Перелетные птицы

КАРТИНКА 1

– Это жених моей дочери, Леонард, – Вера листает снимки в телефоне, вытянула вперед руку, не переставая любоваться фотографией, – Кристина, ну не беги так, посмотри, какое одухотворенное лицо! Он поэт, стихи пишет на латыни. Лео учился в Сорбонне вместе с моей Леночкой. И вот – посмотри на фотку – он наш герой! Романтичен, в широком плаще ренессансного стиля, это его образ, Леонард так и по улицам разгуливает! Они просто два сапога пара. Я так счастлива, наконец-то! – Вера семенила рядом и тараторила, она как всегда совершенно уверена, что восторженная не по годом Лена как-то интересует окружающих. Да нет мне дела до твоей инфантильной дурочки, пусть сто Сорбонн по одному году посещает. Вместе с молодым человеком в театральном одеянии, они точно два сапога пара – и обоих содержит бедная Вера, пианистка сложной судьбы. Все они так, «она образована в Сорбонне, он учился в Париже». А потом выясняется, что родители из последних сил оплатили годовой курс для великовозрастного ребеночка, на чем деньги и закончились. 
– Карикатурный этот Леонард. Если они с твоей Ленкой пара, то будет семья из комикса, а Лихтенштейн умер давно и некому увековечить союз двух пишущих на латыни бесполезных ископаемых. Ей тридцать шесть лет, а ее единственное достижение, что она висит у тебя на шее и пишет стихи, которые никто прочесть не может. Даже подушку сама не может купить, вспомни! И друг сердечный такой же, ну вглядись – это же плохой театр и безвкусица, волосы, как у Шекспира, плащ, как у Шекспира, позы принимает загадочные, а самое ужасное, что он ни к чему, кроме этого, не приспособлен. Какой из него муж? Пусть пока встречаются, через полгода они и не вспомнят друг о друге, помяни мое слово. – Кристина язвительна, но она никогда не врет, некоторые называют это цинизмом. А почему не обозначить как искренность? Непонятно. 
– Кристина, как ты можешь? Мы с мужем и не ждали, что она когда-нибудь задумается о семье… я Ленкины портреты с песиком на руках постила и шутила, что это «мадонна с ребенком», дочка так обижалась!
– Ну это и правда обидно. Современная живопись тем и хороша, что подражать мимоходом – прямое оскорбление. Оскорбление искусства в первую очередь, а оно мстительно, кстати. Изобразить «нечто вроде» мадонны и людям показать – то же самое, что дурное накликать, так и будет у нее песик вместо ребенка на коленях сидеть. Хлыщ этот испарится вместе с плащом… ох, не торопись со свадьбой, только деньги выбросишь на ветер. 
Вера тем же семенящим шагом зачастила к остановке метро, от порывов судорожного ветра ее шарф развевался. Трехцветный. У Кристины когда-то кошка трехцветная в доме жила, глаза голубые, а хлопот с ней столько! В конце концов она умом тронулась и перестала соображать, а заодно ориентироваться в пространстве. Пришлось ее приятелю в дорогой ресторан отдать, тот обещал кошечку любить и жаловать, впрочем Кристина с тех пор ни разу там не была. 
Вера похожа на ту кошку чем-то, но до сих пор среди людей живет и двери не путает. Иногда она играет в галерее, у Кристины там собственный «Стейнвэй». Мечтала стать концертирующей пианисткой, как хорошо, что не сладилось. А то бы как Верка сейчас мыкалась, играла то тут, то там, просила «устроить концерт», искательно заглядывая в глаза тем, от кого это зависит… в Карнеги-холлы не каждого пускают. Да и грянет в любую минуту, как не так давно грянуло – и начинай сначала. Все сначала. Предыдущая жизнь насмарку. 
Поэт в шекспировском плаще… Какое-то время назад сделали бы постановку на эту тему. В Ротонде, запросто. В моем излюбленном синтетическом стиле – проза, картины, танец, рояль. Раньше такие шоу собирали много народу, но время романтических фантазий закончилось. Время внезапно оборвалось, события закрутились в узел, и предугадать развитие сюжета никто не мог. 
В галерее по утрам сумеречно и пусто. Девочка на ресепшене приходит позже, блаженные минуты покоя в «храме пустозвонов», шутка. Мой собственный проект, имею право. 

Кристина продумывала освещение загодя. Когда-то и опыта не было, и ответственность неожиданная на нее свалилась – а сообразила, что мелкие детали складываются в целое. Нет, дополняют целое. Придают объем и глубину. Заладила – целое, целое… Целым тогда и не пахло, одни коридоры и неприспособленные залы. Как это было давно! Теперь Залесов за честь почитает у нее выставляться. Раз в год его выставка… они вместе растут в цене. Росли, во всяком случае, в один миг меняется картинка. Петенька Залесов лысеет уже, привык в красавчиках числиться, но грустен его взгляд. И упорен. «О, как знаю я эти упорные, несытые взгляды твои». 
Реальность переменчива, как и их с Петром отношения. Впрочем, постоянства Кристина не терпит, так что с Залесовым они друг друга нашли. Ее выбеленные волосы до плеч и квадратная чернота очков в модной оправе, алые губы, подчеркнутая худоба длинного тела. И синие глаза, это дар божий – синева зрачков располагает, очень многое позволительно. Залесовская фраза, кстати. Как и насчет падения с обрыва, его излюбленный пассаж, Кристина уверена, что он по ночам если и дремлет, то видит изломанные линии домов, несущихся вниз. Постоянная катастрофа этот Петенька… И падающие с обрыва предметы, без счета. Объекты летят на его холстах в разные стороны, а впечатление, что это ты срываешься в пропасть к чертовой матери. И гибнешь, но в полете.

Да ведь сколько раз выпадали ей ужасы падения с обрыва, скольжений по отвесной стене, когда тошнота подступает к горлу, в животе будто муравей на постоянку поселился. И она вскидывалась, позеленевшая от стресса, закрашивала бледность и шла напролом. Заканчивался очередной погибельный финт лихо выполненным восходящим витком и ее, Кристины, победой (маленькой или большой – от момента зависело). Прошлое ничего не гарантирует, «многажды сходило с рук» – это факт биографии, не более. 
Ну и опыт в помощь. Но как повернется на этот раз непонятно мне, – Кристина прыснула от смеха. Мятущаяся ты душа, сил нет. То тебе непонятно, почему искренность именуется цинизмом, то подавай рассказ о будущем. От тебя зависит даже то, что ни от кого не зависит, – любимая поговорка, Кристиной изобретенная. Секрет один – размажет тебя опасная ситуация по тарелке или нет. Удастся стойку удержать – хэппи-энд практически гарантирован. Пусть говорят о метафизическом, онтологическом, о том, что все под Богом ходим. А самообладание в конечном итоге решает все. Это из личного Кристининого опыта, еще один факт биографии, так-то вот. 

Она приосанилась, выпрямила спину, повела глазами из стороны в сторону, потом вверх-вниз: тренировка свежего взгляда на искусство, как Кристина называла этот простенький комплекс, подаренный офтальмологом Димой. Роман у них с профессором короткий случился, но запоминающийся. Еще и с упражнениями на память, эксклюзив. Зря мужчин ругают, у меня одни светлые воспоминания о старателях. Стараются ведь, от каждого какая-то смешная занозинка осталась, они были хоть куда, добры мóлодцы-молодцы.

Наташа, девочка «на кофе и телефоне» (она мудреней называлась: личный помощник директора, куратор-консультант, каждый нынче норовит называться красиво, Кристина должности придумывает с учетом психологических запросов), уже красила губы за высоким бюро, защищающим ее ножки от назойливых взглядов посетителей. Увидела начальницу, встрепенулась, – Кристина ей отвесила едва заметный кивок и жестом показала: сиди, сиди.
– Доброе утро, Наташа. Странно, ты сегодня вовремя. Сейчас Катенька появится, ты ее сразу ко мне направь. Волоокая наша Катюша. И кофе покрепче сделай, голова на части рассыпается. – Рассыпается, как объекты на картинах Залесова, подумала она. Может, посоветовать ему кофейные чашки в сюжет добавлять, а что? Хорошая идея, кстати. Кристина обернется к нему, ее выбеленные волосы рассыплются по плечам, Петя снова скажет, что она женщина без возраста (это не комплимент, слово «возраст» лучше не упоминать в принципе, но кто об этом помнит? Галерею, что ли, переименовать и назвать «Без возраста»? Дизайнер шрифт придумает, логотип…).
– Непременно, Кристина Борисовна! – донеслись Наташины слова, ах да, это насчет кофе покрепче. В кабинете упрятана личная комната отдыха, на самом деле туалет с ванной, Кристина забросила в рот таблетку, от распадающейся на части головы лучшее средство парацетамол, потом уже кофе. Воду прямо из-под крана пила, изогнувшись, жадно глотая. Представление на переоткрытии Ротонды! «Новое начало» (…или плохое название? – подумаю еще) она с Катеньки начнет. Колонки исторгнут длиннейшие мелодии с ритмом на басах, то классика, то рок. Резкие смены жанров. Вначале плавный звуков водопад, он сменяется диссонансами, и вспыхивают на верхах отдельные аккорды, атональные разумеется. В них страдание, атональность сама по себе заставляет страдать, Шенберг об этом знал. 
И Катенька в голубом трепещущем наряде, это всего лишь лоскуты газового на вид материала, – они взлетают при каждом движении, а двигается Катенька изломанно и изящно, рисунок танца непредсказуем. У нее есть право при желании беседовать с гостями, без желания может и рот не открывать, словом, полная свобода. 
Кристина знает, что иллюзия свободы очень важна, и броуновски мечущаяся по залам балерина свободна… настолько, насколько это возможно, ведь ее свобода тщательно и неоднократно спланирована. И траектория перемещений, и выражение лица обсуждалось. Ресницы мы ей в прошлый раз чересчур длинные прикрепили, нужно естественней найти.

