Как тискают рóманы

О. Кромер «Тот Город»; М., «Редакция Елены Шубиной», 2022

Шаламовские блатные не любили тюремных и лагерных сюжетов: «Про нашу жизнь мы сами лучше знаем».
Иное дело нынешняя образованщина. Ей вынь да положь срока огромные и этапы длинные – видимо, адреналина хронически не хватает. В остальном качество рóманов прежнее, из «Очерков преступного мира»: «Отрубленные головы, пачки долларов, драгоценные камни, найденные в желудке или кишках какой-нибудь великосветской “марьяны”». Та же самая бесконвойная попса по запросу целевой аудитории. Ну, разве что с небольшой поправкой на современность.

Именно поэтому в прилепинской «Обители» сухой закон длится аж до первой пятилетки, а НЭП закончился досрочно. Именно поэтому в яхинской «Зулейхе» депортация крымских татар и греков началась в 1942-м – на оккупированной территории. По той же самой причине в погодинском «Уране» воры в 1953-м вместо фени ботают по старинной «блатной музыке»: «неси лары», «объявиться мосером», а в филипенковском «Кремуляторе» герой на нарах в 1941-м учит сленг позднесоветских фарцовщиков: «айк – икона».
Дешевый зехер, лоховской. Но контингент хавает культурку, ибо по-пушкински ленив и нелюбопытен.

Рóман израильскоподданой Ольги Кромер – из того же ряда: конская доза лакриматоров при полном, девственном неведении эпохи. «РЕШка», впрочем, подстраховалась обычным способом: текст вышел в серии «Неисторический роман». Тамошним авторам поприще широко, знай работай да не трусь. Они и не трусят: Леонид Юзефович забрал демидовские заводы в казну, а Олег Ермаков пополнил алфавит XIII века буквой «ё». Так что небылицы великовозрастной отроковицы вполне пришлись к шубинскому двору.
Герой «Того Города» Андрей Куницын в конце 70-х знакомится с художницей Ольгой Станиславовной Ярмошевской, Осей – бывшей политзаключенной польских кровей. И, чтоб вы знали, жизнь у Оси – это ж совсем не цимес мит компот. 
Ой вей, через два месяца после убийства товарища Кирова за ее мужем пришли «двое мужчин в форме с погонами». С погонами, ага. В 1935-м. Гвэрет Кромер, вы забыли за кивера и аксельбанты.

Холоднокровней: это лишь начало. Вдрызг беременная Ося, по моим подсчетам – на девятом месяце, через душевную депрессию три дня не ходила на службу. За что и была бесчеловечно уволена. Для справки: Кодекс Законов о Труде 1922 года предусматривал увольнение «в случае неявки на работу более трех дней сряду без уважительных причин» – статья 47-я, пункт «е». Больше скажу, Осе давным-давно полагался декретный отпуск: «освобождаются от работы женщины, занятые конторским и умственным трудом в течение 6 недель до и 6 недель после родов» – тот же КЗоТ РСФСР 1922 года, статья 132-я. А зохен вей, кому ж оно волнует? Важно другое: ну что за гонофы эти большевики.
И дальше – цорес, макис мит халоймес: мужа Оси посадили по нехорошей статье: «осужден по ст. 58 п. 7, 8, 11, 17 УК РСФСР за вредительство, соучастие в терроре, участие в контрреволюционной организации». А ничего, что в 1935 году статья 58-я УК РСФСР состояла из 14 пунктов вместо первоначальных 18? – согласно совместному постановлению ВЦИК и СНК от 6 июня 1927 года.

Лебн, уже не делайте мне беременную голову. Вейз мир, она таки делает: весной 1937 года Осю взяли и опять-таки судили по 58-й в старой редакции, где пункт 10 числится шпионажем. А допрашивал страдалицу «коренастый человек в форме с тремя прямоугольниками на погонах».
И так – non-stop вплоть до 1964 года: «Хрущева сняли, новый кремлевский насельник, густобровый и брыластый, Сталина вспоминал с почтением. Все возвращается на круги своя. Опять поют дифирамбы вождям, опять затыкают рты инакомыслящим». Насчет дифирамбов вождям: я учился читать по букварю с портретом Хрущева. Букварей с портретом Брежнева, воля ваша, не упомню. И насчет инакомыслящих: товарищ Серов в одном только 1958-м посадил 1 416 диссидентов – столько же, сколько товарищи Семичастный и Андропов за 10 брежневских лет. А в каком году Сычевскую спецпсихушку открыли? А Благовещенскую?

Это же не проза, а сплошные макис афн тухес, ничего интересного для нашего здоровья. Я вам умоляю, через почему я должен иметь за правду эти майсы? 
Пусть так, да бросить текст на середине не могу: служба такая. Продолжим.

