Коллективизация в СССР: революционная индустриализация сельского хозяйства

В ходе этого процесса руководству страны удалось не просто внедрить на селе новые прогрессивные методы сельхозпроизводства, но и сохранить за крестьянами с таким трудом добытую ими благодаря завоеваниям Октября землю.

Либеральная критика происходившей в стране на рубеже 30-х коллективизации обычно акцентирует внимание исключительно на ее якобы «искусственности», плодом чего стало и «снижение производительности» крестьянского труда, и, конечно же, «насильственный поворот сельского хозяйства с магистрального пути развития».
Вообще-то, если даже считать этим самым «магистральным путем» наличное состояние сельского хозяйства современной России, то в 2020 году доля валового продукта этой сферы, произведенная фермерами, составила 14,3%.  Не сказать, что исчезающе мало, но такой доле далековато не то, что до «контрольного», но даже «блокирующего пакета» по влиятельности. 
И это ведь не смотря на немаленькие меры государственной поддержки фермерства – льготные кредиты, ряд других важных моментов. Кстати, указанные меры предусмотрены не только для «чистых» фермерских хозяйств, но и для сельхозкооперативов, которые, по сути, уже ближе к классическим колхозам, нежели к индивидуальным предпринимателям.
А свыше 85% российской сельхозпродукции дают крупные производители – агрофирмы, часть из которых как раз и представляют чуть модифицированные бывшие колхозы и совхозы.
Такая ситуация совсем неудивительна и наблюдается практически повсеместно. Снижение себестоимости продукции в условиях производства на крупных предприятиях с их возможностью большей специализации, автоматизации, наукоемкости с внедрением самых прогрессивных форм производства – это практически непреложный закон самой что ни на есть рыночной экономики. 
А численность фермерской прослойки даже в странах «золотого миллиарда» практически везде поддерживается искусственно на государственном уровне – для сохранения занятости значительной доли сельского населения. Поддерживается существенными дотациями и льготами, несмотря на дежурные «мантры» о «необходимости честной конкуренции» и «торжества рыночных принципов». Пусть даже эта поддержка порой и замаскирована под компенсацию за, например, «переход на органическое земледелие» с отказом от минеральных удобрений. Немецким фермерам за участие в такой программе платят 520 евро в год за каждый гектар!

***

Кстати, в дореволюционной России описанный выше закономерности тоже наблюдались. Потому что товарное производство подавляющего большинства продукции (то есть того, что выращивалось для продажи, а не для собственных нужд) обеспечивалось почти исключительно помещичьими латифундиями и в значительно меньшей степени, крепкими хозяевами, в просторечье кулаками. 
Последних еще называли в деревнях (кстати, задолго до появления на исторической арене большевистской партии) «мироедами». В том числе и за то, что эти «крепкие хозяева», фигурально выражаясь, как раз и «поедали мир», как тогда называлась крестьянская община, противопоставляя себя односельчанам и принятому у них чувству социальной справедливости. 
Ныне превозносимый до небес своей аграрной реформой царский премьер Столыпин как раз и взял курс на ликвидацию крестьянской общины. Путем замены прежней общности небогатой, но в целом равной по доходам крестьянской массы, на кучку возросших в численности кулаков, на которых бы работали остальные обнищавшие крестьяне. Если, конечно, им бы вообще хватило работы в таких хозяйствах. В противном случае пришлось бы бросать налаженный быт и идти в города, наниматься за копейки на заводы и фабрики. 
Крестьянские массы, жаждавшие владеть землей, а не превращаться в бесправных батраков при «мироедах», закономерно эту реформу не приняли, что, собственно, и сыграло немаловажную роль в победе революции, реально наделившей крестьян землей, конфискованной у помещиков. Ведь это сословие тогда составляло около 80% населения страны, так что без его согласия на те или иные изменения победить в Гражданской войне «красным» едва ли бы удалось. 
Увы, полученная земля была хоть и важным, но не единственным необходимым для высокоэффективного производства «активом». Большинство крестьян так и продолжало обрабатывать свои, пусть и возросшие, наделы при помощи технологий времен едва ли не Ивана Грозного, то есть с помощью сохи – даже не плуга, позволявшего глубоко вспахивать почву, добиваясь и большего урожая, и лучшей борьбы с вредителями. Для плуга ведь нужна была серьезная тяговая сила, если не трактор, то хотя бы несколько лошадей, а лучше быков. А ведь для современного земледелия нужна и масса другой сельхозтехники – сеялки, культиваторы, комбайны и т.д., стоившие неподъемных для большинства селян денег.
В итоге, несмотря на введение элементов рыночных отношений в рамках НЭПа, к 1927 году сельское хозяйство СССР все равно подошло с мало чем отличающимся от дореволюционных времен распределением долей в производстве его продукции. 6-7% наличных кулацких хозяйств давали около 90% продовольствия, а оставшиеся бедняки и середняки едва вытягивали 10%. Остальное шло на прокорм их собственных семей, продолжавших жить, как и сотни лет назад, натуральным хозяйством, в котором люди самостоятельно делали почти все, необходимое им для скромной жизни.