КАРТИНКА 2

…Да, картинка переменилась резко, и вспоминать о том не хочется. Кристина знала, что нельзя бояться перемен, они встряхивают. Так встряхнет, что и очухаться трудно, но как иначе? Иначе рутина и однообразие, скучно и вдохновение не приходит. А тогда – вначале всеобщая растерянность, попытки предсказывать будущее, после чего переполох, как на базаре, и ринулись куда-то толпой с одной целью – бежать, дороги не разбирая. Через какое-то время обратно ринулись. Прибежали. А в промежутке такие страсти! пересуды, щедрая раздача ярлыков, шум, злость и ярость. Незабываемое время, и как сказалось на новых работах! Не сразу, длинная пауза – какое-то время не писали ничего, общая немота. Не вылупливалось искусство, но потихоньку что-то появляется. И не абстракции, как до событий, а вполне программные вещи, сюжеты читались сразу. Выставляла немедленно. Успех! И вдруг стало понятно, что скучает публика по ясности, не возражает домысливать – но простоты алкает. Не примитивной, а тонкой, пусть и вычурной слегка, но простоты. 
«Перелетные птицы» в самом центре большого зала. Всего две недели, как вывесила на всеобщее обозрение, а уже сенсация. До сих пор неписаное правило: ничего вслух не произносить. Лешка и не произнес. Картина огромная, если перед ней на минуту застыть, вглядываясь, – птицы начинают двигаться, оптический эффект Леши Маевского, он давно экспериментирует. Более того, слышишь птичий гомон, но это воображение озвучивает… может, Леш, ты и этот эффект просчитал? (Кристине приходилось постоянно одергивать себя, напоминать, что она не разгадывает тайну творчества, она рекламирует и продает. Художник Вилькина отдельно, галеристка – отдельно, взболтать, но не смешивать). На прозрачном розовато-серым воздухом наполненном фоне – неорганизованные метания пернатых взад-вперед, хаос и суетливые движения чернявых заостренных крыльев. Летящий клин в центре, а по сторонам мельтешение разбросанных в стороны и устремившихся без руля и без ветрил пичужек; совсем мелкие точки-тире, есть и побольше. Маевский тайный поклонник Джексона Поллока, все тайное становится явным – но идеи Джексона только в основе, база и фундамент, отталкиваться от чего-то необходимо. А дальше тут столько влияний и заимствований, что картина вполне может считаться оригинальной. Создал свой неповторимый стиль. В уорхолловских сериях, совершенно, вроде бы, на пустом месте возникших, столько агукает инклюзивов! Целый коктейль. Но талант ведь в том, чтобы инклюзивы эти так глубоко зарыть, чтоб и в голову никому не пришло их заметить. И у Маевского о влияниях не думаешь, картины самобытны, а главное, притягивают внимание ценителей и толпы. 

Да, было время, почти все Кристинины питомцы, привечаемые ею художники и музыканты, участники ее церемоний и презентаций, сорвались с мест и разлетелись кто куда. Практически клином, отличие в том, что не направлял движение опытный вожак, как у птиц. Сами организовались, вытянулись в линию и рванули. Залесов вначале тоже рванулся, но Кристина его чуть не веревкой к мольберту привязывала: сиди тихо и не дергайся. Все преходяще и только искусство вечно, не забывай.
Сейчас нормализовалась ситуация… относительно. Сошлись на том, что кошмар раз в какое-то время случается, это вдохновляющий стимул. Ничего странного. Страшно – да, но не странно. Маевский, когда своих «Перелетных» писал, напряжение спадало уже… Залесов перед картиной как-то разговорился, что ему несвойственно:
– И вот смотри, Кристина, простота-примитив, а какое огромное поле для трактовок! Ничем не сдерживаемый волюнтаризм!
– Что ты хочешь сказать, Залесов?
– Ты как критикесса прямо – что он хотел сказать своей картиной? – этот вопрос меня преследует. Волюнтаризм в том смысле, что воля моя: как карта в голове ляжет, так и трактую. Есть композиция и цвет. Форма. А трактуйте потом как хотите. Ты что, считаешь, передвижники, мастера сюжета, вкладывали какой-то смысл в картины? То же самое, сударыня. Форма и цвет, композиция, остальное – не имеющий значения повод.
– А саврасовские «Грачи прилетели»? Совершенная вещь, органичность объектов на картине безупречная, – и нюансы цвета, и точность темы, а фон!
– Философская вышла вещь, художник создал абсолютный шедевр. Саврасов спился после его создания, ибо сам не понял, как это у него вышло. К тому же исключение лишь подтверждает правило. Наш случай проще, Маевский хладнокровно просчитал результат. Можешь считать, что пернатые на холсте – это поллоковские брызги по периметру. 
– Не спорю, Петя, согласна целиком и полностью.

У них мысли часто совпадали. Впрочем, трудно не совпасть, ясно, что влияние присутствует. А сам Залесов тем и неотразим, что Кристина прямых заимствований не находит. То ли гений, то ли однажды вдохнул воздух времени и не задохнулся от того, что воздух этот ворвался целиком и заполнил легкие, – и выдыхает он воздух времени маленькими порциями, но запас так велик, что кажется неистощимым. 

Обстановка Кристининого кабинета подчеркнуто проста, деловитость во время переговоров подразумевается. Современное искусство остается за тяжелой дубовой дверью, там поиски стиля, нестандартное поведение, жестикуляция чрезмерная, картины, символизирующие разрушающийся мир – целых три зала с половиною, а здесь кондовость, сумерки и покой. Тяжелые зеленые гардины, собранные по бокам, цвет оттенен легкими кремовыми занавесками: скрывают выход на балкон, там, кстати, удобно прятаться с сигаретой или без, неважно. Отделываться от назойливых просителей или арт-агентов, звучит красиво, а ведь проходимцы чистой воды. Приходят с заученными рекламными слоганами, поучить азам профессии норовят, но изгоняет она их в одно мгновение, брысь! Стол у Кристины тоже из дуба, резные ножки и традиционный старинный крой. Вместо семейного фото – любимый Ричард Аведон в рамочке, Кристина его боготворит, портрет помогает сосредоточиться. Благословитель мой, но это сугубо про себя произносится, тайно.
На стенах огромные застекленные полотна, фотореализм. Цветы на них и ничего более. Написанные со всей тщательностью по всем законам модного направления. И не придерешься: актуальность соблюдена, образ найден, цвет спокойный и плавный. Термин плавности цвета Кристина изобрела самостоятельно, еще в Рязанской художке появилась у нее идея, что цвет несет в себе движение. Скользит или царапает, бывает дергающимся. Плавность предпочтительна. Художников она подсознательно отбирала по «плавности цвета» – ярких и многообещающих, чьи перспективы, коммерческий успех в том числе, просматривались сразу. На сей счет у нее «чуйка», ничьи советы не учитывала: советуют эксперты, а продавать ей. Эксперт пусть крутится вокруг, статейку тиснуть надобно – он рядом и имя вполне авторитетное. Мнение свое напишет, кто ж ему запретит. Они умные, эксперты эти, им и намекать не нужно – излагают кучеряво и с учетом Кристининых запросов, давно на ус намотанных. Тоже свободны в своих предпочтениях полностью, но предпочитают почему-то деньги. 

Распадаются связи, рвутся линии традиций, как линии электропередач. Залесовская тема всеобщего разрушения, он придал форму этим выкрикам ужаса, облагородил их композицией перспективой. Рушится мир, вы прочли эти два слова, они стали привычными. Мы уже так к ним привыкли, что не понимаем, это шутка или всерьез. Апокалиптические шоу – говорят, мир точно вот-вот обрушится, да что вы, неужели? Мы смеемся, ведь это фарс! 
Вилькина помнит, как начался его, Залесова, триумфальный путь в мир распада. Юноша с вьющимися волосами, длинными, разумеется, и горящий энергией взгляд. Принес картину с летящими этажами, кошками и собаками… и люди с недостающими частями тел. В полете. И цвет офигительный, синее и белое преобладало – обошелся без этой вымораживающей серости, переходящей в черноту, без пафоса и драм. Весело и уютно распадался некий отдельный город, названный им «Город N». Кристина похвалила работу, посоветовала сделать серию, пригласила молодое дарование в ресторан. Оказалось, он не любит устрицы, и шампанское ему ни в коем случае! Графин водочки и нормальная закуска – он, как половой из трактира выразился, слово в слово она повторила – и официант понял! В ортопедическое ложе ее спальни они бухнулись, не раздеваясь, туфли она скинула и его заставила снять. Он сбросил их, не расшнуровывая. Кристина редко ошибалась, любовником он оказался неистощимым, жилист и силен. Она не помнит, им удавалось заснуть или нет, ночь прошла, что называется, на одном дыхании. Павел сознался, что женщины не было давным-давно, он не по этой части. Восхитительно! Да и я не по этой, – Кристина хохотала, отправляясь в душ. Оглянулась на него – он не смотрит вслед, глаза сомкнуты, спит. Залесов тогда заснул твердо и крепко, два часа она ему отмерила и разбудила – пора. 

Так они познакомились. Давным-давно. В ее жизни многое «давным-давно». И галерея, и профессия артистической сводни, как она называла свое занятие. И встречи, превращавшиеся в долгие связи. Нет, в постель редкие гости попадали, Кристина следила за репутацией, да и некогда. Случится вдруг приступ романтического зуда – отдавалась порыву, а там как получится. Связи деловые, нужные. Не меняла коней на переправе без особой нужды, понимала, что смысла в том ноль. Человека вот с этими качествами поменяешь на такого же, но вот с теми, и снова маета. Пусть лучше свои испытанные, ей и дела нет, что мерзавцы. 
Главное, перелетные накрепко уразумели – никого они «там» не интересуют. Другой мир, другие проблемы. Имидж русских сложился, шапка, балалайка и медведь – теперь мы сами в него поверили. У них, заморских, своя жизнь. Славянский мир – это особая ментальность, другие реакции на происходящее, это вообще другое.
Что нормально… ненормально только одно – по каким-то причинам этот другой мир решено отменить. Приговор еще не окончательно приведен в исполнение, отмена очень медленная, постепенная, будто процесс уничтожения заказчики смакуют и наслаждаются, растягивая пытку во времени. 
Ничего нового в этом нет, временами происходит обострение, что поделаешь, и тут бы братьям славянам держаться вместе… а они, напротив, разбегаются в стороны от трудностей, дрожат от ужаса. Не все, не все, но многие. И с каждым новым штурмом и атакой ряды тех, кто рвется в бой, – отразить наезды на культуру русскую, на православные обычаи, – становятся все малочисленней. Так и изведут русских помаленьку, волна за волной. Если на тот, противоположный мир, не обрушится цепь необоримых несчастий, что заставят забыть о вражде. 