Еще в тюрьме сокамерница Раиса Шафир, бывший член эсеровского ЦК, рассказала Осе, что где-то в Ижминском (вообще-то – Ижемском) районе Коми АССР ссыльные оборудовали в заброшенных горных выработках убежище. В лагере Ося передала эту байку арестантам, и те дружно рванули в побег за лучшей долей. А без малого сорок лет спустя Ося отправила к бывшим товарищам Андрея – привет передать.
На самом деле эта часть рóмана – сплошные приветы метростроевцу Глуховскому. Тот Город – вполне комфортная инфраструктура. С подземной плантацией картошки – интересно, сколько соток, раз 20 человек кормятся? С подземной же баней и кухней – Андрей так и не понял, как устроены дымоходы; должно быть, и сама О.К. это не слишком понимает. И даже с электричеством – тут уже я не понял: откуда генератор, откуда деньги на бензин? И главный вопрос: кто помог беглым лагерникам выжить и наладить быт? 

Так вот, в 1947-м под землей невесть откуда появился человек с мощным электрическим фонарем и баулом в руках. Сам исчез, а поклажу оставил. В бауле воистину не хватало лишь бриллиантов из желудка великосветской марьяны: «В нем было все. Абсолютно все, чтобы пережить эту зиму. Консервы. Лекарства. Патроны. Винтовка. Одеяла. Сухое молоко. Свечки». Хм. Какая же емкость у сумки была, какие габариты?
Но это неважно. Важно другое: подземные жители успели разглядеть на лбу у неизвестного благодетеля крестообразный шрам. Точно такой же обнаружился на лбу у Андрея в 1983-м. А банку из-под сухого молока, помеченную 1989 годом, в Том городе хранят как реликвию. Тут Кромер затеяла толковище о путешествиях во времени, но быстро свернула хронооперу – видимо, поняла, что несет откровенную хрень.

Поводов для разговора о литературе здесь немного. Про сюжет все ясно: две абсолютно автономные линии, связанные между собой чисто механически. Не высший пилотаж. Я вообще не уразумел, для чего авторессе понадобилось самодельное Беловодье. Как утопия оно не состоятельно, ибо начисто лишено социологической составляющей. А к житию великомученицы Оси не добавляет ровно ничего. Переслащенный язык сделал бы честь любому лавбургеру: «Солнце светило ей в спину, создавая вокруг копны русых волос нежный, колеблющийся, розоватый ореол, огромные глаза ее блестели каким то неестественным магическим блеском…»

Однако сюжетостроение, стиль и фактическая достоверность для О.К. – дело десятое. Главное – соблюсти важнейший литературный канон богоизбранных, имя которому этнический детерминизм. Ося Ярмошевская и муж ее Ян Тарновский – носители высокой культуры, ибо поляки. Витаутас Урбанас – chevalier sans peur et sans reproche, ибо литовец. Раиса Шафир и лагерный лепила Григорий Красный, внук еврейского кантониста – про них и так все понятно. 
О титульной нации этого не скажешь. Путиловец Коля Аржанов откровенно туп: «Контрики, как ты с твоим хахалем. Которые не желают трудиться во имя революции, а малюют свои буржуйские картинки». Типографская работница Наташа после крамольной опечатки в газете сдала всех подельников. Следователи Басин и Рябинин – отпетые садюги. Гвэрет Кромер, вам таки напомнить за Нафталия Френкеля? За Израиля Плинера и Матвея Бермана? Или за Якова Агранова, который, на минуточку, Янкель Шмаев?

Но и на этот случай готова индульгенция: начальник следственного отдела Иван Иванович Киселев, он же Иона Иссурович Киселевский, – интеллигент, образец гуманности, передал Осе письмо от мужа-сидельца. А что в НКВД служит – так это опять же русские виноваты: «Дом разграбили, сестру изнасиловали, мать с ума сошла со страху. И вот появляется партия, которая говорит, что все люди равны. И еврейский парень говорит себе: для этой партии я готов на все. Надо убивать – буду убивать, надо пытать – буду пытать, только бы настало это светлое будущее, в котором мои дети и внуки не будут людьми второго, третьего, пятого сорта».
Ну, вы поняли…

И к чему, спрашивается, все это было? – и псевдоисторическая фэнтезятина, и хроноопера, и лагерная сага, тщательно скопированная у Гинзбург и Шаламова, и love story, оборванная на полуслове? Не знаю, право слово. Финал пришит к тексту впопыхах и на живую нитку: Куницын в перестроечные времена выступает с докладом на собрании «Мемориала», которому в 2022-м отказали в приостановке ликвидации. Слов нет: остро, социально, до оскомины конъюнктурно, но не имеет ни малейшего отношения к сюжету.
Впору и нам заполнить графу «итого».

Первое: политика – неважная замена литературному мастерству, это мы еще в советские времена проходили.
Второе: в рóмане много и со вкусом рассуждают о справедливости. Опус такого качества, опубликованный вполне приличным тиражом в самом престижном издательстве страны, – это и впрямь высшая справедливость, непостижная человеческому уму. Таки да, гвэрет Кромер?