Картошка в сметане

На юге Казахстана в конце лета особенно жарко. И жители Шымкента хорошо знают эти безжалостные знойные дни и душные ночи. Я до сих пор помню, как от жары асфальт под ногами становился мягким. Обернувшись, можно было увидеть отпечатки обуви. Желание пить сопровождало тебя с утра и до вечера. Трава полностью выгорала, превращаясь в буро-коричневый ковёр. На бескрайних просторах казахстанской степи это походило на марсианский пейзаж. Лишь в центре города поливальные машины возвращали к жизни деревья, цветы и зазевавшихся прохожих. Днём люди старались меньше выходить из дома. И лишь к вечеру оживлялись дворы и парки. Горожане стайками устраивали у фонтанов семейный отдых. 
А на Верхнем рынке люди были в любую погоду с утра и до закрытия массивных дубовых ворот, обитых железными полосами. Базарные сторожа выгоняли запоздалых покупателей и бездомных, для которых рынок был единственным местом пропитания и отдыха. 
Рынки южного Казахстана – это места особенные. Сказать, что люди здесь занимались только лишь продажей и покупкой товаров, нельзя. Пройти через рынок и не купить чего-нибудь было просто невозможно. Здесь стирались грани национальностей и возрастов, религий и социального положения. Здесь командовали ароматы, яркие расцветки товаров и улыбки торгашей. 
В воскресные дни народ за покупками валил валом. Маршрутные такси с раннего утра вышвыривали всё новых и новых покупателей к центральным воротам рынка и тут же, чуть поодаль, заглатывали в себя десятки счастливых обладателей набитых баулов, коробок или джутовых мешков. Как и на торговых рядах, здесь подрабатывали зазывалами крепкого телосложения мужчины. Их задачей было как можно быстрее и плотнее набить в маршрутку пассажиров, вталкивая их сильными руками внутрь салона. Раскрасневшись и вытирая с лица пот чем попало, они орали что есть мочи:
– Заходим быстрее! Маршрутка отправляется! Следующая не скоро!
Вдавив людей и защёлкнув дверцу машины, они подходили к водителю, чтобы получить свою мзду. Отпив пару глотков кумыса и прожевав кусок лепёшки, мужчины начинали спорить с конкурентами, оживлённо размахивая руками, за право подрабатывать на этих злачных местах. Безработица уже уверенно ухватила за горло народ. Не только в городе, но и во всей области начались веерные отключения электричества и газа. Постепенно это становилось нормой. Дошло до того, что по утрам и вечерам свет давали только на два часа. 

Немного ранее описываемых мною событий в районе частного сектора вдоль проспекта Коммунистический газ был отключён полностью. И через несколько дней люди не выдержали. Через заборы и калитки в вечернее время они начали забрасывать проезжающие по проспекту мимо них иномарки. Бросали всё что было возможно: палки, камни, железяки. На проспекте тут же образовались пробки. Водители выбегали из машин, начинали орать, ругаясь на всех диалектах в пять этажей. Но кого они могли поймать? Вдоль проспекта в полной темноте тянулись одинаковые заборы, за которыми ютились низенькие домики. Были попытки притащить в милицию нескольких подростков, но без веских доказательств их тут же отпустили. Так продолжалось несколько дней, пока администрация города не была вынуждена дать газ в этот район, а также и электроэнергию бесперебойно. 
А теперь мы вернёмся к нашей истории. Заглянем внутрь самого большого, на тот момент, рынка города. По своим размерам рынок занимал довольно внушительную площадь. На его месте могли бы расположиться несколько жилых кварталов. В центре его расположилась площадь, отданная торговцам арбузов и дынь. Эти бахчевые исполины завладели всем пространством, оставив узенькие проходы для покупателей, придирчиво осматривающих дары казахстанских полей. Можно было смело брать любой арбуз и не ошибиться в выборе. Маленькие, средние и огромные, арбузы были на любой сорт и вкус. 
– Покупай арбузы, подходи, народ! Половина сахар, половина мёд! – кричали зазывалы, помощники торговцев. Они виртуозно подбрасывали вверх сочные плоды, похожие издали на пушечные ядра, ловили и тут же протягивали их покупателям. Горожане для пущей важности просили сделать в арбузе вырез, чтобы убедиться в спелости ягоды. Чёрный от солнца торговец засучивал рукава халата, протыкал ножом арбуз и тот мгновенно трескался пополам.
– Э, дорогой! Смотри! Арбуз, как песня, радость нам даёт! – улыбался он жёлтыми от курения зубами и ставил арбуз на весы. Привозя машинами арбузы и дыни, продавцы тут же рядом с ними и ночевали, пока весь товар не будет продан. Можно было уже поздно вечером, до закрытия ворот, разбудить дремавшего продавца и купить товар по сходной цене.