НЕМНОГО О ЛЮБВИ К ЖИВОТНЫМ

Аня Трофименко вернулась одной из первых. А ведь как удачлива была, привыкла к своей победительности. Фантазии Анькины идеально вписывались в мир новых пестрых идей. Причудливые абстрактные фигуры, составленные из кренделечками скрученных деталей. Мохнатых деталей – они с сестрой придумали этот разноцветный «коралловый мир». И с экологическим бумом сочетание идеальное, прямое попадание в сердцевину прогрессивных идей. Выставлять Трофименко сплошное удовольствие – три-четыре огромные композиции, и зал заполнен. Первый вопрос посетителя, скорее возглас с перепугу – ой, что это? Но он постоит-постоит, пообвыкнется – и непременно сам себе ответит: «Во-первых, это красиво»! Потом еще и с детьми придет, друзей и гостей притащит. Не рискуя, что те растеряются и не поймут. Будто бы декоративное «на дне океана» – работы вызывали удивление и в конечном счете восторг, их покупали охотно. Небольшие шли для детских комнат в богатых домах, иные, диковины невероятной величины, – в гостиницы и офисы для увеселения постояльцев, сотрудников и визитеров. А солидные дачи украсить надо? Придумать что-то этакое, чего «ни у кого нет». Улетали нитяные сооружения по разным адресам со свистом. Настраивали на артистический лад, вроде бы шутка – но какая оригинальная! Свои затейливые сталактиты Трофименко мастерила на пару с сестрой, кому из них принадлежала базовая идея сказать трудно – Анину сестру никто никогда видел, в галереях она не появлялась. Шутили, что «сестра» – кодовое слово для коллектива тружениц, работавших сокрыто от чужих глаз, как когда-то русские аристократки делали вышивки для Коко Шанель. Знаменитую простроченную сумку придумала одна из великих княгинь, сбежавшая в Париж от революции. И оставшаяся без средств, надо же ей как-то зарабатывать!.. 

В то перелетное время загадочная Анина сестра явилась миру. Не от хорошей жизни явление, по острой необходимости. В дальних краях перелетным приходилось каяться за прегрешения нации так часто и подробно, заново и заново: преамбула к каждой выставке – ком новых откровений. Тогда и выкатилась Таня в инвалидном кресле, чего никто не ждал. Соавтора и вдохновительницу полиомиелит когда-то скрутил так, что девушка лет пять не вставала с постели. Но длительными тренировками достигла многого, настойчивая Таня стала подвижной! Вернее подвижной стала верхняя часть ее тела, ноги по-прежнему не реагировали на раздражители. 
Молодая женщина с полными решимости глазами говорила естественно и свободно, улыбалась в фотообъективы и рассказывала, как они с Аней придумали никем не опробованную технику инсталляций, экспериментировали и добились признания, огромный успех! А вначале … Аня рисовала эскизы, Таня скрупулезно следовала ее наброскам, стежок к стежку, часами, днями… долгие годы. Вдвоем с сестрой он мастерили невиданные сталактиты, мягкие коралловые деревья и цветы, на ощупь каркасы были неощутимы. И вот объекты готовы. Посыпались приглашения, лучшие галереи звали Трофименко и уговаривали о согласии, головокружительный успех! 
– Что такое счастье? – спросили ее.
– Знать, что наши работы приносят людям радость, – она тут же, ни секунды не медля, ответила.
После Таниной исповеди на двух выставках (она ведь придумала уйму приспособлений для того, чтобы работать, не вставая с кресла, – у тебя настоящий инженерный талант, – говорили ей. На что она спокойно отвечала – да вовсе нет, от отчаяния конструировала – сидеть без дела погибель, руки и мозги тренировки требуют, а я настойчивая!) никто к сестрам не приставал. 
Но уехали Трофименки с экспозицией в Вену, там закрутилась карусель заново. Организаторы намекали поначалу, потом с негодованием требовали: даешь откровенные признания! Лампу с зеленым плафоном на стол не ставили, но осадок остался. Допрос будто. На лицах улыбки вроде, хвалят цветовые решения, ах, мы потрясены… и вообще приветствуют всячески… но сил это вытерпеть нет. Секретная принудиловка. Не отвертишься.
Таня от светских правил далека, столько лет сидела в мастерской и творила с утра до ночи. Стеснялась своей неполноценности, с Аней уговорились, что появляться она не станет нигде и никогда. Первый раз в жизни нарушила свои правила, вышла к людям! – и лучше бы не выходила, разочарование сплошное. «Что ж это за публика вокруг нас? – обрыдала она плечи Анькины, глаза распухли от слез. – Я столько, столько времени верила, что ты счастливая, тебя знают. Я тебе, Аня, завидовала! А теперь… Да как же это? Их же ничего не волнует, ничего не трогает, я так не могу!»
– Тань, три года назад сочувствие к инвалидам отменили. Прогресс на месте не стоит. Обездвиженные люди как тема остались в прошлом, мы время упустили. И время ушло. – Таня и Аня похожи друг на друга, темноволосые обе, мелкие кукольные черты лиц. Куколка Аня практичная, она и к искусству так подходила, нашла стиль Трофименок по принципу «идея вовремя и продажи организую на рáз», – Анечка в любую систему вписывалась без проблем. И рядом нежная Таня, ей досталась наивность и вера в успех, фанатичная вера в то, что все получится. Не близнецы, но творчески срослись и образовалась одна гармоническая личность. Деловитая сестра без своей второй половинки не выдержали бы и дня. Летела после переговоров домой – очищаться от наростов, как те кораллы, что на дне морском – налипают на них субстанции неотфильтрованные, пучиной нанесенные… обрастают невесть чем, и убрать некому, а в итоге – какая красота! Невероятные формы!.. 
– Но я не хотела жалости, настоящее страдание жалости не переносит. Жалость лишает сил, – всхлипывает Таня.
– Мы столько раз это обсуждали, я помню. Мир безжалостен, успокойся. А люди равнодушны. Следуют сегодняшним правилам. Правила обсуждать не принято, – повторяет Аня в ответ, снова и снова. 
Не выдержали сестры Трофименко, погрузили работы в мебельный грузовик и сбежали домой. Аня с Таней сбежали. То есть да, улетели. 

С Артуром Джавашвили, и вовсе неказистая история вышла. Тот достиг признания, парень надменный и уверенный в себе. Надменность проявлялась в свободное время от ковки, он из металла фигуры диковинных зверей создавал, особенно удавались ему крокодилы – небольшие, изящные, а как грациозны! Вызывали у публики недоумение поначалу, а потом сенсация! Шум и бум. В буквальном смысле, успех он выковал своими руками. Точное попадание, мир животных прочно вошел в моду, но никто не додумался до простой вещи – воссоздавать братьев наших меньших скрупулезно и тщательно, такими, «какие есть». 
Монументальность и величие, каждая деталь на месте! Когда-то Артур по Америке ездил. В джунгли не отважился, ограничился штатом Флорида. И так его потряс знаменитый парк Оверглейд с небольшими острорылыми крокодилами, спящими на берегу ручья или маскирующимися под камни и растения, их в мелкой воде и различить сложно, уголок абсолютно живой природы, – что он последовал искреннему порыву: стал воссоздавать увиденных зверей. 
Отметим, что в Оверглейде аллигаторы изящные, они страха не вызывали. В парке (на самом деле это необъятное пространство с тропическими растениями) затеряться легко. Поэтому бери билет в кассе, не мудрствуя, – открытые юркие электромобильчики возят туристов по территории. И такая сухая жара! Временами галлюцинации начинались, перед глазами Артура возникали нечеткие силуэты с размазанными контурами, транспортные средства от солнца не защищены, и редкие деревца двоились, а пробегавшая вдалеке антилопа воспринималась как плывущее по воздуху стадо, сознание плавилось. Неожиданно захотелось выйти из трескучей тарантайки и упасть на землю. Лежать, не двигаясь, разглядывая белоснежные облака, и если долго смотреть вверх, они темнели, чернели, превращались в летящих птиц. 
Артур просто смотрел по сторонам, организованность живой природы ощущалась как надежная защита от опасности, наивная и безобидная предсказуемость убаюкивала сознание. В Оверглейде люди его окончательно перестали интересовать. Теперь только звери. Картинка вдруг обезлюдела. Артур катался по парку целыми днями, в конце концов утвердился в том, что это и есть настоящая жизнь, остальное пустое. Любопытствующие туристы в панамках и шортах наезжают, рассматривают – и убираются прочь. Фламинго, крокодилы и антилопы остаются. Наивные, прекрасные и не злые. И дурманящий запах мексиканской лаванды разлит, как жаль, что нет возможности потрогать аллигатора, провести ладонью по склизкой поверхности… Воображение Артура заработало с удвоенной силой. 
Он добился такого мастерства в ковке панцирей! По всей длине туловища тянулись ровные линии пупырышек, вначале большие выпуклые, квадратики уменьшались по мере продвижения к изогнуто оттопыренному хвосту. Его железные твари гибки и грациозны, как лисы, вертки, как ящерицы, оскаленные пасти кажутся застывшими в улыбке. Раскупались металлические (а будто бронзовые) крокодилы бодро, цифры определял Артур – в каждом торге своя цена.