***

Собственно, главным фактором перед началом коллективизации стал откровенный кулацкий саботаж – нежелание продавать зерно государству по твердым ценам. А требуемые этой публикой якобы рыночные цены (ведь какой рынок может быть без реальной конкуренции, в условиях практически картельного сговора производителей?) превышали госрасценки в 3-4 раза минимум. 
И ведь тогда в еще не вполне едином руководстве большевистской партии были группы, готовые выполнить такие требования! Что уже создавало опасность смычки «правых коммунистов» и деревенского кулачества, мелкой буржуазии, однозначно чуждой идеям построения социализма.
К счастью, ведущие лидеры СССР вовремя заметили эту опасность, после чего и начали процесс коллективизации, обобществления крестьянского труда. Кстати, отнюдь не на пустом месте – задолго до революции и в селе, и в городе была известная такая форма организации труда, как «артель». 
Были артели грузчиков, лесорубов, плотников, строителей, бурлаков – многих других профессий. И ничего – каждый член такой артели не тянул одеяло на себя, понимая, что только общим трудом можно решить ту или иную задачу. И кооперативы в дореволюционной России тоже были – причем немало… 
Конечно, сказать, что все без исключения крестьяне с восторгом восприняли объединение своих личных хозяйств в хозяйства коллективные нельзя. Но даже важный момент либеральных стенаний о том периоде – раскулачивание, применение государственного насилия для ликвидации именно кулацких хозяйств – косвенно показывает, что лишь со стороны этой прослойки и наблюдалось активное сопротивление. 
Подавляющее большинство кулаков высылалось отнюдь не в Сибирь, в голую степь, чтобы вскоре умереть от холода и голода, а в другие регионы своих же областей, с возможностью заняться честным трудом без эксплуатации нанятых батраков. При желании такие лица могли проявить свои таланты и в колхозах. Конечно, при контроле общества и для общественной же пользы, что, впрочем, повышало благосостояние и таких специалистов тоже. 
Бедняки и середняки отнеслись к коллективизации, возможно, и с настороженностью, без особого восторга, но и без желания развязывать террор против сельских активистов по примеру кулаков и подкулачников.
Важный момент – земля оставалась во владении все тех же крестьян, вошедших в колхоз! К этому Советская власть относилась с очень большим пиететом, выводя даже в Конституции колхозно-кооперативную форму собственности. Хотя, в принципе, к тому времени могла бы, при желании, позволить себе директивно ввести сельском хозяйстве лишь госсобственность, в виде совхозов – которые также были в СССР, хоть и в меньшем количестве.
Тем же, кто иронизирует в духе ну какая ж это собственность, если свою долю в колхозе свободно продать нельзя, стоит напомнить, что свободная продажа в условиях описанной выше нищеты большинства крестьян очень скоро заставила бы продавать их свою землю за бесценок тем же кулакам, идя к ним в батраки. 
Так что с этой точки зрения большевики объективно куда больше способствовали сохранению в сельской местности как можно большей массы собственников, в отличии от того же Столыпина, который хотел поскорее разделить крестьян на кучку богатых кулаков и массу сельских пролетариев. 
В этом смысле коллективизация – своего рода уникальный институт, позволивший найти «золотую середину» между сохранением на селе широкого слоя мелких собственников и их коллективной работы на благо и себя, и общества в целом. 

***

Были ли у коллективизации недостатки? Да, но об этом, после их выявления и анализа, громко было заявлено с самых высоких трибун – в частности, в статье лидера СССР Сталина «Головокружение от успехов». 
Нельзя полностью абстрагироваться и от некоторого временного снижения производительности колхозного труда – увы, вовлеченность в него в том числе и откровенных лодырей, поступивших в колхозы в ходе массовой коллективизации, тоже сыграло свою негативную роль. 
Тем не менее, если в 1922 году было произведено 50 млн тонн зерна, в золотом для кулаков 27-м – 73 миллиона, то в 1937 на элеваторы поступило уже 97 млн тонн зерна!
Из 672 млн рублей, вырученных от продажи зерна за период с 1926 по 1933 гг. на 300 с лишним миллионов было закуплено различной сельхозтехники, еще 100 миллионов пошло на покупку высокопроизводительного племенного скота. Закупалось оборудование, необходимое для развертывания собственного промышленного производства в рамках планов первых пятилеток. В том числе, и тех же отечественных тракторов и другой сельхозтехники. Для эффективной её работы были созданы машинно-тракторные станции (МТС), предоставлявшие все необходимые услуги колхозам. Но при этом разгружавшие от необходимости самим содержать, ремонтировать собственный крупный автопарк, да еще и искать для его работы опытных водителей и трактористов. 
Уже в 1932 году МТС было 2,3 тысячи при 73 тысячах тракторов, а к 1940 году таких станций было 7 тысяч, с полумиллионным тракторным парком. Так что удивляться серьезному росту урожаев не приходится – при такой-то интенсивной «индустриализации» села.
Перестроечные эксперименты с «возвратом к истокам», то есть попыткой возродить фермерство с одновременным роспуском колхозов, закономерно привели к снижению урожая зерновых в СССР с 120 млн тонн в 1990 г. до 90 млн тонн в 91-м. 
А уж в период «лихих 90-х» урожай зерновых, правда, только в России, составил печальные 50 млн тонн. Потребовались десятилетия, чтобы этот уровень вновь возрос в 2021-м до 120 миллионов, позволяющих стране гарантировать не только собственную продовольственную безопасность, но и лидирующую роль на мировом рынке зерновых.
Правда, для этого вновь пришлось сделать акцент на крупных хозяйствах с передовыми технологиями, первая удачная попытка создания которых в масштабах всего сельского хозяйства страны как раз и была осуществлена в ходе коллективизации. 

Художник: Н. Сысоев.