«Глаголом вольным Бога славить…» Часть II

к 205-летию А.К. Толстого
(Часть I в № 155)

«Но гром умолк; гроза промчалась мимо», – писал А.К. Толстой, подразумевая Крымскую войну, в стихотворении «И у меня был край родной когда-то…», – «И думал я: на смерть за край родимый Я обречён!» (1, 125)
Господь сохранил поэта, и он в своём творчестве прославил Всевышнего, исполнившись Его благой волей, подобно пророку. В стихотворении «Поэт» А.К. Толстой говорит о пробуждении пророческого дара, до времени скрытого в поэтической душе:
В жизни светской, в жизни душной
Песнопевца не узнать!
В нём личиной равнодушной
Скрыта Божия печать. 
<…>
Но порой мечтою странной
Он томится, одинок;
В час великий, в час нежданный
Пробуждается пророк.

Гениальное стихотворение «Меня, во мраке и в пыли…» родственно пушкинскому «Пророку». Бог отверз поэту-пророку внутренний слух, духовное зрение, разумение сердца, и тот преисполнился всевышней благой волей Бога-Слова, Который, по определению апостола, «есть любовь» (1 Ин. 4: 16): 
Меня, во мраке и в пыли
Досель влачившего оковы,
Любови крылья вознесли
В отчизну пламени и Слова.
И просветлел мой тёмный взор,
И стал мне виден мир незримый,
И слышит ухо с этих пор,
Что для других неуловимо.
И с горней выси я сошёл,
Проникнут весь её лучами,
И на волнующийся дол
Взираю новыми очами.
И слышу я, как разговор
Везде немолчный раздаётся,
Как сердце каменное гор
С любовью в тёмных недрах бьётся 
<…>
И вещим сердцем понял я,
Что всё рождённое от Слова,
Лучи любви кругом лия,
К Нему вернуться жаждет снова;
И жизни каждая струя,
Любви покорная закону,
Стремится силой бытия
Неудержимо к Божью лону;
И всюду звук, и всюду свет,
И всем мирам одно начало,
И ничего в природе нет,
Что бы любовью не дышало (1, 82–83).

Самобытный религиозный художник и мыслитель проявляется во многих произведениях поэта, звучащих, подобно «Благовесту»:
Далёко странствуя
Мечтой чудесною,
Через пространства я
Лечу небесные,
И сердце радостно
Дрожит и тает,
Пока звон благостный
Не замирает… (1, 63)

«Ты не знаешь, какой гром рифм грохочет во мне, какие волны поэзии бушуют во мне и просятся на волю» (1, 8), – делился с Софьей Андреевной А.К. Толстой нахлынувшим на него вдохновением. Он мог бы сказать о собственном творческом подъёме устами главного героя своей поэмы «Иоанн Дамаскин» (<1857>): 
Как горней бури приближенье,
Как натиск пенящихся вод,
Теперь в груди моей растёт
Святая сила вдохновенья (1, 478).

Поэма о преподобном Иоанне Дамаскине (Иоанне из Дамаска) – древнем христианском святом, непревзойдённом авторе церковных песнопений, канонов, молитв – одно из вершинных созданий творчества А.К. Толстого. Здесь он выразил собственные духовные устремления. Н.С. Лесков, как и многие современники поэта, справедливо полагали, что в главном герое он «изобразил самого себя» (1). 
Основания для истолкования поэмы в автобиографическом смысле кроются в сходной жизненной ситуации: успешный, осыпанный благодеяниями придворный («Любим калифом Иоанн; Ему, что день, почёт и ласка») духовно не удовлетворён роскошной дворцовой жизнью:
Но от него бежит покой,
Он бродит сумрачен; не той
Он прежде мнил идти дорогой,
Он счастлив был бы и убогий,
Когда б он мог в тиши лесной,
В глухой степи, в уединенье,
Двора волнение забыть
И жизнь смиренно посвятить
Труду, молитве, песнопенью (1, 483–484).