Но грянуло. И вспыхнула мода на спешные отъезды куда глаза глядят, люди снимались с мест – и отправлялись в путь. Как пародия на перестроечный переполох, тогда разлетались не думая, «спасались ради детей», стандартное объяснение. Причины были понятны во всяком случае. Тогда. Сейчас Артуру его переезд понятным так и не стал. С перевозкой металлических зверей, объектов искусства, он намучился невероятно. Оплатил специальный вагон, денег хватило – поместились и совы, и антилопы, и несколько фламинго. Плюс к аллигаторам, на которых автор надеялся особо, покупатель симпатизировал именно рептилиям, что Артуру поначалу странным казалось, но уже привык. 
Дальше он метался по городам и весям, намыкался, шутил, что путешествует с бродячим цирком, но цирковые у него из железа… Шутил, пока мог. Зверски устал от перемены мест, похудел и щетиной оброс (выглядело, будто он моде следует, но простое совпадение), осел в Берлине – квартиру и собственную галерею приобрел, недорого… 
Работы продавались и во время странствий, но расходы росли. Артур никогда не думал, что оплачивать придется из своего кармана, раньше у него партнеры, долгосрочные договоры с галеристами, в успешного Джавашвили верили, вкладывали большие средства… собственно, прибыльность его выставок осуществляли заинтересованные люди. Крокодилов он с места на место не перетаскивал, ему полагалось творить. Ковать успех, чем Джавашвили занимался беспрерывно и с удовольствием. Дома. Там и мастерская приспособленная, и увеселения для отдыха от трудов. Муза вдохновения к спокойному и ни в чем не нуждающемуся Артуру прилетала по первому зову. 
А теперь… Не до музы, мучает прозаическое: где производить новое? На этот вопрос ответа нет, подходящее помещение не по карману. Распродаст свой железный бродячий цирк, и как жить дальше? Вопросы морали, волновавшие его раньше, вернее не столько морали, сколько душевного расположения тех, кого Артур привык считать единомышленниками, напрочь перестали его волновать, как и мнение разлетевшихся в разные стороны единомышленников. Помощи от них никакой не поступало. Каждый за себя. Нет никакой «тусовки», это были фантазии. Есть суровая реальность и необходимость выжить. По привычке к успеху и просто из упрямства. Механизм выживания начинает работу автоматически. Раньше казалось – готов расстаться с жизнью в любой момент, какая скука вокруг и мелкая суета! Но прижало крепко – и другие инстинкты не включаются, одно самосохранение начеку. Выжить, чего бы не стоило. Зачем? – вопрос не встает, не до этого. 
Какая-никакая публика вокруг слегка надменного по привычке Артура всегда крутилась. В галерею приходили поклонники, подолгу рассматривали немногочисленные фигуры зверей и птиц, кое-какие особо ценные вещи Артур сумел удержать. Для портфолио – он теперь так шутит. Портфолио впечатляло, но Артур часто застывал, задумывался подолгу – перспектив у бродячего цирка никаких, производство не налаживалось, у него попросту нет денег. Нет мастерской, нет инструментов. Ничего нет, а брошенное дóма там и осталось. Безнадега порождала равнодушие, даже цинизм. Решение, внезапно пришедшее в голову, он вначале воспринял как бред, смесь цинизма и отчаяния. 
«Мадагаскарские тараканы самые крупные в мире! Они скачут не хуже лошадей, при этом кормить их легко и просто»! – пробежали перед глазами строки, откуда это? не вспоминалось, неважно, но идея его увлекла. Артистическая фантазия, забеги века!.. 
Скрупулезность в деталях Артуру свойственна, он готовился месяц. По собственным чертежам сделал проволочные колясочки, соорудил огромный игровой стол с желобками в три ряда – имитация ипподрома с вполне устоявшимся названием «кафародром». И крупных членистоногих купил у Реваза, тот разводил особые породы тараканов, у него свое казино. Публика там другая, криминальные авторитеты в основном. У Артура будет совершенно иначе, эстетов привлеку!
В один из субботних вечеров Арик собрал ценителей острых ощущений и устроил самые настоящие тараканьи бега. Оформление продумано, история вопроса у эмигрантов послереволюционной волны описана – в общем, он придумал реконструкцию устроить. Не выходя за границы актуального искусства. Ностальгия, винтажные плакатики с цитатами. И главный слоган черным по белому, на видном месте: «Даже пародия способствует личному обогащению участников»!
Ставили большие суммы, пили и веселились – а веселые люди денег не пересчитывают. Любимцем публики стал черный таракан Гиви, он не пугался яркого освещения, бежал стабильно, не разворачивался назад, как другие насекомые (их приходилось направлять палкой) – и почти гарантированно приходил первым! Брутальный Гиви, чемпион и любимец публики.
Дела у Артура пошли в гору, сарафанное радио разнесло новую весть по городу, популярность вечеров росла. Такая изысканность! – обычный восторженный отзыв. 
Артур уже всерьез поверил, что открыл золотую жилу, когда один из забегов закончился плачевно – Гиви сломал ногу и упал. Быстро выяснилось, что это не болевой шок, а паралич всех имеющихся у огромного таракана конечностей, он двигаться больше не сможет. Дернувшись в прощальной агонии (минуты три она продолжалась, дамы не сдерживали слез), Гиви умер, не приходя в сознание. Как та самая загнанная лошадь. 
Что тут началось! Чай, не начало прошлого века на дворе – защита прав животных, братьев наших меньших, лютует в полную силу. Откуда ни возьмись, возникли на горизонте ревнители закона о нарушении норм содержания насекомых, перед художником замаячил суд как вершина наметившегося скандала: Артура обвинили в издевательстве над животными с целью наживы, это чуть ли не пятнашка, учитывая шквал возмущения в прессе. 

Бедному Джавашвили ничего не оставалось, кроме как тайно сбежать из страны, увозя в фургоне грузовика оставшиеся экземпляры «бродячего цирка» – с перевозкой Реваз помог, благо его связи в криминальном мире обширны и сильны. 
Дома и мастерская в сохранности, и вдохновение вернулось, и муза с вибрирующими крыльями вокруг жужжит – Артур начал новую серию скульптур, теперь его интересовал мир насекомых. «Судьба отважного Гиви» – назвал он центральную работу серии, о ней много писали, скульптор снова попал в сердцевину тренда.
Когда Артур, как ни в чем не бывало, объявился в Кристининой галерее, хозяйка ничуть не удивилась. 
– Ты название для выставки придумал уже? – только и спросила она. – Один зал выделю, остальные уже расхватали. Повесим твой информационный постер прямо перед глазами входящего: фотопортрет художника в Берлине… да не смейся ты, распишем в лучшем виде, я сама займусь. 

Лукас Афроницкий в былые времена Ротонду десятой дорогой обходил, сколько Кристина ни зазывала, – отнекивался, на занятость ссылался, отказывался. Светский лев, гордыня! Дамы у его ног, а он верен жене. Легковерные поклонницы не понимают, что его имидж ловеласа – просто самореклама. Привлекать, создавать ажиотаж – его главный конек. Но тщательность в работе его второй конек, на бессмысленную мазню никто не зарится. Таких коньков у Лукаса чертово колесо, кружатся образы, в оригиналах повторов нет, ну а копии – такое на дворе столетие, новую идею придумать трудно, а картины копировать запросто, техника упростилась.
Афроницкого обожали, образ творца окутан завесой тайны. Легкие волосы по плечам, щегольские усики, ироничная цепкость темных глаз. Если бы не хищная заостренность черт, напоминал бы Брюллова, такая же встревоженность во взгляде. Отрешенность облика Афроницкого всем привычна, мыслями он где-то далеко-далеко. Он вот это «не от мира сего» довел до совершенства. В разговоре мог встрепенуться и речь завести совсем о другом, на полуслове прерывал себя и будто на землю грешную возвращался: так о чем это мы?.. У Лукаса это мило и славно выходило, в облаках витающий художник, он полубог! – никто и не сомневался!! 

Но детство у полубога тяжелое и темное, отец Леньки Косова сапожником был в Ростове. И армию Ленечка оттрубил под своим именем, естественно. Альбом воинских зарисовок принес ему известность, в полку его уважали! – и парень ощутил зов призвания. 
Усики пробились быстро, он их подкручивал фирменным «афроницким» жестом. Имя откорректировал, в столицу переместился. Английский освоил без труда, и много захватывающих сведений ему открылось. С трудами превеликими добывал книжки, проглатывал одну за другой мгновенно, и вскоре глубоко разбирался и в старом добром искусстве, и в новых течениях. Течения ему близки, а главное, у Лукаса уверенность, что сам бы он именно таким путем шел: расшатывал устои, традиции длил, но трансформировал их так, что и концов не отыщешь. Пикассо владел академической манерой в совершенстве, но выбор сделал свой, двинулся в сторону расчленения лиц и тел, – на полотнах, естественно. Выразительность новую искал. И нашел ведь!
Лукас не сомневался, что ему тоже откроется истина. Талант всегда сомневается, говорят. Не так. Талант твердо уверен в том, что он настоящий гений. Он вслух, как Дали, об этом кричит, или на задворках сознания держит – не так важно. Лукас по характеру ближе к безумному испанцу, конечно, но сюрреализм его не привлекал. Фотореализм хорош. Всем хорош, но это ведь каждую черточку, каждый штрих отшлифовать, такие замысловатые технические трюки!.. И придумал направление не я, мне бы свое основать. Эффект Афроницкого. Мечты, мечты. Лукас в музеях просиживал, копировал великие картины; выяснил, что иронические пародии, тщательно написанные, воспринимаются с восторгом. Всерьез он копировал чужие биографии, ведь если в основе не один персонаж, а много и сразу, то в глаза не бросается: тут одно взял, там другое. Индивидуальность в результате неповторимая. Говорят, «вылупилась», хотя, скорее, вылепилась. 
Лукас и вылепил себя в духе неотразимого Адониса, так его Кристина про себя звала, не то, чтобы похож, но та же уверенность и отсутствие сомнений. Адонису повезло меньше, с Лукасом пока ничего трагического не случилось, он всегда выходит сухим из воды. Мифологический Адонис куда наивней, что с него возьмешь? Бог поцеловал Афроницкого в темечко, все ему сходит с рук, а ведь авантюрист редкостный! Из низов пробился, сплошные скандалы в анамнезе – и ни одной осечки. Когда-то Вилькина кочевряжилась, наглость его артистическую не жаловала… теперь просторы ему отдала – и фурор! он такие работы повесил, отбоя нет от клиентов. 
В порыве искренности, от него ее никак не ждешь, – Лукас признался, что творимые им нелепости он четко просчитывает. Целиком картину событий видит перед собой – и знает, как шумиху создать. Специально не задумывается, нить Ариадны его ведет. Ну да, конечно, он следует судьбе!
Затея с фотореализмом тому подтверждение. В портретном жанре Адонис блистал. Очередь желающих, не зарастала народная тропа. В столице чуть ли не каждый обладатель нужной суммы (или достаточного количества заслуг) стремился опортретиться у Лукаса, цены росли, – но знаменитости увековечивались даром, художник выбирал своих героев и преподносил портрет ко дню рождения. Или дарил безо всякого повода на шумных тусовках. В интервью сообщал, как дорог ему этот человек, чуть слезы не проливал от умиления (это так достоверно у него выходило!).
На самом же деле он продавал потом копии портретов желающим. Способ верного заработка, Афроницкий не нуждался даже в месяцах простоев, правильно интерпретированный фотореализм кормил его с избытком. Не забывал художник, что модное направление (он жонглировал словами, вполне применимыми для рекламных акций: ветвь совриска, концепция актуального искусства, «парадоксальная идея – залог движения» и, наконец, «просто как все гениальное» – сплошное удовольствие, и ведь все правда!) – картина а-ля фотография это выматывающая штука, тяжелый труд. Оригинал Лукас писал, соблюдая правила, манера у него при этом узнаваемая, детали выполнены так, что восхищались не зря, – портреты действительно на хорошем уровне. И пейзажи. Но повторы… неисчислимое количество копий «я как Уорхолл» (практика привычная, почти все популярные художники ставили производство авторских копий на поток) – оказались на деле раскрашенными фотографиями. Фото портрета или пейзажа работы самого Афроницкого. И краски сверху нанесены. Конфуз!
Выяснилось это случайно, шумиха поднялась такая, что Лукас, объявив распространение копий делом рук воров и преступников, подал на злоумышленников в суд, начал громкое дело – и сбежал в Италию в аккурат перед событиями, ну так совпало.
Снял апартаменты в Риме и раздобыл сногсшибательный заказ – он делает портрет вольнодумного понтифика, что было его давней мечтой. Не понтифика мечтой, а Лукаса Афроницкого, конечно, хотя Папа Римский после двух сеансов пребывал в счастливой уверенности, что мечтали они об этом с Лукасом вместе. Какая встреча! Какой обаятельный и образованный человек этот русский художник! 

Располагать к себе – вторая или третья профессия Лукаса-Адониса, обаяние (что и зовут харизмой) срабатывало безотказно и модели просто влюблялись в художника. Поэтому такие восторженные глаза на портретах. И успех, похожий на ажиотаж, оправдан – люди видели себя оживленными, возбуждение и энергия радости, полная готовность к подвигу! 
Портреты «от Афроницкого» вывешивались заказчиками на самые видные места, так западал им в душу собственный образ. 

