Сигнальная труба

Пролог

А все начиналось, как праздник,
и все получилось всерьез...

Нескладный стоит старшеклассник
и плачет, не чувствуя слез.
Ведь бриза шальная беспечность,
и мачты в рассветном дыму,
и сонная синяя вечность
впервые открылись ему.
И был ему так непривычен
простор, потерявший предел,
что, робок и косноязычен,
он Слова коснуться посмел.
И первые бедные строки,
как чайки, витали над ним...

Ну что же – не будем жестоки,
простим эти слезы, простим!
Он вскоре за это заплатит
и полною мерой труда,
и тем, что уже не заплачет,
не сможет. Уже никогда.

В самом начале

В самом начале, воистину, в самом начале
трубы кричали тревогу над бухтой ночной.
Выла сирена, качался фонарь на причале, 
ветры крепчали, и веяли давней войной.
Я вам признаюсь – мне нравились в самом начале
холод разлуки и изморозь первых утрат.
Сны обрывались, ботинки по трапам стучали,
всем своим бедам я был по-мальчишески рад.
Ай, наплевать, что любимая где-то и с кем-то,
переживу, что далёко родительский дом!
Детство закончилось. Первая песенка спета.
Впрочем, простите, ведь я не о том, не о том!..

В самом начале декабрьскими злыми ночами
нам горевать было, правду скажу, недосуг.
Хмурился кэп, пожимая худыми плечами,
падал барометр, и море зверело вокруг.
Тысячи тонн непреклонной, обветренной стали
у Тарханкута, от гаваней тихих вдали
в полном порядке 
к бессмысленным звездам взлетали,
в том же порядке и рушились к центру земли.
Нравилось мне, что веселая эта планета
бросила в лоб нам жестокий и дьявольский шторм...
Юность закончилась. Новая песенка спета.
Впрочем, простите, ведь я не о том, не о том!

В самом начале нас пирсы цветами встречали,
милые руки сжимали горячим кольцом...
Впрочем, о том, что увидел я в самом начале,
будет верней говорить перед самым концом.

Строевая подготовка

Нас от усталости качает – 
идут ученья на плацу.
Один по матери скучает,
другой скучает по отцу.
Скучает третий по невесте,
что остается старшине?
И он скучает с нами вместе
по молодой своей жене.
Пусть трехлинейная винтовка
оттянет руки... Черт возьми,
Нас строевая подготовка,
бесспорно, сделает людьми! 
Ускорить это в нашей власти, 
но недоволен старшина,
что Ира из «Секретной части»
нам строит глазки из окна...

Случился в прошлую субботу,
что называется, аврал,
когда в честь праздника по флоту
объявлен был всеобщий бал.
Представьте: флейты и фаготы,
с женой танцует старшина,
чтоб весь состав курсантской роты
увидел, как мила она.
Представьте: лихо пары мчатся,
в груди светло и горячо,
а Ира из «Секретной части»
кладет мне руку на плечо...

Конечно, зря все это, даром,
нам сантименты не к лицу.
Но как просторно было парам
на нашем каменном плацу!
Была б команда – мы смогли бы
немного потеснить бетон.
Платаны, тополя и липы
росли бы здесь со всех сторон.
Мы сами, этими руками,
команда только бы была,
ступени вырубили в камне,
чтоб к морю лестница вела.
И каждому в душе неловко
за эти мысли. Черт возьми!
Нас строевая подготовка
успешно делает людьми.

Письмо

Чернил у нас до смеху маловато, 
не запаслись чернилами ребята.
Пришлось остатки, на конец худой,
разбавить черноморскою водой.

Пишу письмо – короткое, спешу.
На левый борт «коробку» накренило.
Не просыхают жидкие чернила,
на строчки торопливые дышу.

Ты не получишь этого письма,
но поделиться мне с тобою надо,
какая нынче выдалась зима – 
я не видал такого снегопада!