Как впоследствии сам А.К. Толстой подал государю прошение об отставке, так герой поэмы просит отпустить его на волю: 
«О государь, внемли! мой сан,
Величье, пышность, власть и сила,
Всё мне несносно, всё постыло.
Иным призванием влеком,
Я не могу народом править:
Простым рождён я быть певцом,
Глаголом вольным Бога славить!
<…>
О, отпусти меня, калиф,
Дозволь дышать и петь на воле!» (1, 484)

Внутренне чуждая поэту душная придворная атмосфера, бюрократическая служба сковывали полёты творческого вдохновения А.К. Толстого. «Я родился художником, но все обстоятельства и вся моя жизнь до сих пор противились тому, чтобы я сделался вполне художником…»; «Я живу не в своей среде, не следую своему призванию, не делаю то, что хочу, во мне – полный разлад…» (2), – признавался он в письмах к любимой. «Но как работать для искусства, когда слышишь со всех сторон слова: служба, чин, вицмундир, начальство и тому подобное? Как быть поэтом, когда совсем уверен, что вас никогда не напечатают и вследствие того никто вас никогда не будет знать? Я не могу восторгаться вицмундиром, и мне запрещают быть художником; что мне остаётся сделать, если не заснуть?..» (3)
Сонного состояния души, равносильного смерти, утраты вдохновения страшился А.К. Толстой. Стихотворение «Я задремал, главу понуря…» (<1858>) – горячая молитва поэта к Богу об избавлении от губительной дремоты мысли и чувства, от «окамененного нечувствия»:
Я задремал, главу понуря,
И прежних сил не узнаю;
Дохни, Господь, живящей бурей
На душу сонную мою.
Как глас упрёка, надо мною
Свой гром призывный прокати,
И выжги ржавчину покоя,
И прах бездействия смети.
Да вспряну я, Тобой подъятый,
И, вняв карающим словам,
Как камень от удара млата,
Огонь таившийся издам! (1, 165)

Лирический герой уповает на помощь Божию в восстановлении духовных сил человека («Да вспряну я, Тобой подъятый»). А.К. Толстому желалось увидеть подобное преображение и в общественной жизни. Свой «глас упрёка» и свои «карающие слова» поэт направил в сатирических произведениях против «упырей», сосущих народную кровь; высокопоставленных чиновников; вельможных деятелей, подменивших живое дело развития страны дремотной «ржавчиной покоя», «прахом бездействия». Талант А.К. Толстого был настолько многогранен, что наряду с проникновенной лирикой столь же блистательно ему удавалась острая, меткая сатира. 
Сатирико-пародийная поэма «История государства российского от Гостомысла до Тимашева» (1868), не опубликованная при жизни поэта, распространялась в списках и приобрела огромную популярность. В поэме пунктирно прослеживается история государства российского от легендарного призвания варягов до царствования Александра II. Правда, имя этого государя не названо. На его правление указывает фамилия министра внутренних дел А.Е. Тимашева (1818–1893). 
Поэт прибегает к фигуре умолчания:
69
Ходить бывает склизко
По камешкам иным,
Итак, о том, что близко,
Мы лучше умолчим.
70
Оставим лучше троны,
К министрам перейдём.
Но что я слышу? Стоны,
И крики, и содом! (1, 384)

Приводя в эпиграфе слова древнерусского летописца, монаха Киево-Печерского монастыря Нестора, поэт пародирует летописный стиль в нарочито легкомысленном, шутливом тоне, не допуская мысли поставить себя вровень со святым книжником: 
81
Что аз же многогрешный
На бренных сих листах
Не дописах поспешно
Или переписах,
82
То, спереди и сзади
Читая во все дни,
Исправи правды ради,
Писанья ж не кляни.
83
Составил от былинок
Рассказ немудрый сей
Худый смиренный инок,
Раб Божий Алексей (1, 386).

Приведённая в эпиграфе мысль преподобного Нестора: «Вся земля наша велика и обилна, а наряда в ней нет» (1, 371), – послужила рефреном в разных вариациях к каждому этапу истории в толстовской поэме:
А эту правду, детки, 
За тысячу уж лет 
Смекнули наши предки: 
Порядка-де, вишь, нет (1, 371).
<…>
Земля у нас богата, 
Порядка в ней лишь нет (1, 372).
<…>
Земля была обильна,
Порядка ж нет как нет! (1, 373)

И только доведя сказание до 1868 года, поэт саркастически замечает, что спустя десять веков истории наконец-то явился государственный деятель, «зело изряден муж» – министр внутренних дел (с 1868 года по 1878 год), бывший начальник Корпуса жандармов и управляющий Третьим отделением – высшим органом политической полиции, водворивший на Руси «порядок»:
78
Итак, начавши снова,
Столбец кончаю свой
От Рождества Христова
В год шестьдесят восьмой.
79
Увидя, что всё хуже
Идут у нас дела,
Зело изрядна мужа
Господь нам ниспосла.
80
На утешенье наше
Нам, аки свет зари,
Свой лик яви Тимашев –
Порядок водвори (1, 385–386).