Вот только долгих римских каникул у Адониса не получилось, всего пару дней он провел, бродя по паркам Виллы Боргезе и делая зарисовки в обществе своего секретаря, считай, в одиночестве. Всегда аскетичный в еде, обжорство Лукасу не свойственно, тут он расслабил узду и в компании почитателей его мастерства попробовал вяленые помидоры. Деликатес! Он съел три порции!.. И небывалый для него случай – настоящее отравление. Температура, тошнота, рвота, чуть концы не отдал. Ох, уж эта знаменитая итальянская кухня! И ведь нормальный вроде был ресторан, как уверяли поклонники, шапочные знакомые, если по правде.
Лечиться Лукас предпочел дома, в столице проверенные профессора, они готовы принять его в любую минуту. Глупо сдохнуть от дурацких помидоров, в перерывах между приступами икоты он злился на себя жуть как! На следующий же день улетел домой с первым самолетом, даже с понтификом не попрощался. Не до него. 
Полуживой, но оптимистичный и уверенный в скорейшем выздоровлении, Афроницкий вернулся домой. И не ошибся в выборе, уже через три дня вполне живой Лукас шутил: «Слухи о моей смерти сильно преувеличены, помните у Марк Твена?»…
И как охотно согласился участвовать в Кристинином «переоткрытии» Ротонды, куда только его ироническая небрежность подевалась! 
– Символическое переоткрытие, – пошутил он примирительно, – событие вполне в духе времени! 
Пусть приходит, конечно, и пусть шутит в этой его невозмутимой манере – он с богом и с чертом поладит, если возникнет нужда. И присказка у него любимая – сермяжное «на бога надейся, а сам не плошай», о чем мало кто знал. 
– Лукас мил, его присутствие как изюминка в главном блюде.
– Кристина, порой мне кажется, что ты галерею свою считаешь питейно-питательным заведением.
– Креститься надо, когда кажется, – сказала Кристина как отрезала, резко. – Лукас – это человек-логотип, гарантия успеха предприятия, при этом вносит ноту непредсказуемости. Он уникален. Уж в этом, Петенька, ты со мной согласен? 

ТОРЖЕСТВО

Галерея предполагает сборища время от времени. Перерыв длинный, но не по вине Кристины. Какие сборища во время всеобщих метаний? Туда и обратно, опять туда и снова домой, при этом громкие заявления неслись, как из репродуктора. Никто сейчас не слушает репродуктор, открыть соцсети – что жилы отворить. Пастернака как угодно можно перефразировать, стихи от этого не пострадают. А шедевр украсить котиками по углам – уже карикатура и этический волапюк. И ведь украшают! Нейросеть, алгоритмы, пранкеры и множество идиотов, никогда не думала, что их несть числа… даже слово «идиоты» набило оскомину, люди друг друга не щадят… или это вопрос проклятого отрезка времени, в котором крутимся, как грязное белье в центрифуге? 
Эпидемия все же чего-то сделала с людьми, и все происходящее теперь напоминает всемирный потоп потекших мозгов. Все куда-то бегут со всех ног, но по факту остаются там же.
Залесов готовил работы к галерейному торжеству, выискивал годные места на стенах – а он молча по залам не бродит, постоянно бурчит что-то. Кристина создавала ему эффект чьего-то присутствия (натыкались они друг на друга часто, Кристина носится со списком приглашенных и телефоном, идут бесконечные уточнения, кто и в каком составе прибудет), Залесов не говорит в пустоту, у него есть мелькающая собеседница. 

– Мир, Кристиночка, только делает вид, что развивается или рушится. На самом деле он стоит на месте. Беднота рассуждает на темы золотого миллиарда. Смешно. Прогрессивные теории вроде и революционные, а ведь служат одной цели – внимание отвлечь и нервозность, нервозность создать. И ведь так закручено… Так закручено на ближайшие столетия, чтобы население в полном составе думало о смерти, не отрываясь. Эпидемия, война, потом снова эпидемия, этим можно управлять. Мне по хер, допустим, я перестал думать о смерти вообще. Неинтересно. Для себя эту тему закрыл. Я ее не боюсь, мне даже все равно – это я победил смерть или она меня. И тема разрушения… вот ты так определила, да не только ты, критикесса эта, Ирма, – она так и осталась там, куда улетела, – а помнишь, лихо ярлыки клеила: рука Залесова на пульсе времени, эпоха распада и отчаяние художника… Откуда она это берет? Может, у меня восторг созидающего художника? Вот если я стройку нарисую, это сразу про созидание? А взорвут город через час-другой? Что тогда?
Я не разрушением мира озабочен, Кристина, а сохранением его. И современное искусство нельзя буквально воспринимать, искусство всегда о сохранении сущего. Если искать смыслы. В спешке толпа бежит, человечки локтями расталкивают друг друга, нет и минуты посмотреть по сторонам. А эти моменты, нюансы и мелочи незаметные – кто запоминает и фиксирует? Только художник… Он видит то, что другим невидимо, объем придает мелочам, и вот этими ежеминутными открытиями сохраняет мир. Об уничтожении пусть политики заботятся. Ты в политике, Кристина? Нет? Спи спокойно. Тебя ничего не касается, результат расскажут. Узнаем результат.

Ирмы с хищным оскалом, обнажающим недавно сделанные хорошим дантистом зубы жемчужной белизны, действительно не будет. Кристина совсем забыла, что Моргинова продолжает «каяться и ненавидеть» в Париже. В арт-эксперты ее там не пускают, конкуренция лютая, поэтому буйствует Ирма в соцсетях (сейчас поутихла, а долгое время такие лютые перлы!). Куда только подевался фирменный штамп «Это прежде всего пронзительное высказывание художника!» Перед самым отъездом она полюбила новое выражение «завораживающая манера письма». Это кульминационные моменты. А улетев, Ирма столько открытий чудных сделала! В профессиональном отношении перелет ей на пользу пошел, а то ее заклинило к тому моменту окончательно. Но «там» никому ее прогресс неинтересен, жаль. 
Ведь у Кристины с Ирмой налажено все было! И стоимость статей, допустим, это снова были бы пронзительные и завораживающие повторы, но кем сейчас толстозадую Ирму заменить? И вечно она в обтягивающем платье дефилировала, чтобы пристойную талию показать. А дальше гитара или виолончель, Кристина не мастер эпитетов, слова народные. Не надо злиться и завидовать, как любой скажет, у Ирмы столько поклонников! И ее бесконечные самоповторы они считали мнением, а не идиотизмом, кстати. В нынешнем искусстве вообще мало кто разбирается, а тем более так, чтобы внятно объяснить интересующимся: вот это шедевр, а это для вашего личного пользования держите дома, пользуйтесь и никому не показывайте. 
Богдан Носиков (совсем еще мальчишка, но подвизается в той же сфере и пишет бойко) долго напрашивался в штатные критики – значит, пришел его час. Энергичный и глаза уверенные, вихры бы как-то ему облагородить, или наоборот, пусть стрижку сделает, видимость юного и задорного арт-эксперта создадим. Кристина многим дала путевку в жизнь, о себе прежде всего заботилась – но ведь и питомцам сплошная выгода. Она с первого взгляда знала, кто и на что годен, не промахивалась никогда. Вот Носиков и напишет о переоткрытии Ротонды, стиль у него нормальный. Он интервью возьмет, мы обсудим. По пунктам объясню, какие слова и о ком писать, сама же завизирую. Выхлопы в пустоту не оплачиваю, это факт известный. Ирма еще пожалеет, что сбежала. Незаменимых, кроме Залесова, нет. 

Откуда у Кристины такая уверенность? Да, опыт накоплен, книгу написать – захватывающее чтение будет! Но это позже напишем, перед уходом – она подумала об этом, и смешно сделалось. Такие вещи от первого лица не издают… или родственники посмертно печатают, чтобы ни вопросов, ни претензий, покойся с миром, еще и не такие герои в нашем невыносимо эстетском мире до последнего дыхания на плаву. Да-да, вот именно наплавалась. Всласть. 

ДИКТАТОРША МНЕНИЙ

Судьбу ее даже в общих чертах мало кто знал. Для обширного круга московских знакомых, ее история начинается с уютного дома на Рублевке и галереи Ротонда в районе Якиманки. Откуда дровишки интересоваться не принято, там более, Кристина идеально годилась на роль хозяйки и того, и другого. Законодательница мод, вкусов и диктаторша мнений (она бы с превеликим счастьем перестала диктовать, но с волками жить по-волчьи выть, не я продиктую, так мне навяжут… предпочитаю первый вариант, так она решила).

