Слезинка замученного читателя

Р. Козлов «Stabat mater»; М., «Редакция Елены Шубиной», 2022

Великому комбинатору фатально не повезло с эпохой. В наше время он был бы уважаемым литератором, автором «РЕШки». В заведении Елены Шубиной давно открылся филиал «Союза меча и орала»: господа присяжные заседатели, отовсюду доносятся стоны – дети, цветы асфальта, взывают… Риторика знакома. А равно и мотивы.
В последние годы слезинку замученного ребенка активно монетизировали Некрасова, Яхина (дважды), Богданова и Николаенко (тоже дважды). Намедни в «Союз» вступил Руслан Козлов, бывший ответственный секретарь «Собеседника», ныне сотрудник благотворительного «Русфонда».

***

На календаре – недалекое будущее. В мире свирепствует очередная пандемия: синдром Гувера – Джонса. Придуманная хворь не поражает внутренние органы и не вызывает патологий. Зато вызывает приступы невыносимой боли, что неумолимо разрушают организм и в конце концов убивают страждущих. О причинах не спрашивайте, автор и сам их не знает, а то объяснил бы. Наверно, что-то генетическое. Или нейропатическое. Или… да хрен с ним, не важно. Важно, что взрослых недуг не трогает, пациенты – не старше 15 лет. Анальгетики бесполезны, детишки оптом и в розницу страдают и мрут в мрачном готическом хосписе, где даже пол вымощен надгробными плитами. И на свежих могилах рыдают мамаши с персидскими глазами.
Думали, социальная фантастика? Думали, явится бэтмен-спайдермен в белом халате и всех спасет ценой собственной жизни? Ничего подобного.
В предисловии к журнальному варианту «Stabat mater» автор объявил, что в мире имеет быть пандемия очерствения душ, а роман – попытка найти вакцину от этого бедствия или хотя бы определить направление поисков. Словом, боль вполне аллегорическая, и нет от нее лекарств, кроме этико-метафизических.

***

От первой же фразы веет жутким моветоном. «Я учусь разговаривать с болью», – так пишут в соцсетях 14-летние поэтки, покусанные Никой Турбиной. Чуть позже выяснится, что кроме нее, сочинителя всерьез покусали Достоевский и Булгаков.
Первая половина 669-страничного романа состоит из тягучих богословских диалогов… хотя какие там диалоги, по сути это монологи: каждый спич – от 200 до 500 слов. Тема – знамо, карамазовская: «Нелегко бывает справиться с обидой на ближнего. Но во сто крат труднее унять обиду на Бога. Почему Он не может защитить ваших детей?»
Мелодекламации героев вскоре слипаются воедино – даже такие азы, как индивидуальная речь персонажей, автору не по зубам. Все говорят голосом сочинителя, а тот, по слову Маяковского, изъясняется, как ожившее лампадное масло: возвышенно-эмфатически. Кликушествует, проще говоря: экс-чемпионка Николаенко, отдайте переходящий кубок Козлову. В романе 1 788 восклицательных предложений. При этом слово «Бог» употреблено 182 раза, «Господь» – 209 раз, «Иисус» – 38, «Богородица» – восемь, «ангел» – 111. Чертям повезло меньше: от них остались рога и копыта. Козлов, благонравный, будто старая дева, всякий раз ставит после буквы «ч» целомудренное многоточие: «к ч… в зубы», «ч… их разберет», «ч… подери» и проч. Демоны, замечу, отчего-то не пострадали. Больше скажу: «срань» и «пидор сраный» тоже существуют в первозданном виде, без купюр. Дивны дела твои, Господи!
Простите, увлекся лингвистическим анализом и забыл о сути: как Бог попускает быть слезинке замученного ребенка? О бесплодности философских попыток теодицеи еще Кант писал. А Франк подвел итог: «Всякая рациональная теодицея не только логически невозможна и несостоятельна, но по существу и религиозно недопустима, ибо скрывает в себе какое-то оправдание зла».
Да что Козлову философия? – сами, сами комиссары, сами председатели. На фиг логику, даешь метафизику: «Не бывает бессмысленных жертв. Каждая жертва – капля в невидимую копилку, нездешнюю, непонятную, но такую важную, что мы и представить не можем ее ценность. И все пролитые слезы, они тоже не пропадают, а собираются где то – тоже для чего то важного, что однажды спасет нас…» Но чтоб до этих истин доискаться, не надо в преисподнюю спускаться: их в любом православном журнале на пятачок пучок.
Теологическая полемика перемежается рассказом о раннехристианских временах – парафраз Булгакова, где роль Га-Ноцри играет некто Кирион, а Понтием Пилатом работает императрица Вибия Сабина.
Время от времени Р.К. велит болтливым героям заткнуться и включает слезовыжималку:
«У Алеши приступ. Он то выгибается, как при столбняке, то обмякает, пытается сжаться в комок, но боль снова выкручивает его тело. У Алеши самая тяжелая форма СГД – судорожная».
Но таких эпизодов – два-три на 24 авторских листа. Сурово вы с публикой, Руслан Васильевич. Читатель, который чаще всего читательница, вас не поймет. Марьиванне с Тамарпетровной отвлеченные умствования по барабану. Короче, записывайтесь на мастер-класс к Яхиной.
Но вот окончены дозволенные речи, а до конца – еще добрых три сотни страниц. Марьиванна, не бросайте книжку: будет повод прослезиться. Бесчеловечная российская власть решает ликвидировать хосписы – что, мол, зря на детишек деньги тратить, все равно помрут. Начинаются акции гражданского неповиновения, роман превращается в окно РОСТА, сплошь из расхожих штампов: продажные иерархи, менты-садюги, подброшенная наркота… И президент обозначен инициалами Б.Б. – по образу и подобию Большого Брата. Всем страшно?