Внешне безобидный, простодушный тон не может скрыть едкую сатиру. Ещё более усиливает её колкость употребление старославянизмов, применяемых обычно в высоком стиле торжественной речи. 
Работу всесильного Третьего отделения, погрузившего общество в атмосферу шпионства, доносов, предательства, полицейских преследований, в анекдотическом виде представил А.К. Толстой в остроумной сатирической поэме «Сон Попова» (1873), также не опубликованной при жизни автора, но очень популярной, распространявшейся в списках. Лев Николаевич Толстой восхищался поэмой, для друзей и близких устраивал её чтение вслух: «Это бесподобно. Нет, я не могу не прочитать вам этого» (4) – вспоминал современник слова великого русского писателя.
Несуразное происшествие в форме сна высокопоставленного чиновника доведено до абсурда:
Приснился раз, Бог весть с какой причины,
Советнику Попову странный сон:
Поздравить он министра в именины
В приёмный зал вошёл без панталон (1, 425).

Комический эффект от парадоксальной неадекватности внешнего вида статского советника в неглиже официальному событию министерского приёма перерастает в фантасмагорию, гротеск, причудливо сочетающий смешное и страшное. Заострение алогичного казуса влечёт ряд самых серьёзных последствий: Попова обвиняют в вольнодумстве, политической неблагонадёжности, подготовке антиправительственного заговора. На допросе в Третьем отделении полковник-жандарм требует от «ниспровергателя властей» выдать сообщников, и под давлением угроз тот пишет ложные доносы на своих ни в чём не повинных знакомых:
Тут ужас вдруг такой объял Попова,
Что страшную он подлость совершил:
Пошёл строчить (как люди в страхе гадки!)
Имён невинных многие десятки! (1, 434)

В конце поэмы автор откровенно высмеивает узколобого читателя-ретрограда с его негодующими обвинениями в нарочитой нелепости представленной ситуации: 
Всё выдумки, нет правды ни на грош!
<…>
И где такие виданы министры? 
<…>
И что это, помилуйте, за дом,
Куда Попов отправлен в наказанье?
Что за допрос? Каким его судом
Стращают там? Где есть такое зданье?
Что за полковник выскочил? Во всём,
Во всём заметно полное незнанье
Своей страны обычаев и лиц (1, 436), – 
и остроумно отметает все упрёки в свой адрес: 
Ах, батюшка-читатель, что пристал?
Я не Попов! Оставь меня в покое!
Резон ли в этом или не резон –
Я за чужой не отвечаю сон! (1, 437)