Дыни привозили как из южных районов Чимкентской области (Южно-Казахстанской), так и из соседней республики, Узбекистана. Ташкентские дыни отличались и размером, и вкусом, и запахом. Полуметровые дыни-торпеды продавцы аккуратно укладывали штабелями в тени деревьев или подвешивали их в сетки-люльки под навесами. Аромат этих чудных плодов проникал везде и всюду, останавливая покупателей. Можно было, простояв рядом с дынями несколько минут, донести их аромат до дома. 
Во второй половине девяностых усилился отток людей из Казахстана. Люди семьями уезжали из республики навсегда. Уезжали кто куда: в Грецию, в Израиль, в Германию, в Белоруссию, на Украину. В эти государства отъезды начались ещё в конце восьмидесятых. В завершающем караване «ушельцев» были русские, выезжающие в Россию. Об этом нужно отдельно вести повествование, но позже. Мы с женой и ребёнком в этот процесс пока не были вовлечены. Мы мирно учительствовали, совершенствуя свой педагогический талант в стремительно изменяющихся условиях.
Больше часа мы с женой кружили по извилистым проходам и поворотам раскалённого под солнцем рынка. Прошли его весь вдоль и поперёк. Земля под ногами дышала жаром. Накупив продуктов, мы решили возвращаться домой и начали спускаться вниз к дороге. Почему вниз? Потому что Верхний рынок расположен был на холме. Жили мы буквально в пяти минутах ходьбы от него и могли покупать здесь товары хоть каждый день. В конце девяностых именно на рынках покупатели могли найти любые товары по весьма доступным ценам. 

Проходя мимо овощных рядов, которые располагались у самого выхода, мы услышали крики. Издали среди людского гомона трудно было разобрать: кто и что кричал. Я, опустив сумки на землю, остановился, прислушался и узнал голос дяди Коли, старшего брата моей мамы. 
– Маша, подожди меня здесь, а я пойду узнаю, что случилось, – сказал я жене.
– Нет. Я тоже с тобой, – решительно ответила она.
И мы, подхватив сумки, устремились в сторону криков. Протиснувшись сквозь толпу, дошли до картофельных лавок. Около одной из них собралась небольшая группа людей. Теперь я точно узнал голос дяди, доносящийся откуда-то из центра. 
Несмотря на жару, многие были тепло одеты в национальную одежду. Узбекские и казахские халаты ярко пестрели под лучами послеполуденного солнца. На головах мужчин красовались тюбетейки с витиеватой вышивкой. Халаты их были подвязаны поясами канатного плетения. У многих женщин на головах были повязаны белые косынки. 

Я отчётливо расслышал выкрики дяди: «Как вам не стыдно! Что вы делаете? Мошенники!» 
– Я сейчас, – шепнул я жене и вместе с сумками врезался в толпу.
Через мгновение я уже оказался в центре события. Жена последовала за мной.
– Э, что за дела!? – прокричал я, сдвинув брови и ища глазами дядю.
В центре круга, весь в пыли, с растерянным видом стоял дядя Коля. На голове его была мятая кепка, сдвинутая набок. Он вытянул вперёд руки, словно хотел кого-то схватить. Рядом с ним стояла молодая казашка с длинными узкими косами и с сеткой в руке. В другой она держала безмен. 
– Дядя Коля, что случилось? 
– Илья, это ты? – прищурился дядя, – Я очки потерял и плохо вижу.
Он схватил меня за руку, как утопающий за спасательный круг.
– Да, это я, – обнял я дядю.
– Ты понимаешь, хотел купить картошки килограммов пять, а эта молодуха, – показал на девушку, – сыпет в сетку несколько картофелин, дёргает весы и говорит мне, что уже пять килограмм. Я наклонился, чтобы сетку эту поднять, вес проверить и пересыпать себе в сумку. А она, стерва, не даёт, толкается. Очки мои упали к ней под ноги. Я только услышал хруст и её извинение. Кещеренэз(1), говорит и всё тут. А что мне её «кещеренэз»? Я же без очков как без рук. Все вокруг кричат, торопят, чтобы я деньги быстрее отдал. Как сговорились! А я чувствую, что вес не тот. Ты посмотри, племяш, сколько там картошки.
На его глазах выступили слёзы и мелкой дрожью пошла нижняя губа.
Я тут же развернулся к девушке:
– Это ты картошку продавала мужчине? А? Ты, я спрашиваю?

