«И долго – так долго – течёт моя Волга…»

Песня старого лётчика                                         

для спектакля театра им. Моссовета

Летим по кругу зим и лет,                                                                                                         
Ведь мы с тобой всегда, как птицы, –                                                                                                 
Нам снится небо на земле...                                                                                                      
Нам снится небо на земле,                                                                                                   
а в небе – нам ничто не снится.

Внизу – недолгий наш покой                                                                                               
Хранят и вслед глядят с балкона,                                                                                       
как мы проносим над землей                                                                                                   
вот эти крылья за спиной,                                                                                                    
И эти крылья на погонах.

Мы шли на разные огни,                                                                                                                 
и сквозь нелетные погоды                                                                                                            
мы не считали наши дни.                                                                                                           
Мы не считали наши дни,                                                                                                             
но обогнали наши годы.

И время встанет за спиной,                                                                                                                
Чтобы с тобою спеть на пару.                                                                                                       
И вот трубач трубит отбой, –                                                                                                        
кладет трубу, берет гитару.

Откроет двери в пустоте
и поведет, обняв за плечи,
тебя к спасительной звезде.
Тебя – к спасительной звезде,
Что к нам во тьме летит навстречу.
Что к нам во тьме летит, летит...

Триптих 

«Куда завёл меня, вития?  
Кто у кого теперь в плену?» –
пытался молвить я ему, 
но он шагнул в густую тьму 
и не разжал уста тугuя. 

I

Непонятно зачем и куда непонятно 
время рвётся вперед, чтоб вернуться обратно, 
безнадёжно забыв, что хотело исправить, 
и не может найти свою прошлую память. 
Вот и время твоё перепутает даты, 
и не вспомнить порой, что оставил когда-то, 
но как будто в ответ открываются двери,  
через множество лет к тебе входят потери. 

И ты смотришь на них, как в свои отраженья, 
понимая, что здесь видишь разность сложенья  
из того, что творил для стоявшего рядом, 
и стремлений своих в направлении взгляда.
Может быть, что тогда ты увидишь иначе, 
как пускался в бега от удачи к удаче, 
и что редко к себе шёл, не прячась от боли, 
как по новой земле – от любови к любови. 
Ах, люблю я, люблю! И, как маленький мальчик,  
всё с ладони кормлю этот солнечный зайчик.       
Как его ни зови, но стоят за плечами 
у минуты любви три минуты молчанья. 
Повторяя года: «Три минуты – не больно!» –
ты стоишь у моста, наблюдая спокойно,    
как их ловит река в свою темную воду,   
даже в двух берегах возвращая свободу. 
И за ними опять – сквозь омытые раны – 
ты уходишь искать те счастливые страны,      
где твой тяжкий улов столь полезных советов  
за пределами слов станет эхом предметов. 
Все дороги сложив, ты вернешься к окраинам, 
где ты думал, что жил лишь под небом случайным. 
Там однажды во сне ты проснешься счастливым, 
наконец-то узнав, что под небом единым, 
что под небом одним, пусть невидимым даже, 
зажигают огни наши горние стражи,  
стерегущие дом, тот, который из слова; 
тот единственный дом, где мы встретимся снова. 

И, поверив, поняв, что всё это не снится, 
мы увидим, подняв просветлевшие лица, 
как, скользя по ветвям из хранилища истин,    
прямо к нашим ногам опускаются листья, 
по которым идти удивительно просто. 
Вот уж виден вдали тот неведомый остров,  
и плывёт за тобой – мимо слов и отчаянья –
над широкой водой пароходик молчанья. 
Ты с него посмотри: из разлуки в разлуку 
время гонит коней по широкому кругу 
через трубы, огни, разбегаясь с откосов, 
повторяя свои два коротких вопроса. 
И уносится ввысь молчаливым ответом                  
то, что, знаем, зовут в нас единственным светом, 
что встаёт как звезда над оконченным бегом    
нам подаренных дней, именуемых веком. 
Так прими свой черёд, когда время, как мальчик, 
снова кинет вперёд свой серебряный мячик 
и помчится за ним, упиваясь погоней, 
исчезая вдали в несмолкаемом звоне.                    

II

Открывая возможность сравнений, 
мы стоим меж своих отражений, 
неподвижны в любую минуту, 
всё ж, идем никуда, ниоткуда. 

Нам порой начинает казаться, 
что мы можем за них удержаться, 
и, не слушая голос Камены, 
мы возводим высокие стены.