Масса комических приёмов, которыми мастерски пользовался поэт не ради простого озорства или весёлого балагурства, вскрывали самую суть вещей в сатирических, юмористических и пародийных произведениях А.К. Толстого. В том числе под коллективной литературной маской «Козьма Прутков», созданной поэтом в соавторстве с его кузенами – братьями Алексеем, Александром и Владимиром Жемчужниковыми. Широко известны афоризмы Козьмы Пруткова, ставшие крылатыми фразами: «Смотри в корень», «Бди!», «Никто не обнимет необъятного», «Что имеем – не храним; потерявши – плачем», «Что скажут о тебе другие, коли ты сам о себе ничего сказать не можешь?», «Если у тебя есть фонтан, заткни его; дай отдохнуть и фонтану», «Если хочешь быть счастливым, будь им» и другие.
Добившись, наконец, отставки, А.К. Толстой поселился в своём имении Красный Рог. Животворная атмосфера родного края, далёкая от столичного официоза, городской суеты, чуждая сиюминутных общественных веяний, социально-политических интриг, карьеристских устремлений – всего наносного, поверхностного, что затмевает сущность человека как образа и подобия Божия, – полностью поглощала поэта. Он писал литературному критику Болеславу Маркевичу: «Петухи поют <…> Зажглись огоньки в деревне, которую видно по ту сторону озера. Всё это – хорошо, это я люблю, я мог бы так прожить всю жизнь… Чёрт побери и Наполеона III, и даже Наполеона I! Если Париж стоит обедни, то Красный Рог со своими лесами и медведями стоит всех Наполеонов… Я бы легко согласился не знать о том, что творится в нашем seculum <столетии>… Остаётся истинное, вечное, абсолютное, не зависящее ни от какого столетия, ни от какого веяния, ни от каких fashion <мод>, – и вот этому-то я всецело отдаюсь» (1, 10). В письме из Дрездена тому же адресату в декабре 1871 года А.К. Толстой с неизменной любовью вспоминал свою родину: «Это я делал в Красном Рогу в лучшие времена, когда при свете луны пела кукушка в моём родном краю, который, хоть я этого не показываю, я люблю больше, чем заграницу, и когда дышалось мне легче» (4, 375). 
С голосом святого героя-песнопевца в поэме «Иоанн Дамаскин» сливается голос поэта в молитвенном прославлении дивного устроения Божьего мира, не искажённого человеческим своеволием: 
Благословляю вас, леса,
Долины, нивы, горы, воды!
Благословляю я свободу
И голубые небеса! (1, 486)

И сам этот мир от мельчайшей земной былинки до бесконечной вселенной – гармоничное создание Божие – славит своего Создателя:
Того, кто оковы души сокрушил,
Да славит немолчно созданье!
Да хвалят торжественно Господа Сил
И солнце, и месяц, и хоры светил,
И всякое в мире дыханье! (1, 503)
<…>
Кого хвалить в своём глаголе
Не перестанут никогда
Ни каждая былинка в поле,
Ни в небе каждая звезда (1, 504).

«Певец Христа» – так именует поэт преподобного Иоанна, отдающего Господу весь свой талант в согласии с «наибольшей заповедью»: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею и всем разумением твоим» (Мф. 22: 37): 
О мой Господь, моя надежда,
Моя и сила и покров!
Тебе хочу я все мышленья,
Тебе всех песней благодать,
И думы дня, и ночи бденья,
И сердца каждое биенье,
И душу всю мою отдать!
Не отверзайтесь для другого
Отныне, вещие уста!
Греми лишь именем Христа,
Моё восторженное слово! (1, 488)

В поэме в полный голос звучит христианское упование на пасхальное обновление и возрождение – от скорби к радости, от порабощения к свободе, от погребения к воскресению:
Вы, чьи лучшие стремления
Даром гибнут под ярмом,
Верьте, други, в избавление –
К Божью свету мы грядём!
Вы, кручиною согбенные,
Вы, цепями удрученные,
Вы, Христу сопогребенные,
Совоскреснете с Христом! (1, 500)

Торжествующим аккордом раздаётся святая воскресная песнь – призыв к правой битве «со всем, что неправо и ложно»:
Блажен, кому ныне, Господь, пред Тобой
И мыслить и молвить возможно!
С бестрепетным сердцем и с тёплой мольбой
Во имя Твоё он выходит на бой
Со всем, что неправо и ложно!
Раздайся ж, воскресная песня моя!
Как солнце взойди над землёю!
Расторгни убийственный сон бытия
И, свет лучезарный повсюду лия,
Громи, что созиждено тьмою! (1, 503)

Духовно-нравственный смысл творчества А.К. Толстого созвучен общей христианской традиции отечественной классики, её пасхальному архетипу победы Света над тьмой – на пути от смерти к жизни, от земного к небесному, от сиюминутного к вечному.

Примечания
1) К биографии Н.С. Лескова. Из дневника И.А. Шляпкина // Русская старина. – 1895. – № 12. – С. 112.
2) Толстой А.К. Собр. соч.: В 4-х т. – М., 1964. – Т. 4. – С. 53, 55.
3) Там же. – С. 63.
4) Литературное наследство. – М., 1939. – №№ 37–38. – С. 543.

Художник: Илья Репин.