А когда-то жила-была в Рязани курносая девочка с косичками, мечтательная и романтичная, разумеется. Ничем не примечательная, кроме, разве что, таланта рисовать – она легко воспроизводила любой сюжет, портреты всех одноклассников нарисовала. Мечтала стать художницей. В столицу мама с папой не пустили, – вот не поступишь в свой ВХУТЕМАС, только время потратишь зря. Там такой конкурс, у нас ни связей, ни денег! Рисуй дома. Дома так дома, в Рязанское художественное училище приняли сразу. Под аплодисменты, кстати – а восторг окружающих куда приятней, чем расталкивание локтями тех, кто ничем не хуже тебя. Катя откуда-то знала, что столица – это прежде всего конкуренция, и вокруг или гении, или завистники. К тому же, пока она руку набивала на копировании чужих работ, выяснилось, что Ванюшкина воспроизводит оригинал так, что не отличишь – где копия, а где исходник. Любой стиль ей доступен, авторскую манеру легко схватывает и овладевает на рáз. Ею заинтересовались серьезные люди. То есть, это она полагала, что людей этих несколько, познакомился с ней лично только седовласый импозантный господин в добротном, дорогом должно быть и явно за морями купленном сером костюме в тонкую полоску. Виктором Сергеичем отрекомендовался. В те годы огромные состояния возникали и превращались в пыль в мгновение ока. Одни бедствовали невероятно, другие ни с того ни с сего богатели, каждый знал, что удачу надо ловить за хвост. Ловили многие, удержать редко кто мог. 
Простенькая на вид, но вполне симпатичная девушка, наделенная талантами не совсем обычными, отреагировала на господина, как на свою личную жар-птицу. Он в первый же момент показался ей этаким серафимом с крыльями, сияние вокруг него радиоволнами расходилось в разные стороны. Радиоволны вещь невидимая, так и сияние ослепило придуманное, ненастоящее. Но видение такое, еще и с музыкой на манер вагнеровского «Полета Валькирий». Впечатлительной девушке и не такое могло привидеться, ничего странного. Как ничего странного и в предложении работать в музеях всего мира. «Всего мира? Разве это возможно?» – Катя тогда серьезные вопросы задавала, никаких шуток. И в ответ раздался серьезный голос, Виктор Сергеич тоже не шутил: «Мы с вами летим в ту страну и город, где находится музей с интересующим нас произведением. Вы внимательно смотрите на картину, делаете эскизы, этюды, зарисовки – все, что необходимо для того, чтобы здесь, в Рязани, вы написали точную копию. И от оригинала ее никто не отличит, вы понимаете, Катерина?»
Катя кивнула. В голове у нее смешались серьезные вопросы, которые так хотелось задать! Решилась на единственный: «И сколько мне заплатят за работу?» Собеседник улыбнулся одобрительно:
– Есть ощущение, что мы с вами поладим. Не волнуйтесь, деньги не проблема. Экономить на важном я не намерен. 
По каждой картине они договаривались отдельно, поездки утомительные, нервные. Катю размещали в гостинице поблизости от музея, с утра до вечера она делала вид, что работает с разными картинами, на самом деле то и дело возвращалась к одной и той же. Первый же результат ее труда Виктора Сергеича поразил, довольной улыбки он скрыть не смог. Посмотрел на нее с удивлением, смешанным с восторгом, пожалуй. Одобрил вслух, даже так сказал: «Хвалить вас одно удовольствие, мне редко доводится быть искренним. Пользуюсь моментом». 
Катя тоже пользовалась моментом, работала, не жалея сил, и целенаправленно копила деньги, у нее ведь большие цели. Выяснилось, что она дьявольски работоспособна, усталость ей не свойственна. И в училище в отличницах ходила, появлялась редко, но все знали – талантливая студентка много трудится на дому, ей позволили. 
С какого-то момента шеф повадился возить ее исключительно в Бельгию. В Антверпене большой художественный музей, Катерина старательно копировала Яна Сигерса. Постепенно стала его горячей поклонницей, художник, так недолго проживший и совсем недавно ушедший в мир иной, потряс ее воображение. Такие краски, а сочетания цветов! Да, цветом и светом Сигерс описывал эмоциональные состояния души, и Кристина слышала голос его холстов, его картины с ней говорили. Она сделала несколько работ, читала книги о нем (две, во всяком случае, написаны при жизни, что удивительно, видимо, воздействие полотен ощущала не только она), часами вдумывалась в его манеру письма – и в итоге ночью ее разбуди – и она быстро напишет картину в его стиле. По памяти, не ошибется ни в одной детали, характер мазка будет тот же, авторский. Виктор Сергеич утверждал, что у нее талант. «Талант копировальщицы чужих открытий?» – Они в ресторане антверпенском сидели, выпили доброго красного вина, Катя в прекрасном настроении – задача выполнена, завтра летим домой! Пространственные передвижения держат в хорошей форме, нет времени тратить время попусту. И пухлый конверт с гонораром уже в ее сумке, впрочем, в этом проблемы не было никогда, рассчитывался Виктор Сергеич аккуратно, платил щедро. 
– Да, талант, Катюша. Ты алмаз в моей коллекции, сверкающая звездочка!
– Целая коллекция копировальщиц подобрана?
– Да нет, я людей своих подбираю тщательно, они моя коллекция. В разных направлениях тружусь. А тебе я вот что предложу. Как бы так помягче выразиться. Мне и бумаги никакие не нужны, подписывать договор нам незачем. Люди из моей коллекции проследят, если что не так. До тех пор, пока мы с тобой вместе – ты выполняешь любые мои распоряжения, не уходишь к другому хозяину, делаешь только то, что я скажу. 
– «Прикажу», если правильно выразиться? И я становлюсь вот с этого самого момента копировальщицей-рабыней? 
– Нет, не с этого самого момента. Ты либо добровольно соглашаешься, либо мы прекращаем сотрудничество.
– Тогда у меня вопрос к вам, я его раньше не задавала, смущалась, что ли. И боялась правду узнать. Что вы делаете с моими копиями чужих работ? 
– Тут не так однозначно, Катя. Некоторые висят в тех музеях, где мы работали, твои картины теперь – музейные оригиналы. Ты разве сама этого не понимала? Мастера изымают картину, заменяют ее твоей – и никакого волнения нет у дирекции и служителей. Без сенсаций. Конечно, в каждом отдельном случае свой план, это непросто. Но осечек у меня нет. А некоторые копии уходят с аукционов за немалые суммы. Тоже как оригиналы, ни один комар пока носу не подточил. 
Катерина застыла тогда на несколько минут, оцепенела. Да, ей не хотелось, чтобы ее смутные подозрения, она отгоняла их куда-то на задворки сознания, оказались правдой, причем так запросто и спокойно изложенной. Сейчас сознание заработало на полную катушку. В сумке у нее, кроме пухлого конверта, лежал ничем не примечательный порошок в пакетике, она добавки для красок изобретала сама, и рецепты придумывала, смешивая разные химические составы, Виктор Сергеич выполнял любую просьбу мгновенно. Но этот порошок она создала для самообороны, те самые «смутные подозрения» оставались неоформленными в слова, но дурой Катерина не была. Подозревала, что может случиться всякое, порошок припасен на всякий пожарный, и для себя, если к стенке припрут, и… не только для себя. Решение пришло мгновенно. Когда ее солидный работодатель удалился в туалет – она наполнила бокалы до половины, он предпочитал так – до половины. И быстрым движением подсыпала в бокал на противоположной стороне стола заветную смесь, она быстрорастворимая. 
Виктор Сергеич вернулся минут через пять, Катенька, смущенно и кокетливо улыбаясь, предложила тост «за вечное сотрудничество, мы с вами неразделимы!» – они выпили до дна. Еще минут через пять собрались уходить, официант принес счет, Виктор платил его щедро… и схватился за сердце, крикнув что-то про спазм и про скорую, на фламандском смог выговорить, но это последние его слова. 
Хлопот, конечно, было много. Но Катя улетела на следующий день, телом Виктора Сергеича распоряжались люди из его коллекции, после падения шефа в ресторане они возникли ниоткуда и решали проблемы в порядке поступления. Ванюшкиной велели сохранять спокойствие и прибыть в аэропорт вовремя: «Без тебя разберемся, сердце у него давно шалило. И дошалилось, царствие небесное рабу божьему Виктору, широкой души был человек». 

Катерине хватило смекалки, а главное, денег, уехать из города Рязань навсегда. Очень быстро она провернула свое перемещение в столицу, достало и на квартиру, небольшую для начала, тогда они продавались по ценам, ныне смешным, и на собственную малюсенькую галерею (но в каком районе! да и квартира вполне прилично расположена), в главное – на новый паспорт и переписывание документов на имя Кристины Вилькиной. С дальним прицелом придумала, звучит как псевдоним. Схему своего будущего она примерно выстроила, в этом будущем Катя Ванюшкина ну никак не годилась, тем более прошлое у Кати не совсем прозрачное. 
Курносость элегантности не помеха, славянскую внешность Катя-Кристина подчеркивала, в заграничных поездках подобающие имиджу вещи куплены. Впрок. Глаз у Кати наметанный, стиль галерейщиц она изучила, возможности использовала. Непременно очки по последней моде, рваная стрижка, волосы по плечи, но с фантазией, и цвета одежды четкие, темно синий или черный, блестки возможны, но в меру. Сумка от известного в узких кругах дизайнера, но не знаменитая фирма, боже упаси, это моветон. Ну, и так далее по мелочам, Катя Ванюшкина, ставшая Кристиной Вилькиной, не имя поменяла, а перевоплотилась. И ни в чем не промахнулась. Для галерейного дела главное – производить нужное впечатление на нужных людей. А у тех четкое представление, как хозяйки серьезных галерей, пусть даже очень небольших, должны выглядеть. Доверие испытывают к тем, кто полностью соответствует образу, тогда от спонсоров отбоя нет, и друг другу они непременно рассказывают байки о «слегка сумасшедшей, конечно, творческие люди все как на подбор двинутые, но эксперт она в своем деле первоклассный»!

И Герман Меркулов так прибился, «первоклассный эксперт» на него главную ставку сделала. Ух, как он Савву Мамонтова напоминал! Не чертами лица, нет… образ сходный складывался. Натура энергичная, уверенность и горячность в суждениях. Он и финансами управлял с блеском, и в искусстве разбирался… и та же склонность объять необъятное, у них с Кристиной в планах приглашение звезд мировой оперы под эгидой «Центра Дягилева», такую организацию Меркулов собирался создать. Были, были параллели с неукротимым железнодорожным меценатом, не жалевшим денег на помощь художникам и артистам. Чехов писал, что легендарный тип русского барина, непременно тяготеющего к собственному театру, устраивавшего громкие выставки с приглашением целой оравы нахлебников жив и не перевелся, говоря о Мамонтове. Глядя на Меркулова понятно сразу, что и по сей день не перевелся, жив этот тип русского барина – в нем и гедонизм и мощь былинного героя.
Волосы с проседью откинуты назад, добротные очки в крепкой оправе, открытый взгляд человека, не знающего слова «страх». Герман весь был большой и добротный, постоянно занят делами, он успевает думать о двадцати вещах сразу, отдавать приказы сходу, – но готов слушать Кристину и говорить с ней часами. О картинах, разумеется, только о них. Сердце банкира целиком отдано нежно любимой супруге Татьяне Владиславовне, такой же красивой и добротной, казавшейся женским вариантом мужа. Таня властная, что контрастировало у нее с мягкостью голоса и движений, она долгое время ходила в ответственных работницах таможенных дебрей, где начальство ценило ее бесконечно, словом, роскошные шубы Таня Меркулова могла и сама себе дарить. 
И вот, выкатив условие, что муж не уменьшит ни на йоту внимания к ней, Таня согласилась после долгих уговоров уйти с должности и царствовать в домашней обстановке. На светских мероприятиях Герман появлялся только с супругой, разодетой и уверенной в себе – не напоказ, Татьяна в действительности приветлива и спокойна. Идеальная пара, излучающая внутренний комфорт и заботу друг о друге, в общем, столичный ландшафт они украшали, сообщая некоторую солидность любому мероприятию. Идея синтетических презентаций Герману принадлежала, он надоумил Кристину сочетать акустические воздействия, хореографию и непредсказуемость хэппенинга во время обычных сборищ. «Не шампанским единым чтоб: устрой такое месиво разных приемов, чтобы у гостей голова кругом шла, чтобы не успели маски привычные нацепить. Я обожаю взбудораженных гостей, когда люди «а-ля натюрель» по залам бродят, открытые новым переживаниям. Пусть восторгаются и плачут, но не прячутся от переживаний, нам это ни к чему. Спят на ходу? – разбудить»! «Герман, от нового искусства у публики и так голова кругом, ты хочешь, чтобы гости окончательно ориентировку потеряли»? 
– Не потеряют, если на минуту станут естественными – то ты победила, эти люди теперь твои. Придут снова, и купят, и напишут – ты диктовать мнения будешь, верь моим инстинктам. Кристина верила.
Меркулов – барин, любитель изящных искусств, человек изысканного вкуса и – ну конечно! – близкий друг Кристины Вилькиной. Они дополняли друг друга и скоро владелец трех банков без советов Кристины обходиться не мог, доверял безгранично. Вплоть до того, что однажды показал ей пачку сигарет «Столица». Таких и в природе не было, на коробке воспроизведена этикетка известной водки, «продукция высшего качества», приписано. В таких пачках непременно качественный сувенирный продукт, она представила себе, как протягивает сигареты важному гостю. Заманчиво.
– Кристина, капля никотина убивает лошадь, ты в курсе. А одна сигарета из этой пачки, мне ее действительно подарили, кто только в друзьях не числится! – убивает курильщика наповал. Причем, самым достойным образом. Я не протестировал, но мне объяснили, что никаких эксцессов. Человек приходит домой и если он увлекается виски, а мы все увлекаемся – то двадцать граммов, один глоток! – и никаких проблем, был человек и нету. Доктор ставит справедливый диагноз, сердечная недостаточность, внезапный приступ как причина смерти.
– Смерти? Ты что, все это всерьез? Чьей смерти? – Кристина не ожидала такого поворота беседы. Ничего себе! Вальяжный, основательный, под крепкой оправой очков спокойный открытый взгляд...
– Да чьей хочешь. Не будешь против, если я тебе ее подарю, всю пачку? Вдруг в порядке самозащиты пригодится. А то у меня Танюшка курит, повадилась она обследовать мои загашники, нигде не утаишь ничего. Еще вытащит сигаретку, затянется… Представить страшно, я без нее не проживу!
– Так мне тоже страшно с таким подарком наедине оставаться. – Пробормотала Кристина, но пачку быстро метнула в сумку. – Спасибо, Герман. Пусть у меня находится. Спрячу, ну чтобы случайно не закурить, – память у меня девичья, настроения творческие. Рассеянность… Будет мне тайное доказательство нашего взаимного доверия. 
Меркулов посмотрел на нее долгим взглядом, то ли изучал, то ли запоминал. Не раз признавался, что просто любит на нее смотреть, необычный тип лица и исходит от него сияние. Кристина всегда смеялась после очередного «сияния», а ведь он такой ее видел и не шутил вовсе. 