Из толпы выскочила худая старуха с рыжей паклей из-под мятого платка и с густо намазанными бровями. Она, размахивая почерневшими от солнца руками, подошла ко мне вплотную и, задрав голову, прошамкала:
– Я! Чего тебе надо? Проваливай отсель, защитник. Он картошку брать не хочет, а мы виноваты, что ли? На, проверь весы. 
Старуха выхватила у девушки весы и сунула их мне в руки.
Я натянул пружину. Всё было нормально. У ног жены стояла сумка с пятью пачками сахара по килограмму. Я взял сумку, зацепил её и поднял. Весы показали точный вес. Мы с женой переглянулись.
– Здесь не в весах дело, а в чём-то другом, – шепнула она мне.
– Эй, хозяйка. А ну покажи-ка мне картошку.
Рыжая пакля указала мне на лоток, где горкой лежала таласская, синеватого оттенка, картошка. Такое название эта картошка получила по наименованию Таласского района Джамбульской области. Все чимкентцы знали этот сорт картошки и любили её за вкус, гладкость кожуры и развариваемость. 
Рассмотрев картошку, я повернулся, чтобы спросить о сетке, в которой её взвешивали, но спрашивать было уже не у кого. Обе продавщицы будто испарились. И я обратился к стоящим вокруг людям:
– А в чём они взвешивали?
– Где-то здесь сетка валяется, – сказал дядя, протирая глаза.
В центре круга в пыли лежала обыкновенная сетка для продуктов. В те времена такие сетки были в каждой семье. С ней чаще всего и ходили горожане за покупками. 
И на этой сетке с важным видом сидел, непонятно откуда взявшийся щенок, лохматый и с длинными ушами. Он деловито вертел головой, как бы охраняя свою добычу.

Вдруг из толпы вынырнула молодая продавщица, быстро нагнулась к сетке, схватила её и начала тянуть её на себя. Щенок не растерялся и начал тянуть сетку на себя, зацепившись зубами за верёвочку, привязанную снизу к сетке. Это продолжалось недолго. Девушка подняла над землёй сетку вместе со щенком. Тот повис, зацепившись за верёвочку и смешно дёргая лапами. Кто-то из толпы выкрикнул: 
– Чего ты над зверем издеваешься? Отпусти сетку! Может он тоже картошку хочет купить, а ты не даёшь. 
В толпе прокатился хохот. Девушка опустила сетку на землю, не зная, что делать дальше.
– Чей щенок? – крикнул я в толпу.
– Это Тузик. Ничей он, бродячий. Жрать просто хочет, – отозвался шутник.
Я повернулся к жене:
– Маша, угости лохматого товарища. Тузик голоден.
Она засунула руку в сумку, достала несколько холодных ещё пельменей и подала их мне.
Я сел на корточки и со словами: 
– Тузик, ты же всё понимаешь? – кинул щенку пельмень. Он на лету проглотил его и, забыв о сетке, подбежал ко мне, виляя пыльным хвостом. Через мгновение щенок мирно сидел рядом и, урча от удовольствия, заканчивал трапезу. 
Я поднял сетку и оглядел собравшихся:
– Товарищи, цирк что ли вам здесь? Или собак голодных не видели? Идите себе по делам. 
Никто не шелохнулся. Молодая продавщица, боясь оставить без присмотра лоток с картошкой, стояла как вкопанная и смотрела на меня. Я подошёл к ней и спросил:
– Вот это что за верёвка, которая привязана к сетке?
– Моя твоя не понимай, – ответила она, опустив глаза.
– «Не понимай», говоришь, – взглянул я на неё в упор.
Я поднял сетку над собой:
– А кто-нибудь здесь «понимай», зачем эта верёвочка? Или вы все вдруг «не понимай»?¬

И тут справа выплыл из толпы мальчик лет семи или восьми. На нём были надеты широкие штаны, явно оставшиеся от старшего брата, такая же великоватая рубашка на выпуск. Пыльные босые ноги переминались, обжигаясь о раскалённую пыль. Он дёрнул меня за рубашку и с трудом начал объяснять:
– Дь–дь-дядя, это вот так на-на-ногой внизу верёвку де-деа-держать, а потом ка-као-каотошку сыпать и весы па-паи-поднимать. И та-таа-тогда вес ду-дуо-другой.
Я наклонился к нему, увидел его запачканное лицо, большие глаза и наивную детскую улыбку, нежно потрепал мальчугана по голове:
– Рахмет(2), джигит! Молодец!
И тут я уловил движение среди зрителей. Расталкивая впереди стоящих людей, в центр вошел огромного роста казах средних лет. Его арбузоподобный живот выдвигался далеко вперёд, локомотивом прокладывая себе дорогу, а выпяченные губы блестели от жирной пищи. Замасленная тюбетейка еле держалась на его бритом затылке. Через заплывшие веки он осмотрелся, увидел мальчика и, наклонившись к нему, пробасил:
– Балам, сен мұнда не істеп жатырсың? Ал, үйге барайық!(3)
После этого он схватил пацана под мышку и стремительно ринулся к проходу между людьми, которые молчаливо продолжали стоять.