И в домах без сомнений и трещин 
ставим рядом тяжёлые вещи. 
Но всё то, что мы тронем руками, 
устремляется следом за нами. 
Вот и умные наши подруги, 
возвращая ушедшие круги, 
Но, не встретив и там постоянства, 
обнимают пустые пространства. 
И, стараясь как можно прилежней 
быть такими – такими, как прежде, 
остаются всегда для кого-то 
безнадёжною точкой отсчета. 
Где-то там, за пустыми домами, 
вы идёте по пояс в тумане,  
унося за собой в безызвестность 
наши старые спетые песни... 
Ну а ты, отыскатель решений, 
устремляясь в потоке движений, 
увлечённый поимкою цели, 
обретаешь не цель, но качели, 
на которых так славно качаться, 
за которые можно держаться, 
и, стараясь быть к веку поближе, 
с каждым годом спускаешься ниже. 
Даже вверх поднимаясь на сцены, 
ты снижаешь высокие цены 
на слова и на радость ошибок, 
на простых и серебряных рыбок. 

Но, диктуя кому-то уроки 
со своей вдаль бегущей дороги,
обгоняя, спеша на разъездах, 
вдруг выходишь из старых подъездов. 
И, не сразу поняв, в чём же дело, 
ты продолжишь движение тела, 
но уже от него отставая 
и вослед изумленно взирая, –

обнаружишь, что масса движенья 
оказалась лишь телом вращенья   
не летящего к свету героя, 
а над неким предметом покоя,    
где скрываются чудные лики, 
где молчат твои лучшие книги, 
где на них опускаются птицы 
и листают пустые страницы. 
Словно ты через радугу света 
вдруг увидишь холодную Лету,    
что течёт, наполняя витрины, 
создавая тела и картины. 
и подумаешь: может быть, проще 
видеть мир через водные толщи. 
Но, увы, где кончаются воды, 
начинаются новые своды. 
Там у вещи, достаточно зримой,  
и предметов, заведомо мнимых, 
появляется общность недуга –
возвращение в контуры звука. 

Но, открыв для обоих звучанье, 
ты не видишь уже расстоянья 
между ними и жизнью любою, 
сопрягая их вместе – собою. 

Так, ступивши на линию бега 
по смешным расстояниям века, 
отмахавши, ни мало, ни много, 
неизвестно с какого порога, 
ты увидишь все прошлые крыши   
и поймёшь, что и эта не выше,   
что – желая бескрайнего неба – 
ты их снова воздвигнешь из хлеба. 

Но, ведомый неведомым словом,   
ты, владеющий временным домом, 
по какому, не знаю, закону 
всё же будешь взбираться по склону, 
лишь тогда забывая пределы,     
когда свет, покидающий тело,   
будет в силах, струясь из кувшина, 
осветить и тропу, и вершину. 

III 

Зачем, скажи, душа, я – лишь твоя окраина?  
Сам у себя в гостях, своей не зная тайны.      
Ты – небо, ты – вода, в тебе одной призванье,   
и родина одна, услышь своё молчанье, 
                                                       молчание своё... 

которое облечь мы так стремимся в звуки,     
дабы услышать речь, что нам продолжат руки. 
Но как, скажи, смотреть, кто нам на сердце дышит?   
Мы можем, правда, петь, но дальше слов не слышим, 
                                                     не слышим дальше слов... 

Так научи, Господь, орфеевых потомков 
не повторять того, что слышно очень громко,   
не думать в суете, что поменять местами,      
чтоб только пел певец, – и камни лягут сами,  
                                                     ты только пой, певец... 
И не забудь о нас, кто в праведной корысти 
перо макает в след вечно бегущих истин 
и столько тратит слов из века в век напрасно.                
Свет – истина одна, ужель ещё не ясно? 
                                                       Вот – истина одна...
Но, не в её ковчег свои глаза заузив,  
плывёт нескромный век среди больших иллюзий, 
пытаясь на ходу поднять остатки крылий,        
украсив голову рогами изобилий, 
                                                      украсив голову…

не уставая звать: «Ну, где же Ты, наш Боже?» – 
Дай каждому набрать то, что ему дороже, 
что сможет унести, отдай ему безбольно…  
О, только бы успеть, успеть сказать «довольно!» 
                                       О, только бы успеть... 
И что себе найдёшь, в каких карманах века, 
и что тебя влечёт вдоль каменного брега?        
Ах, лучше не смотри, какие мчат нас кони     
от веры, от любви, но разве нет погони?   
                                         Ах, вера, ах, любовь…

Так обернись в себя, покуда есть минута,        
где ты, закрыв глаза, желаешь только чуда       
и повторяй, и пой: «Ах, утоли печали!» –
Ну, вот он, твой покой и музыка вначале. 
                                           Так вот тебе – покой... 
Но взять его нельзя: он здесь, а ты – с Хароном,        
и приближаешься к летейскому перрону. 
О, школьные слова, что ничего не будет... 
Ну, вот они, глаза и лица наших судей. 
                                     О, зоркие глаза... 
А может, всё не так, но я готовлюсь к встрече,      
и вот стоят друзья, мне зажигая свечи. 
Пусть в темноте ночи меня никто не встретит,     
но эти две свечи мне дальше путь осветят. 
                                    Вот эти две свечи... 