В тот день они о Сигерсе заговорили впервые. Вернее, он заговорил, и выяснилось, как оба они глубоко знают его картины, а Меркулов так просто с ума сходит от желания пополнить коллекцию еще одной работой. Некоторые у него уже есть, но небольшие совсем, ему хочется ну хотя бы средних размеров вещь, это была бы сенсация! Кристина тут же оживилась и с готовностью пообещала помочь: можешь считать, Сигерс у тебя в кармане. То есть на любой стене, в сейфе – где душе угодно. У меня есть связи с нужными людьми, они обеспечат Сигерса. Там мощные люди, справятся.
Меркулов проводил ее задумчивым взглядом, снова долгим и изучающим.
Не наизучался еще, подумала тогда Кристина. Ах да, от меня сияние исходит, и он им любуется.

Картину она написала за два дня, тут важно умение отрешиться от других забот и погрузиться в мир другого человека полностью. Название родилось в процессе работы, «Тайные желания» – она будто давным-давно придумала ее (что, впрочем, так и есть, если бы она стала художницей, то писала бы как он… потому и отказалась решительно от этого пути, копировать можно, но подражать, стать жалкой копией чужого таланта стыдно), размер подобрала нужный. И это великолепное умение передать смысл живописи, не прибегая к сюжету, одни только широкие мазки, игра цвета, света, и непревзойденность композиции: Ян Сигерс неподражаем! «Еще как подражаем, я же продолжаю его линию, недописанное им творю», – так Кристина думала, уже закончив труд, во время работы она, как и все художники, ни о чем таком не помышляла, живопись – это таинство. Слово, даже если он вначале было, – суета. 
Экспертное заключение она подделала, теперь подождать, пару дней, когда возможно нанести на холст специальный слой, дающий эффект «пятьдесят лет назад», картина не будет выглядеть, как только что созданная. Кристина учла все, и когда доставили работу к Меркулову, он застыл в потрясенном молчании на пять минут как минимум. Не мог поверить, что это случилось. У него есть собственный Сигерс, утерянная работа гения, не известная никому, кроме самого художника, будет представлена в коллекции Меркулова! В том, что картина подлинная, Меркулов не сомневался. Творчество Сигерса он хорошо знал, манера авторская, и свойственна только ему, никто не может за ним повторить. Одинокий гений, как и великий Модильяни, нет продолжателей, не под силу никому. Меркулов не раз задумывался, почему есть художники, за которыми впоследствии следует толпа «идущих следом и след в след», а есть вот такие уникумы. С ними рождается новый стиль, с ними же умирает. Герман сразу же вручил ту огромную сумму Кристине, позволившую ей осуществить и скрытые мечты, и тайные желания! Меркулов ни о чем не спрашивал, понимая прекрасно, что не услышит ни слова правды. Поздравил ее с выполнением просьбы, так и сказал:
– Поздравляю, Кристина! Это не просто успешная сделка, это чудо, что ты смогла мне помочь! Я твой должник до гробовой доски, мечта сбылась. «Тайные желания» со мной! Вернусь из маленькой поездки на машине туда и обратно, у меня важная встреча в Воронеже, и сразу же, непременно! – звоню тебе. Отметим событие. Выберем самый престижный ресторан, ты ведь такие любишь, я в курсе, – он игриво посмотрел на нее, в краску смущения вогнал, ей-богу.

Кристина знала о поездке и потому спокойна была. Она проникнет в хранилище, копия ключей у нее есть, и любая охрана пропустит. Кристина попросту вынесет Сигерса, устроит кражу. Нелепость, но необходимая. Главное, в руки настоящих экспертов «Тайные желания» не попадут. 

На следующий день машину Меркулова разнес в куски выезжающий из-за поворота грузовик, откуда он на той развилке взялся, непонятно, но транспортное средство банкира в лепешку смял. Трагедия, непоправимо! Кристина помнит, как ее раздирали чувства – она горевала о Германе Меркулове, настоящем друге и соратнике, у них такие планы! Были. Но самое ужасное, что день спустя стало известно, что коллекция Меркулова целиком вывезена за границу. Таково было указание погибшего, место назначения груза никому не раскрывалось. Герман всегда боялся, что после его смерти сокровища попросту украдут. Но позаботился о сохранности вовремя, распоряжения отданы. 
Я даже не знаю название страны. И мой Сигерс отправился неведомо куда! Кристину ледяной пот прошиб от ужаса. Но вскоре она успокоилась, неприятности в порядке поступления, у нее железное правило. 
Началась чехарда с похоронами, не ее печаль, в тот самый престижный ресторан она в одиночестве отправилась, помянула Германа и чувствовала себя в тот вечер с ним наедине. Но на кладбище появилась, чтобы затеряться в многочисленной толпе, – и глаз не поднимая стояла, потупившись. Но как Кристина удивилась реакции Татьяны Меркуловой! Рыдающая жена сорвала темные очки и вдруг запричитала: «Я с тобой не расстанусь, Гера, мы вместе, вместе!» – последовала жуткая попытка спрыгнуть в свежевыкопанную яму, благо охранники меркуловские вовремя подскочили, удержали безутешную супругу на самом краю. 
Похороны Кристина терпеть не могла, оплакивать ушедшего лучше в укромном месте, собравшись с мыслями и чувствами, проститься наедине. Что и сделано по всем правилам. Но настроиться на горестный лад ей очень мешали обстоятельства. Широкой души человек исчез навсегда, и картина неизвестно куда уехала. Теперь одна надежда, что чашу эту мимо пронесет, и «Тайные желания» хранятся сокрыто от лишних глаз. Работа мастера, частный коллекционер приходит раз в неделю полюбоваться и уходит, осчастливленный свиданием. Это в укромном месте происходит, вдали от суеты, и никакой опасности. Хотя велик соблазн выставить картину на аукцион, это естественно. Господи, не приведи, что будет! Но рано, рано пугаешься, авось обойдется, и хватит дергаться. Она напряглась и перестала об этом думать. Кристина умела блокировать лишающие покоя мысли. Стоп-сигнал зажигался огонечком, как красный кружок светофора, вспыхивал и не гас. 

Вскоре новоявленная богачка забыла и о похоронах, и о Сигерсе. Кристина с ног сбивалась, искала место для новой галереи, выбирала дом на Рублевке, предложений много. Но все не то! Умом тронешься, сколько обрушилось забот. Но долго ли, коротко ли – суетилась Кристина круглосуточно, в конце концов проблемы решены. И спасибо Герману, деньги есть на оплату большой галереи, на стильный дом – и на переход Кристины в новое качество. Ты же, Герман, всегда говорил, что я стану диктаторшей мнений. Слова твои сбылись. 
Сколько воды с тех пор утекло, столько птиц туда-сюда перелетело, почему сейчас вспомнилось? Повод появился. Предчувствия скверные и под ложечкой вибрирует. Вот именно не сосет, как всегда говорят, а вибрирует. И не заблокируешь мысли, стоп-сигнал не включишь. И нежданный гость прибудет вот-вот, или приехал уже, что ж я так отвлеклась?..

Динамики шлют волны невнятных пассажей, временами ясные мелодии, временами то ли лай, то ли вой – озвучка вечера вполне соответствует принципам актуального искусства: будоражить эмоции и пробуждать чувства, ошарашивать до остолбенения – музыка обволакивает мягко и нужное настроение создает. Не примитивное «настройся на прекрасное», а отрешись от всего, что тебя мучило целый день. В этом скрытый смысл громоздких инсталляций и ничем не примечательных видео, где некий человек может по сорок минут кряду сидеть на стуле, не двигаясь. Зритель сопереживает и ждет действия, а действия нет. Экран, неизвестный человек продолжает сидеть на стуле, даже ракурс не меняется. Но зритель… он забыл обо всем и, как рыбак в лодке следит за удилищем, вздрогнет или не вздрогнет, – так и он. Напряженно ждет, что с сидящим что-то случится. И после сорока минут медитации он с облегчением и радостью покидает наблюдательный пункт, перемещается в другой зал, где снова чем-то таким удивят… 
Из галереи он выйдет обновленным. Очистится от тревог, наполнится энергией созидания, не спорьте, все именно так. Ведь автор замыслил что-то, скрытый смысл в абстрактной стальной фигуре определенно есть! И Катенька в прозрачном голубом одеянии вертится, как ожившая статуэтка, развеваются лоскуты ткани во время бесконечных фуэте, выполненных по всем правилам, балерина хаотически перемещается из зала в зал, и белые пуанты слегка постукивают, но среди шумного бала эта легкая азбука Морзе теряется, делается неразличима. 