Такая нынче выдалась зима,
что сквозь неё к причалам не пробиться.
Блуждает крейсер, как самоубийца.
Ты помоги мне не сойти с ума.

За полчаса проклятая пурга
завалит пулеметную треногу,
тогда объявят новую тревогу,
чтоб отразить условного врага.
 
Уходит крейсер к черту на рога.
Предмет простой – военная учеба,
наглядное пособие – пурга,
предмет не позабудется до гроба. 

И потому я не сойду с ума,
и потому вернемся мы обратно,
ты не получишь этого письма
и не поймешь судьбу мою превратно.

Не сохранять линеечке косой,
чему меня эпоха научила,
как подмешала в школьные чернила
морскую несмываемую соль.

И это пригодится

Эскадра выбирает якоря,
и холодом сменяется прохлада.
Последняя неделя листопада,
четвертая неделя ноября.
Прощанье. Город опускает шторы.
Осенние кочующие штормы.

Вода внизу, на палубе вода.
Промок до нитки – не берёт простуда.
Уходит крейсер – как узнать, куда?
Тоска приходит – как узнать, откуда?
Четыре вахты за четыре дня,
и тяжелеют веки у меня.

Но это к слову, позже отосплюсь.
Ну а пока стараюсь, как умею.
Нельзя сказать, что делаюсь умнее,
выносливее точно становлюсь.
По выходным учусь курить и бриться – 
когда-нибудь все это пригодится.

Сигнальщик чует берег за версту, 
его разлука за сердце хватает.
А мне пайка морского не хватает,
ведь мне семнадцать – я еще расту!

Погрузка боезапаса

Приказ – грузить боезапас,
а я приказы понимаю
и пять пудов который раз
рывком на спину поднимаю.

А пять пудов на сто шагов – 
работа потогонная.
Пятьсот потов, пятьсот потов,
достойна этаких трудов
машина пятитонная!

Увижу где-нибудь осла,
несущего поклажу,
оставлю все свои дела,
животное поглажу!

Но кончена работа,
от сердца отлегло,
и первый крейсер флота
идет на полигон.

Денек из самых лучших,
пронзителен, лучист.
А я уже не грузчик,
а я артиллерист!

И тем, что мне пришлось таскать
на собственной спине,
придется нынче мне стрелять,
стрелять придется мне!

Я знаю цену выстрелу 
на вес, на вкус.
Любую качку выстою,
не про-мах-нусь! 

Школьный вальс

                     Анатолию Передрееву

Не могу забыть, хоть режьте,
дни и вечера
моего простого прежде,
доброго вчера.

А сегодня на эстраде
в городском саду
смеха ради, шутки ради,
на мою беду,

задыхаясь, привирая,
в неурочный час
духовой оркестр играет
позабытый вальс.

Школьный вальс из моды вышел,
отстранен от дел.
Я давно его не слышал,
позабыть успел.

До чего же бестолково
отыскался след!
Восемнадцать лет мне снова, 
восемнадцать лет...

Помню, помню день воскресный,
от больших забот
отдыхает кубрик тесный,
увольненья ждет.

Отдыхает по старинке,
эдак или так.
Крутит модные пластинки
вахтенный чудак.

Добросовестно дежурит,
далеко пойдет.
Три минуты перекурит –
снова заведет.

Да кончай же ты волынку,
дай передохнуть!
Или выбери пластинку,
грустную чуть-чуть...

Помню, помню день воскресный,
легкий снегопад.
Изумительную песню
слышу невпопад.

Моторист носки стирает,
мыло – высший класс.
Духовой оркестр играет
милый «Школьный вальс».

Мы прошли иную школу, 
что там говорить.
Попросите радиолу
песню повторить.

Очень хочется запомнить,
что он там пропел.
Надо ж все-таки заполнить
жизненный пробел!..

Что ж, братишка, нос не вешай,
нервы пожалей.
В Инкермане воздух свежий,
мало патрулей.