***

Закономерный вопрос: «Stabat mater» – это богословский трактат или политический памфлет? Ни так ни сяк. На деле козловский опус вообще про другое: про немыслимый винегрет интеллигентского сознания, – на три четверти из актуальных трендов, заимствованных в редакционном темнике. Если угодно, кратко обозначу основные пункты повестки дня.
Православие. В глазах рябит от лампад, икон, литургий и ставропигий. И да, почувствуйте разницу: есть бескорыстный подвижник иеромонах Глеб и есть прикормленный властью владыка Софроний. А есть и православный батальон «Скрепы» в черных футболках с полураспятием-полусвастикой. В общем, не все йогурты одинаково полезны.
Экуменизм и синкретизм. Ксендз причащает православную пациентку гостией. Мусульмане-гастарбайтеры смиренно внемлют проповеди отца Глеба: «Господь у нас один. А послушать добрые слова – не грех». «Аминь» и ответное «иншалла» звучат почти синхронно. Сплошной нью-эйдж: по Голгофе бродит Будда и кричит «Аллах акбар!»
Экстрасенсорика. Облегчить детские страдания не в силах ни проповеди и молитвы отца Глеба, ни опиаты анестезиолога Зорина. Реальную помощь может оказать лишь медсестра Вероника, что забирает себе боль пациентов неведомым способом – то ли биоэнерготерапия, то ли рэйки, хрен поймешь. Опять-таки нью-эйдж, куда же без него.
Феминизм. Имя чудотворицы-медсестры – отсылка к преданию о праведной Веронике Кровоточивой. Ну, вы в курсе. А миссия и того яснее: эффективная целительница на фоне абсолютно недееспособных мужиков – что тут еще объяснять? Более того, под занавес явление становится массовым: «Стали появляться сведения о людях, умеющих избавлять от боли. И почему то во всех случаях речь шла только о женщинах. По этому поводу СМИ заголосили, что в женщинах, дескать, от природы больше сострадания».
Оппозиция. Достаточно сказать, что в романе фигурируют радиостанция «Голос Москвы» и телеканал «Ветер» – все само собой прояснится. Первые христиане, обреченные на мучительную смерть в цирке, тоже не самоцель – рифмуются с нынешними гражданскими активистами. Ну-ну. А проповеди старца Кириона, стало быть, и есть антиклерикальные «Невзглядовские среды» на «Голосе Москвы», – этого Р.К. не писал, но всякая мысль требует логического завершения.
Акционизм. На порог Храма Христа Спасителя явился свободный художник в светло-голубом кетонете из мешковины. Его, естественно, не пропустили: «На экране – бандитского обличья мужики с перекошенными лицами и воздетыми кулаками, а в центре их толпы двое дюжих нацгвардейцев тащат Иисуса Христа, схватив его за волосы и заломив руки». Ну, вы опять-таки поняли: ужос-ужос. Руслан Васильевич, а поставьте себя на место цириков: поди знай, что ряженый дурак вытворит…
Как тут одно с другим уживается, – тайна сия велика есть. Помянуть ли точную дефиницию товарища Ленина, или сами вспомнили цитату?

***

А в конце наступает Пасха, воскресение во всех смыслах этого слова – майский день, именины сердца: «Б.Б. спихнули с трона. После истории с хосписами со всех площадей ему орали: “Пошел вон!”» И Дума проголосовала за отставку, ага. И все плохиши, чекисты с нацгвардейцами, предали Главного Буржуина: у них, чай, тоже дети.
В общем, гром великий грянул над сворой псов и палачей. И настал на земли мир, а во человецех благоволение. И даже инкурабельный синдром сам собой улетучился: «Стали известны случаи стойких ремиссий у детей с СГД». Post hoc est propter hoc – вот где собака порылась!
С трудом представляю целевую аудиторию романа: для отставных бухгалтериц недостаточно слезоточиво, для прочих – сверх меры лубочно.
Однако это не главное. Главное вот в чем. Помните, Черная Королева наставляла Алису: чтобы остаться на месте, надо бежать со всех ног, а чтобы попасть в другое место, надо бежать в два раза быстрее. Мы и неслись со всех ног: от беллетризованных передовиц Бубеннова и Саянова, чтобы с разгона врезаться в беллетризованную передовицу Козлова. Первоисточник при этом особой роли не играет: «Правда» или «Собеседник» – меняется форма, но не суть.
Наверно, стоило бежать быстрее. Или вообще не туда.