«Ведь это он, туман бесстрастный…»

ПОИСКИ ИСТИНЫ

Ода магаданскому туману

В ночи не виден и не слышен,
но далеко не слеп, не глух 
туман, струящийся по крышам
и поглотивший все вокруг.
И как представить без тумана
пусть и на несколько минут
осенний облик Магадана,
его приморский неуют?

Он из охотского простора
пришел отнюдь не налегке – 
принес обрывки разговора
на чужестранном языке.
Впитал смолистый запах джута,
мерцанье рыбьей чешуи,
печаль, замешанную круто
в квашне кромешной тишины.

Он на таежных переправах,
на тропках тундровых болот
вникал до ломоты в суставах
в суть человеческих забот.

И ход событий небывалых,
и дрязги будничный сует
оставили в его анналах
фосфоресцирующий след.

Как в фантастическом романе,
где легок труд и сладок хлеб,
блуждают отроки в тумане
среди невиданных судеб.

Ведь это он, туман бесстрастный,
питает опытом своим
восторженные ветры странствий,
что всюду следуют за ним.

О чем, о чем сказать он хочет,
когда они наперебой
мальчишкам головы морочат
и увлекают за собой?

Во всяком случае не сладок
осиротивший сердце вдруг
туманной горечи осадок
в итоге горестных разлук.

***

...И господь, потерявший терпение,
с остроумной жестокостью внес
в Вавилонское столпотворение
лингвистический бред и хаос.

Но, народы по свету рассеяв,
позаботился, чтобы в веках
слово «север» понятию «север»
отвечало на всех языках.

На латунных наречьях латыни
ограненный алмазами «nord»
в онемевшей сияет пустыне
и созвучен лишь краткому «mord».

Почему же российское «север»
среди тысячи разных имен
в плен созвучия выбрало «клевер»?
Не растет ведь не севере он!

В бело шапочке, скромная ликом,
излучая тоску о тепле,
лишь сестра его старшая, вика,
прижилась на полночной земле.

И щадит она младшего брата,
не зовет его в гости к себе.
Все мечтает вернуться обратно,
да, видать, покорилась судьбе.

Да, видать, недосуг ей собраться,
все гадает в привычном кругу,
как дело там у меньшего братца,
хороша ли роса на лугу?

***

Я бы мог рассказать вам о том
с откровенностью морепоклонника,
что вода покрывается льдом,
словно бледностью – 
скулы покойника.
Что отвратен на полуживой,
но уже помертвевшей поверхности
отчужденья налет восковой, – 
только хватит ли мне откровенности?
Только хватит ли мужества мне
рассказать, дорогие товарищи,
о сводящей с ума тишине
на огромном дымящемся кладбище?
Ведь поделать нельзя ни черта
с хладнокровным достоинством Севера,
заковавшего стужей борта,
и надстройку, и палубу сейнера.
Да поймите же вы наконец:
я хочу избежать откровения
лишь затем, чтоб и ваших сердец
не калечило обледенение...

Морской репортер

И вновь, как в чужих городах,
в морях не ищу я уюта.
На всех океанских судах
меня поджидает каюта.

Вот кто-то от рейса отстал,
и я уже волей старпома
на месяц хозяином стал
в каюте, что мне не знакома.

Я жил бы, пожалуй, сто лет
в моей одиночке случайной.
Но чье-то письмо не столе
гнетет меня скомканной тайной.

И чьи-то невнятные сны 
на чьей-то продавленной койке
зерцало моей тишины
дробят на цветные осколки.

Я мог бы письмо прочитать
и вдуматься в снов откровенья.
Но я ведь не ворог, не тать,
что вторгся в чужие владенья.

Не надо чужой мне беды
и счастья чужого не надо.
Высокоширотные льды –
моя и печаль, и отрада.

Я просто дослушать хочу
дыханье морей над планетой
и честно за это плачу
достаточно звонкой монетой. 

Метаморфозы

Цветок завял, но песня лепестков
в душе твоей еще не отзвучала...
Великодушна жизнь!
И я готов
признать ее духовное начало.

Согласен верить: чудо-облака,
над миром отпылавшие печально,
из атомов умершего цветка
природа сотворила не случайно.

Предвидя неминуемый конец
и зову жизни следуя послушно,
не верю я, что опытный творец
и создает, и рушит равнодушно.

Что суд его – без огненных печей,
чугунных сковородок и коптилен –
суров, как сортировка кирпичей,
как перемонтировка, объективен.