Растревожила нам сердце
песенка-судьба.
Хороша горилка с перцем,
да весьма слаба!

Перебрал, перестарался
добрый человек.
Он бы жил-служил и вальса
не слыхал вовек.

Вот несет его по кругу,
как осенний лист...
Эх, попался бы под руку
вахтенный радист!

Песня

                       Вадиму Кожинову

Никогда уже не повторится
пристань, уходящая во тьму,
баритон блатного гитариста,
песня про Таганскую тюрьму.

Их немало было на причале – 
всяких песен, всевозможных лиц.
Люди провожали и встречали, 
словом, все чего-то дождались.

И звучал в особенности странно
тот напев, по правде говоря.
Ждали нас невиданные страны,
звали нас далекие моря.

Полнилась тревогой и восторгом
эта ночь, сводящая с ума,
гордая светлеющим востоком.
Ну какая, к дьяволу, тюрьма?

Парень пел насмешливо и резко,
будто что-то знал, и неспроста
папироска вспыхивала дерзко
в уголке презрительного рта...

А потом... Потом случилось вот что.
Впрочем, не случилось ничего.
Как всегда, медлительная почта,
а для нас в той почте – ничего.

Нам цыганка в жизни не гадала.
Не приходят письма? Горя мало,
что в них проку, так – ни то, ни сё.
Служим, напеваем спозаранку
песню парня, ту, что про Таганку,
привязалась, подлая, и всё! 

Сигнальная труба

Когда Сигнальная труба
звала меня наверх,
когда Сигнальная труба
звала меня наверх,
я понимал: зовет судьба,
а чудилось: не верь!

Когда по трапам я бежал
в жилетке надувной,
когда от холода дрожал
на палубе ночной,
вмерзал в железо, но терпел,
спеша мужчиной стать,
я спать хотел, я спать хотел,
мне не давали спать.

А вы, над Волгой и Окой
строители плотин,
за чей покой, за чей покой
ночами я платил;

и вы, любимая (туман
давно вас поглотил),
за чей обман, за чей обман
ночами я платил,

вы знаете, как я упал
на мамину кровать
и как я спал, о, как я спал – 
во сне хотелось спать!

Как мертвые не спят в гробах,
я спал четыре дня,
пока Сигнальная труба
не подняла меня.

Не знаю, как ее мотив
меня с ума не свел,
но был я счастлив, ощутив,
не палубу, а пол.

Но с той поры, но с ночи той,
с проклятой ночи той
навек украден мой покой
невидимой трубой.

Лежу, зубами скрежещу,
все обернулось вспять:
я спать хочу, я спать хочу,
я не умею спать.

Не люби меня, жизнь!

Не скучаю в походном строю.
Расползается грязь под ногами.
Чтобы думали, будто пою,
шевелю понемногу губами.

Не считайте, что голоса нет
или слуху мотив не подвластен.
Просто песня не нравится мне,
просто я с ней никак не согласен!

Увлекая в дорогу, маня
журавлями в звенящем зените,
жизнь не очень любила меня,
я за это на жизнь не в обиде.

И, походную грязь не кляня,
не сутулю под выкладкой плечи.
Жизнь не очень любила меня,
чтобы я полюбил ее крепче.

Потому я в строю и молчу,
по дороге шагая по зимней,
что от жизни своей не хочу,
не желаю любви я взаимной.

И без песни по крымской степи
доберусь до привальной палатки.

Не люби меня жизнь, не люби,
дай пройти по тебе без оглядки!

Морю

И видел я твое святое небо,
и слышал шум знамен твоих и крыл.
В твоих походах пассажиром не был
и экскурсантом – у твоих могил.

И твой простор в работах мной измерен,
и навсегда, в любом счастливом дне
я счастлив тем, что был тебе я верен,
хотя земля была милее мне.

Благодарю тебя за непокой,
за то, что ты ошибок не прощало.
За бескорыстье каждого причала,
которому обязан я землей.

Художник: Ленур Велиляев.