Дорога

Посвящение Махавишне

Дорога… Дорога, такая,     
                         что в даль убегая такую,       
что это уже никакая не даль,                                                                                                                                          
                                            а дорога одна...
По которой никто,
                         по которой никто, никуда…
По которой нигде….
                              Только шорох шагов,
только слово одно,
                          только голос ничей, 
                                                только взгляд…

А назад поглядишь – 
                там уходит дорога вперед.
Ну, конечно, вперед!
И куда ни взгляни, 
                               и куда ни ступи, –
только шорох шагов,
                    только слово одно,
только голос ничей,
                    только шаг.

Только голос ничей…
                    Только шаг….

Одиссея

(неканонический вариант) 

Догорая дотла, как ахейская шапка на воре,  
Тает в небе луна, и на берег бросается море,   
Где сидит человек, отирая солёную влагу,       
он когда-то спешил, он вернуться мечтал 
                                                                    на Итаку. 

Но куда торопиться теперь, если те, кто и помнил, забыли? 
Двадцать лет – это срок, что длиннее и глубже могилы,    
Для чего возвращаться туда, где у всех помутится от страха?.. 
Невозможно вернуться в свой дом, не однажды оплаканной тенью, 
                                                                                                   из мрака. 

Потому-то никак Одиссей и не может покинуть застолья, 
и своей упивается горькой, своей неотступною болью.   
Вот три тысячи лет собираемся мы на пиру Алкиноя,          
и опять, и опять на устах у певца рассыпается 
                                                                                Троя. 

… Всё окончилось так, как о том насквозила Сивилла, 
и сбылось, что обещано было Гекубе, ему и Ахиллу.    
Почему так случилось и кому эту тайну откроют? –       
Ведь никто, ведь никто не хотел тогда плыть в эту      
                                                                                       Трою! 

Ну, подумай, кому столько лет было нужно бросаться на стены, – 
неужели им дел не хватало без этой ничейной Елены?   
Для чего ж родилась эта глупая злая затея –
разве только, чтоб будущим римлянам род получить 
                                                                                           от Энея?..  

Да, конечно, в преданьях – одно, а на деле бывает иначе,       
и кончаются битвы и встречи не пиром, а плачем, 
и хоть мёдом С вином заливают нам уши сирены, 
но у всех на губах остаётся лишь привкус железа 
                                                                                     и пены.

Так по свету идём, под плащом согревая тревогу, 
только нам не звезда, а смола освещает дорогу. 
И по суше, по морю снуют деревянные волки, 
и торчат из воды наших странствий немые осколки ... 

Вот сидит Одиссей, своё место заняв у огня, 
вспоминает, как пахло в паху деревянном коня,          
как трещали троянские шлемы от каждого взмаха,         
и как страшно кричала, и билась в покоях своих 
                                                                         Андромаха. 

А потом он на берег идёт, и скитаньем, и вымыслом полный, 
и торопит ночами, и гонит огромные волны, 
и по лунной дороге навстречу эгейскому мраку 
опускает лицо и плывёт на Итаку. 

И хотя, и хотя на мизинец ему не оставлено веры,  
он глядит тяжело, как за мысом, вдали, исчезают триеры... 
Для чего он старался, бессмертных противился воле? –   
И глаза его тускло мерцают в ночи и сливаются 
                                                                                   с морем.   

Воспоминание о шестидесятых... 

посвящается N

Опять слова отходят от строки, 
когда я слышу  здесь твои шаги, –   
звучат, нигде не ведая преград,   
на много лет вперёд или назад, 
и так легко уводят за собой...  
Я раздвигаю сумрак голубой:     
вот старый дом, вот старая луна,                          
вот комната, в которой три окна. 
Всё те же тени прячутся у штор, 
и эхо повторяет до сих пор 
всё то, что я на звуки поменял.
И зеркала затянутый провал 
сквозь эту, вдвое сложенную, пыль    
не возвратит покинутую быль.   
Лишь наверху, все окна отворив,   
поёт рояль твой шербургский мотив... 
И снова твой двойник 
перешагнёт ров    
сквозь толщину книг, 
сквозь тишину слов, 
и скажет: «Мой Пер, 
держась за свой лист, 
не обманись вверх, 
не повторись вниз!..»  

