Пустынный берег

***

Ужель мне скоро тридцать лет?
(Когда бы не сто лет в обед
да не на Сталина похожа
вон та Луны рябая рожа?)
Летит звезды сгоревшей свет,
(а где-то там, как прах, стара,
зияет чёрная дыра),
и мотыльки о лампу бьются,
и больше не пьянит вино…
Стихи и звёзды остаются,
а остальное - всё равно.

***

Колокола перекликались. Звон
певучий и густой не таял над землёй.
Он в небо поднимался, как туман, просил
за всех за нас, чтобы Господь простил.
Он степи покрывал, леса, поля,
и реки разносили по морям
живущий в воздухе родной далёкий звук,
и ветер пред рассветом утихал, и на заре
высокие сияли облака,
переливаясь красками небес, 
не виданными прежде никогда.

***

Крепкие, как белые грибы,
подберёзовики, подосиновики,
в ладных медных шлемах-куполах,
поднялись повсюду на Руси 
церковки, что статью – поднебесники.
Будто бы их Мать Сыра Земля
нам на радость, на печаль повырастила,
будто бы сам дух лесов, полей,
сердца и души народа нашего
в образе явился наяву.
Что без них равнина? – Сирота!
Взгорья, и холмы, и грады с весями.
Пусто было б жизни на земле…
По иным шатаючись краям,
видел я мечети, кирхи, пагоды –
чудеса, но только не по мне, 
чужета для глаз и сердцу холодно.
То ли дело – православный храм,
если даже и давно порушенный,
позаросший сивой трын-травой: 
всё равно он дорог мне до слёз,
тех, что на миру никем невидимы
и неизъяснимы до конца.

***

Храм остарел. На куполе осинка
неслышно шевелит листочками,
покорными и ветру, и судьбе.
В селе же пусто, больше никого,
последний жил старик, да помер,
о нём уже не вспомнить никому.
Дома уходят в землю пешим строем,
проулки свежим лесом заросли…
В избе, что с краю, на полу разбитом
среди ненужных, брошенных вещей
желтеет фотокарточка со стенки – 
улыбка ли там чья-то молодая,
беспечная, случайная, лихая,
в надломленный глядится потолок?..

***

От первых стихов ничего не осталось,
ну, разве что в милость какая-то малость –
не то чтобы строчки, не то чтоб слова,
а музыки тень, различимой едва.

Слова ещё долго стихи обходили,
а что приходили – случайными были,
но музыка словно прилив прибывала,
как будто бы эти стихи уже знала.

***

Плывёт в густом тумане
или в лучах зари
бутылка в океане
с моим письмом внутри.

По волнам бесконечным…
Простора – не объять…
Немного же словечек
мне удалось сказать.

То зыбь, то ураганы,
то тяжко, то легко.
А берега и страны
далёко-далеко.

Тут время исчезает,
нисколько не шутя,
дельфин с волной играет,
как вечное дитя.

И нет судьбы матросам,
и равнодушно зло…
Лишь зорким альбатросам
порой блеснёт стекло.

Подводные теченья,
беспечные ветра…
Но птицам не до чтенья,
слова для них игра.

Куда несёт бутылку
безумная вода,
получит ли посылку
хоть кто-то и когда.

Не жду, не проклинаю…
Век ни за грош пропал…
И сам уже не знаю,
кому и что писал. 

***

Отжито и позабыто,
время вышло, шито-крыто,
не отыщет нас никто,
перекатываем поле,
нам подсвистывает воля,
конь в пальто и дед Пихто.

Мы иссохли до основы,
прыгаем пустоголовы,
ох, как на ногу легки!
Время лечит что калечит,
на костры летим, на свечи,
глупые, как мотыльки.

Мы спешим, куда не знаем,
с ветром, что ли, пропадаем,
слыша звон – да где же он.
Ничего-то нам не надо,
и уносимся куда-то
с глаз долой, из сердца вон. 

***

На серые скалы туман наползает
и влажно дымится,
а в облаке птица зачем-то летает,
безумная птица.

Гнездо ль потеряла, где тычутся слепо
продрогшие дети,
голодные клювы раскрывши нелепо,
одни в белом свете?

Студёная муть непроглядней ложится,
всё в ней пропадает - 
почти что наощупь та птица кружится,
но не улетает.

***

Перстом задумчивым Он слово написал
на сером и немом песке рассветном,
ещё одно, ещё… но тут волна 
нахлынула, с широким шумом налетела
и жадно смыла, унесла с собой
что лёгкой вязью золотой горело
лишь миг-другой… что так и не узнал весь род людской.

Да на мгновение в её мельчайших брызгах, 
и ярче солнца, те слова на воздухе зажглись,
туманный влажный морок озаряя, 
и растворились: стали морем, небом, 
всем на Земле… – И Отрок в мир ушёл,
пустынный берег навсегда покинув.

***

– Нас бомблять, як паршивых котят!.. –
Что же ты так разнюнился, брат?
А не ты ль красномордо в сочельник
на майдане горилку глушил,
москалякам гиляку сулил…
Наскакался, похоже, брательник?

– Мамо! Тату! Не можу… Опять,
як хряки, с неба бомбы летять… –
…А не ты ли звал батькой – Бандеру?
А не ты ли ему зиговал,
как в Хатыни, кругом лютовал,
пепел с кровью глотая и серу?

Обшмонали свои ж, без речей, 
среди битых забыв кирпичей,
и ушли… Обезумевший кочет
уцелевший поутру хрипит,
да, как водится, ворон летит,
но клевать твои очи не хочет.

***

Под окошком трещала сорока.
Может быть, про отбытие срока?
Деловито трещала, сердито…
Было попито, стало испито.
Впрочем, кто же её разберёт?
По весне соловейко поёт…
Прилетает, потом улетает.
И куда он себе исчезает?
А сорока – она круглый год.

Художник: М. Нестеров.