Нью-Йорк. Мама знала об этих билетах, боялась не дождаться, и даже – так мне кажется, увы – поторопилась уйти из жизни раньше, чем мы улетим за край света…Вероятно, эта мысль была особенно нестерпима, и я не оплакала маму, не откричала как папочку, и потому чахла и не понимала, что со мной – пришлось в июне ехать в Бурятию, к шаману, который сказал: – 
«Вы не похоронили вашу маму, она гниёт у вас внутри». Мне дал его адрес Танин друг скульптор Даши Намдаков, самый знаменитый бурят в мире на данный момент: его скульптура Чингиз-хан стоит в центре Лондона. Этот шаман мне тогда реально помог. Но это так, нелирическое отступление. Боль от потери Кеши я год назад тоже отодвинула в сознании, поэтому пытаюсь вернуться к этому сейчас, вспомнить подробно: как это случилось. 8-го января утром Кешу тошнило, а через неделю мне надо было улетать на лечение в китайской Далянь: билеты и путевка были куплены заранее. Конечно же, я схватила его и потащила в ветеринарную клинику на улице Юннатов; мы попали к доктору Горохову А.В., у меня он вызвал доверие, да и разговаривать с ним было интересно: так, на нежелание Кеши принимать лекарство сказал: «Иннокентий, не хочешь сотрудничать с органами?» Но с диагнозом возникли проблемы – естественно, сделали УЗИ: оказалось – почки и печень никуда не годятся, прописали кучу лекарств и поставили капельницу. Рентген почему-то делать не стали, но на капельницу и уколы таскала бедного Кешу каждый день. Есть он практически перестал, когда ел – тошнило по-прежнему. Доктор Горохов считал, что напрасно я кормила любимого кота размороженным свиным сердцем, а оно котиному народу категорически не рекомендуется. И отъезд приближался: я попросила давнишнюю знакомую и ночную дежурную Лиду пожить у меня, тем более, что Кешу за три года она полюбила, а вот Брысю не жаловала…
В Китае, во время иглоукалывания – одной из особенно неприятных процедур – чувствовала себя Кешей на металлическом столе в ветклинике; в общем, думала о нём почти непрерывно. Лида писала смс-ки: «Кеша нормально. Не тошнит». Когда я вернулась, застала истощенного кота со страдальческой гримасой на полосатой морде; по телефону договорилась с Гороховым, что несу Кешу в клинику прямо сейчас, не разбирая чемодана. Он позвонил дежурному хирургу, Кеше наконец-то сделали рентген и узнали таки причину его рвоты: проглоченный моточек тонких ниток, а вовсе не фольга. За прошедшие три недели с момента, как он его заглотил, этот моток пережал пищевод и образовалась полная непроходимость. Ему тут же начали делать сложную длительную операцию: ещё долгое время кот отходил от наркоза, забрала домой уже за полночь. Наступила ясность, но драгоценное время было упущено: неделю в начале болезни, когда не догадались сделать рентген и десять дней моего отсутствия. Нас с Анатолием Владимировичем сблизило общее сознание вины… Надо сказать, что с первого моего появления в клинике доктор Горохов старался взять с меня меньше денег или вообще не брать – я пишу об этом, опровергая упорные слухи о том, что в ветклинике не лечат, а только деньги спешат взять.
Больше недели мы выхаживали Кешу: капельницы каждый день, еду давать не раньше, чем на третий день, уколы тоже регулярно. Сварила куриный бульончик: Кеша его попробовал, но тянулся за мясом, я не дала. Когда протертое мясо разрешили, у кота пропал к еде всякий интерес. Тут я себя виню за то, что выполняла неукоснительно все предписания: думаю, они даются с запасом, а у того, кто выхаживает пациента, должна быть интуиция и смелость: та, что позволила когда-то маме не отдавать восьмилетнюю Таню в больницу, когда приехала её забирать скорая помощь с подозрением на менингит. Может быть, если бы я позволила Кеше удовлетворить свое желание съесть немного протертого мяса – он бы выкарабкался. Последние два дня было ясно – не жилец. А вот про последнюю ночь хочу чуть подробнее. У него была такая привычка, о которой никогда никому не рассказывала: он не лез на колени, не стремился, чтобы его поощрительно гладили, но среди ночи, между двумя и четырьмя часами, подползал ко мне, спящей, приближался к голове и лизал в губы несколько раз. Это было так интимно, что я сохраняла нашу с ним тайну ещё год после того, как его не стало. И в последнюю ночь он тоже дотянулся до моих губ из последних сил, а потом заполз за диван, на котором я сплю. Мне представлялось, нет, я даже была уверена, что именно там, в темноте, этой ночью он отойдет. Но утром он выполз с большим трудом и сам лег около переноски: неси меня туда! Как раз Горохов принимал, он позвал для консультации самого авторитетного на тот час врача; и тот поставил диагноз: окончательно отказали все жизненно важные системы, нет другого выхода – только усыпить. И я осталась с ним наедине на некоторое время, уткнув лицо в его полосатую шкурку. Ему сделали укол уже без меня, он не издал ни звука. А.В. Горохов выразил мне соболезнование.
Хорошо, что дома ждала Брыся: естественно, что она нервничала, из уха у неё тёк гной, мне это помогло отвлечься. И я постаралась не думать, забыть о потере моего замечательного кота… Но забыть не удаётся, и только описав подробно всё как было – проведенное с ним время, – я пытаюсь утишить свою боль и чувство вины за то, что не сумела его спасти…

КОШКА СЕРАЯ В ПОЛОСКУ

На стене, обитой диким виноградом,
Освещенной предзакатным солнцем,
Кошка эта – серая в полоску –
Греется в лучах его неярких.

Кошечка ничья, себе хозяйка,
Потому пуглива, осторожна:
На людей с опаскою взирает,
Подманить себя едой не позволяет.

Почему так душу надрывает
Красота последних дней погожих?
Почему на сердце так тревожно
В яркие сентябрьские закаты?

Кошечка, вот-вот подует ветер
Ледяной, с ним горести-печали…
Скоро, скоро грянет зимний холод –
Поищи убежище в подвале.

Мудро ли предчувствовать утраты,
Или игнорировать приметы?
Кошечка, души моей отрада,
Доживём ли мы с тобой до лета?