Но не открыть шрам 
и не впустить весть, 
что не отдал там, 
того не взять здесь.   
И за тобой – вплавь, 
но если так плыть, 
перешагнув явь, 
не удержать нить. 
...И всё вперёд знать,         
к губам прижав миг. 
Течёт река вспять,       
гася огни, крик,         
твоей руки взмах, 
и наш слепой грех, 
и мой всегда страх,      
и твой – тогда – смех... 

Армянская песня

– Зачем, Господь, в Твоих руках 
заговорить сумела глина? 
Какой огонь горит в очах 
и держит крест Эчмиадзина? 

На камень вставшая земля,   
когда конец твоим утратам?     
Ты расплатилась, как смогла,     
за рай меж Тигром и Евфратом. 

Доколь, Господняя раба,             
Тебе листать главу Иова? –         
Давно турецкий барабан      
прибил к земле твои подковы. 

Лишь вера держится отцов 
клещами букв твоих заглавных. 
Здесь дышит облако в лицо, 
и рыба греется на камне, 

и птицы в прошлое летят, 
вращая мельницам колеса, 
где склоны вылепил закат     
горячей кистью Мартироса; 

здесь легче вертится Земля,                        
 поднявши тени на ходули.   
И в медном воздухе звенят 
из меда сделанные пули. 

Достанем прошлое из плит 
и будем вдаль смотреть сурово,   
пока нам боль не утолит 
в лаваш завёрнутое слово. 

Какой в груди священный жар? –
 Один лишь пепел от разлуки, 
который держит Ахтамар, 
во тьму протягивая руки. 

А ты смотри на этот снег,   
и пей минувшее из кубка,
пока дрожит в ночи ковчег,
и прочь, и прочь летит голубка.

Романс 

– Прости, Господь, что столько сил 
я в скудных помыслах оставил,     
что я пытался этот мир 
измерить смертными устами. 
Всё то же делаю теперь... 
К каким неведомым основам 
ключом скрипичным и басовым 
открыть пытаюсь эту дверь? 

Зачем, зачем такая власть 
приходит в песенные строки, – 
ужель так хочется попасть 
в своём отечестве в пророки? 
За то, что музыке не лгал,   
не прятал камень за щекою, –   
не сделай, Господи, героем, 
зажав по пояс в пьедестал. 

Спасибо, светлое, за то,  
что я не грезил о свободе, 
вином не смазывал перо, 
и был в провинции не моден. 
Среди счастливых запевал 
в ботинках, купленных на вырост, 
меня мой голос сразу выдаст,  
каких бы слов ни называл. 

Но всё же близится черед 
и нам кружиться на пластинке,   
и племя новое придёт, 
чтоб взять меня ножом и вилкой. 
Зачем же с перышком в горсти    
мы тоже думали: «Крылаты!..» –
и находили виноватых, 
пытаясь что-нибудь спасти.

Дойду ль до истины простой, 
иль занесёт меня удача, 
и профиль школьницы одной 
опять судьбу переиначит? 
Куда нас музыка вела? 
Зачем здесь голуби над нами? 
Зачем так держимся за камень   
с холодным именем – Земля?.. 

Пусть высоко мою печаль 
поднимет снявшаяся стая: 
я буду всматриваться в даль, 
слова на золото меняя.
И опустевшие леса 
разбудит возглас журавлиный,  
и одинокий лист осины 
с надеждой глянет в небеса...

Русское слово

Ты, русское слово, 
ты – наша основа,                                                                                    
ты снова и снова 
ведёшь за собой –                                                                                        
за вольную волю, 
за лучшую долю                                                                                         
по минному полю –
на праведный бой.                                                                                                                                                                              

Леса Магадана, 
вода Мичигана,                                                                                                            
поля Ханаана, – 
забота твоя.                                                                                                   
И, где бы  я ни был, 
живу твоим хлебом,                                                                                  
в тебе – наше небо
и наша земля!

Ты – русская слава, 
ты – наша держава,
где – слева направо –
течёт благодать,                                                                                                   
а справа налево – 
в степи под Беэр-Шевой,                                                                      
поёт наша Ева 
за Родину-мать.

Я думал о славе, 
себе и державе,                                                                                               
но дали мне больше, 
чем я попросил...                                                                                     
И долго – так долго – 
течёт моя Волга                                                                                           
От Белого моря 
до синих Курил.                                                                                                                     

И долго – так долго – течёт моя Волга                                                                                                                  
от Белого…                                                                                                                                
от Чёрного…                                                                                                                       
от Мёртвого моря до синих Курил.

Художник: А. Ефремов.