Я подошёл к молодой продавщице и протянул ей сетку:
-А ну, накладывай картошку.
Она стояла неподвижно, опустив руки, 
– Ладно, тогда я сам, – сказал я и подошёл к лотку. Маша жестами показывала, чтобы я выбирал клубни покрупнее.
Набрав сколько надо, я протянул сетку продавщице:
– Взвешивай давай!
Девушка зацепила сетку за крючок безмена и потянула вверх, а я наступил снизу на верёвку. Весы показали пять килограммов. И тут я убрал ногу с верёвки. Указатель весов подпрыгнул до трёх килограммов.
– Так вот как это работает, да?!
Руки у девушки затряслись. Я пересыпал картошку в свой пакет, подсчитал стоимость и быстро сунул ей деньги. Она, положив деньги в карман, а сетку за пазуху, развернулась и хотела уже скрыться, но это ей не удалось. Люди сжались плотным кольцом, преградив ей путь. Толпа ожила и из неё начали раздаваться выкрики: «Обманщица!», «И мне надо перевесить!», «Давай, деньги возвращай!», «Я вчера дома тоже заметила, что веса не хватило!». Люди, протягивая ей сетки и пакеты, начали надвигаться на неё. А та всё искала кого-то, поднимаясь на цыпочки и вертя головой. Но подмоги не было. Через несколько секунд разъярённые покупатели зажали трясущуюся девушку в плотное кольцо так, что её саму уже не было видно.
Мы переглянулись и я, подняв сумки, прошептал:
– Пора уходить! Берём сумки и домой! Мы своё дело сделали. Дальше пусть разбираются сами. Дядя Коля, давай руку и не отставай!

Быстрым шагом мы направились к дороге, которая сама ускоряла наш шаг. Опускающееся за горизонт солнце придало нашим лицам бронзовый оттенок. На земле проявились длинные замысловатые тени от деревьев и людей. Краем уха я мог ещё расслышать крики людей на особом чимкентском диалекте, который соткан из казахских, русских и других слов многонационального юга.
Мы спустились к улице Советской, перешли её и направились к дому.
Взяв дядю под руку, я не спеша поднимался по ступенькам и тихо говорил:
– Дядь Коля, давно вы не были у нас в гостях. Сейчас посидим, чай попьём. Вы у нас переночуете. А завтра закажем вам новые очки.
И вот мы уселись на кухне. Маша приготовила сырники, достала баночку сметаны, купленную только что на рынке.
– Сейчас сырников со сметаной поедим, о жизни поговорим, – улыбалась она.
Она зачерпнула ложечкой то, что находилось внутри и медленно вынула из банки. С ложечки стекала белая комкообразная масса. Улыбка с её лица мигом сошла.
– Ты что купил? – повернула она ко мне голову.
– Сметану, как ты и сказала – ответил я, уставившись на банку, – а что там?
– Ты хоть пробовал её, когда покупал?
– Конечно, пробовал. Потом подал банку продавщице, и она налила мне из фляги, которая стояла за прилавком.
– За прилавком, говоришь?!
– Да. 
– Пробовал-то ты сметану, а налили тебе в банку простоквашу! Эх ты! Простофиля!
– Может, пойдём и разберёмся? – с серьёзным видом предложил я.
Над кухонным столом повисла пауза. Маша, уперев руки в бока и покачивая головой, пронизывала меня взглядом. Я же, сделав невинные глаза, отвернулся в окно и начал разглядывать дерево, с сожалением, как мне показалось, смотрящим в мою сторону.
И тут дядя Коля, до этого момента тихо сидящий у окна, вдруг громко расхохотался. Он смеялся, одной рукой вытирая слёзы, а другой показывая на банку. Мы же просто молчали. И только, когда на моём лице скользнула улыбка, наша маленькая кухня взорвалась от смеха. 
На город быстро опускалась ночь, давая людям успокоение, прохладу и тишину. Звёздное небо без остатка поглотило людскую суету и звон монет. Холм, вместе с Верхним рынком, погружался в летний сон, чтобы на следующий день с утра вновь радовать людей своим великолепием.

Примечание (перевод с казахского языка)
1. Извините;
2. Спасибо;
3. Сынок, ты что здесь делаешь? А ну, пошли домой!

Художник: Есенгали Садырбаев.