Творец не раз наморщит мудрый лоб
и сгорбится до боли в пояснице,
рассматривая в мощный микроскоп
твои элементарные частицы.

Возрадуйся: в сомненьях без числа,
владея вариантов миллионом,
он из тебя не воссоздаст осла,
коль ты при жизни был хамелеоном.

Поиски истины

Поиски истины. Искра открытия
в облаке мутном на донышке колбы.
Корчи шамана в спектакле наития.
Желтый столбняк заклинателя кобры.

Грех богоборства. Тщета боготворчества.
Недосягаемый пик одиночества.

Поиски истины. Полночь бессонная
в штурманской рубке 
над фосфором компаса.
Горизонтальная скука вагонная
и вертикальная бестолочь космоса.

Атлас Луны. Марсианские трещины.
Речка без имени в пущах Смоленщины.

Поиски истины. Тайные миссии.
Страсть и жестокость царицы Тамары.
Формулы. Домыслы. Акты ревизии.
Время. Пространство. Ларек «Продтовары».

О, озаривший проборы и лысины,
нимб неподкупности в поисках истины!

Не докурила. Сквозняк и колеблется
свитое дымом кольцо обручальное.
Слышу шагов твоих эхо на лестнице.
Знаю воистину: эхо прощальное.

***

Расставанье так прекрасно!
Все на грани, на пределе.
В этот миг предельно ясно,
что есть на самом деле.

Расставанье – это счастье,
неприкаянная тайна. 
Как нежны твои запястья,
как свежо твое дыханье!

Ты уже не здесь, а где-то,
как слепящая комета.
Я еще «на ты» с судьбою,
я уже «на вы» с тобою.

Все не свете – знак вопроса,
многоточие в пунктире.
Но куда, зачем колеса
вас уносят в этом мире?

Все – апокрифы и ересь,
сердце – стойбище печали.
Черт возьми, куда вы делись?
Боже мой, куда умчали?

***

Что написано пером – 
грустно или весело, –
все перечеркнул перрон
голубыми рельсами.

Позабыты все слова,
клятвы, заверения.
Таковы, увы, права
этого мгновения.

Беспредметный разговор.
Суета. Агония.
Тесный тамбур, коридор,
да окно вагонное.

Ты плывешь за тем окном,
сердце болью схвачено,
ведь твоя улыбка в нем
мне не предназначена...

***

В тот день, когда ты исчезала,
деревья охватила дрожь.
Гроза листвою потрясала,
над городом промчался дождь.

Но перед этим, стиснув горло
удушьем и валясь на лес,
безжалостная туча стерла
лазурь весеннюю с небес.

Пронес вдоль улиц
влажный ветер
осколки сердца моего...

А кроме этого, на свете
не приключилось ничего.

***

Милая! Вновь тебе грустно,
холодно – осень пришла.
Слишком спокойное русло
наша любовь обрела.

Где вы, былые тревоги
с грозами на головой,
омуты, мели, пороги – 
буйство стихии живой?

Может, и впрямь отсверкало,
выгорело дотла
все, что ты так отвергала
и без чего не могла?

Не сокрушайся, не надо!
Вслушайся: там, впереди
снова ревут водопады,
вешние хлещут дожди.

Есть ли причина для грусти?
Солнце взойдет высоко.
До неизбежного устья
нашей любви далеко.

Мы ведь и прежде не знали
где, позабыв берега,
в море глубокой печали
наша впадает река.

Музыка

Миг пробуждения звука,
хрупкий порог немоты...

Музыка – муза и мука,
это, конечно же, ты.

До твоего появленья
Бог озирался окрест
и не скрывал изумленья,
глядя на Землю с небес.

В том, заколдованном, мире,
путаясь в мертвой пыли,
ветры метались немые,
ливни беззвучные шли.

Ты появилась и хаос
преобразила шутя.
Маме своей улыбаясь,
залепетало дитя.

Радуясь чуду рассвета,
защебетала листва.
Забормотали поэты,
вспомнив внезапно слова.

В миг пробуждения звука
преобразился и я...
Музыка – муза и мука,
нежная мука моя.

***

Вселенной не было и нет,
есть полночь, замысел и Слово – 
неразличимый силуэт,
сырой чертеж всего живого.

Увы, поэт – беспечный бог,
ему достаточно блаженства.
И все, что совершить он смог,
так далеко от совершенства!

И мужество искусства в том,
чтоб, напрягая слух и зрение,
жестоким утренним пером
пройти по следу вдохновенья.