А бал действительно шумит. Кристина с удовлетворением обводит глазами главный зал. Собрались те, кто ей нужен, и не растеряла никого за это безумное время. Подходят к ней, кланяются, короткие приветствия, как перекличка – я тоже здесь! К некоторым гостям она сама приближается, подносы с шампанским в руках у официантов уместны, истосковались люди без Кристининых праздников. Она отыскала Залесова и прилепилась к нему, будто нашла защиту, теперь с ним вместе будет править бал. Петр свои лучшие джинсы надел и черная блуза вполне уместна, молодец! Умеет выглядеть так, будто ему наплевать на внешние эффекты, и в то же время безукоризненно! 
Вот и Левик Падорин, всеобщий любимец, он обожает выпендреж, его оранжевые штаны останавливают взгляды. Вернулся, сокол ясный, а с каким негодованием покидал насиженные и согретые личным достатком места! Метался по Берлину и Лондону, искал продюсеров, что-то там собирался снимать, но деловые люди денег не дали, равнодушие к Левиным идеям полное. Выдохся парень, поизносился и поистратился, подождал немного, пока забудется его пассионарный отъезд – здесь только кретины останутся, я не с ними! И не увидит никто моих слез! Слез не видели, о них Кристине подруга рассказывала. И о том, как обрывал Левик телефоны потенциальным спасителям, он ей круглосуточные эсэмэски писал – что впал в депрессию, вот-вот умрет; а уразумев, что в кошмарном сне оказался – азартный игрок поставил не на тот цвет, крупно поставил и не на тот… в общем, попрощался с подругой и без громких заявлений переместился домой. 
И Эвелина здесь, сколько лет сколько зим, она и в сериалах немецких снималась, признанная актриса! Но европейский муж-продюсер одномоментно испарился, сериалы накрылись, несмотря на ее несомненный талант – и предприимчивая Эва нашла агента в столице. Теперь после длительных путешествий она радует отечественных режиссеров своим присутствием в кадре. И волосы в несусветный цвет выкрасила, внимание Эвочка всегда умела привлечь. Выглядит превосходно, кстати, и платье в полоску подчеркивает, что нет у дивы лишнего веса, нет! Эвелина рассыпалась в комплиментах хозяйке. Вначале об экспозиции с восторгом, тренированная же, затем самой Кристине доверительно шепнула, что синий костюм ей так к лицу! И серьги по последней моде, при этом фирма очень дорогая, – Кристина еле сдержалась, чтобы не хлестнуть резким словом в ответ. Но сказала что-то милое, а новой прическе Эвы чуть ли не гимн пропела, ну почти. 
Вау, сам столичный мэр пожаловал! Официальный костюм, темный галстук, рядом охрана в штатском, серьезные люди. «Да-да, чудесные цветы, Афанасий Валерьяныч! – фамильярно, с интонацией красивой женщины произнесла Кристина, обводя широким жестом блестящее собрание. – Можно считать, мы собрались ради вас, вот не ожидала!» Афанасий Валерьяныч заверил, что речи произносить не любит, он хочет поприсутствовать инкогнито (конечно, публика его узнала сразу, перешептываются, и шипение заглушает звуки из динамиков), но он в восхищении! Это он успел проговорить, уставившись немигающим взглядом в синие глаза хозяйки. И тут же деловито, важно движется по залам, ненадолго останавливаясь чуть ли не перед каждой картиной Залесова. 
«Петя, – прошептала Кристина, – тебя вскорости точно наградят, вот посмотришь». «Пусть бы картину купили для мэрии, а лучше две, вот это награда была бы!» – так же негромко ответил он. Они, как всегда, понимали друг друга. Кристина задумалась почему-то, что у большинства собравшихся нет такого человека рядом, чтобы понимал вот так, мгновенно. Несчастные они, одинокие, – но сложно построенный внутренний монолог резко прервался. Пока она рассматривала несчастных и одиноких людей, поневоле влипла в пристальный взгляд незнакомого ей человечка в круглых очках, голова то ли брита, то ли растительности вовсе нет. Стрижено-брито, сердце упало и провалилось, Кристина ощутила пустоту внутри, я полая и… боже правый, это же точно он, автор единственного письма о сотрудничестве, присланного из Бельгии. Морис ван Полин собственной персоной. Никто ей не отвечал на запросы и приглашения, Кристина отчаялась. Время сейчас такое, успокаивала она себя, – но впервые в жизни нет никаких западных связей, иностранцы не подают признаков жизни, никому не интересны ее предложения. И откликнулся только этот ван Полин, галерея «Белая дверь», Антверпен. Радости она от этого отклика не ощутила, одна тревога и плохие предчувствия. Но может же она ошибаться! Мнительность плохой признак, старею. Раньше мне наплевать было на предчувствия, шла напролом и ничего не боялась. Выкручивалась, если необходимо, так ведь? 

ЗАМОРСКИЙ ГОСТЬ

Откуда-то справа к ней пробился через толпу вихрастый Богдан, он в восторге от вечера, несколько вопросов для уточнения, – не сейчас, дорогой, запиши вопросы, мы обсудим с тобой позже, а впрочем, поговори с Петром, он лучше меня объяснит, – Кристина подтолкнула Залесова к критику, пусть общаются, они наверняка понравятся друг другу, – Петя, это наш новый рупор, но он пока не в курсе, что в этот рупор произносить, помоги ему и наставь. Молодой человек талантлив и оправдает наши ожидания, вот увидишь! – она твердым шагом направилась к сверкающим очкам, глядя прямо в них, прямо в глаза незнакомцу то есть. Английский у нее беглый, затруднений нет, заморские гости непременно говорят на нем, она не уточнила заранее, ах да, и письма по-английски написаны, носится в голове что-то такое невнятное… Она приблизилась и сразу заговорила:
– Вы единственный человек, которого я здесь никогда не видела раньше, разве что столичный мэр, впервые главный хозяйственник наведался, – Кристина улыбалась, она сияла, излучая уверенность и расположение. Никаких волнений. – Вы ведь Морис, я не ошиблась? Добро пожаловать в наши пенаты, как хотелось встретить вас в дверях, но вы видите, чтó тут творится, минуты свободной нет и вздохнуть некогда. – Гость тоже спокойно приветлив, расщелиной тонкий рот. Вроде ничем не примечателен, но зловещий тип. И зубы пожелтевшие, определенно курильщик. Никаких сомнений, и смокинг его изысканными сигаретами пахнет. Она внезапно успокоилась. Овладела и собой, и ситуацией, теперь все зависит от ее выдержки и умения держать себя в руках, а уж этому ей учиться не надо. 
– Мне очень приятно с вами познакомиться, мадемуазель Кристина, – глаза Мориса прищурены, смотрит на нее изучающе. Или попросту внимательно. Рассматривай сколько влезет, изъянов не найдешь. И какая я тебе мадемуазель, ах да, это потому что я не замужем, он в курсе. Так у них принято, до гробовой доски мадемуазель. – Прекрасная у вас галерея, и работы собраны с пониманием, я мечтал бы с Ротондой сотрудничать, не шучу. Вы профессионал, сейчас днем с огнем не найдешь хорошо образованных людей. 
Это он о чем вообще? Вежливость, или намеки начались?
– Мне бы хотелось с вами наедине поговорить, это возможно, Кристина? – вроде как не диктует, а лебезит. Улыбочка слащавая, шажочки мелкие, вьюном вьется, манера такая у него. Новая встреча, любезность напоказ. В дверь моего офиса, наверное, так и не войдем, он будет меня вперед пропускать, а я его. Картинка с выставки, каламбур. 
Ну хорошо, я тебя, залетный, услышала. Как говорится, зверь бежит и прямо на ловца. – Поднимемся ко мне в кабинет, место для переговоров привычное и отличное, идемте, – Кристина повела рукой, показывая направление, увлекая за собой гостя, – Петя, мы поднимемся наверх, ты за хозяина остаешься, я ненадолго. – Представила Залесова, объяснила, что его картины – самая сильная часть выставки, пообещала вернуться к разговору о Петре позже, – и вот они в Кристининой крепости, свет в кабинете во время мероприятий не выключается, окна светятся ярко.

Кристина усадила гостя с одной стороны, достала из холодильника бутылку с водой и придвинула ближе кресло с высокой спинкой. Гость оглядывал стены кабинета – не стыдно за общее оформление, картины подобраны так, чтобы и настроение создавать, и напомнить, что у хозяйки хороший вкус. 
– Морис, меня весь вечер жажда мучает, это не простая вода, целебная. С завода присылают целыми ящиками, вот на этикетке надпись, я переведу: святая вода. Угощайтесь. У меня здесь разве что два яблока есть, никакой еды, вы не голодны? Могу попросить, чтобы нам прислали сюда, пожелания есть?
– Кристина, не волнуйтесь. В моей гостинице, я тут неподалеку в «Романове» остановился, кормят отменно. Хорошее место, не ожидал. Огромная комната и кровать необъятная, я в ней чувствую себя червячком, сплю на краешке постели и ощущаю свою никчемность. Я, как вы заметили, щуплый. Но въедливый, – смешок издал, хихикнул коротко. Как все-таки первое впечатление верно! Человек-червячок и усмешка препротивная. – Высыпаюсь на том королевском ложе прекрасно, утром свеж и бодр. Вчера прибыл из дальних краев, но успел прогуляться по городу, забрел в парк. Да, оказался в необычном кафе, где целый день пианист играет и разрешено курить, в Европе я отвык от такой роскоши. Пианист там не редкость, но в дорогих гостиницах преимущественно. А тут обычное кафе, или в столице ничего обычного быть не может?
– Морис, со стороны видней, мы-то привычные, любые странности в порядке вещей. Правильно ли я поняла, что вас интересует моя галерея?
– Меня интересуете вы, Кристина. Я возбужден и необыкновенно заинтересован! – Морис завертелся на сиденье, как ему это удавалось, непонятно, под ним крепкий и добротный стул, безо всяких шарниров. – Я ведь столько знаю о вас! Год без малого изучал детали вашего жизненного пути, и вот, наконец, вижу воочию. Вы именно такая, как я себе представлял. Красивая, умная и беспощадная стерва.
– Это сейчас был комплимент? Вы, Морис, выражаетесь по-писательски, находите будоражащие образы и слова. 
– Женщина, создавшая «Тайные желания», написавшая картину автора, никем до того не повторенного… я речи лишился, когда понял, что картина не то чтобы подделка, просто Сигерс ее никогда не писал. Ее придумали и написали вы, скромная студентка Рязанского художественного. В прошлом, да, давно это было… Но кто бы мог подумать! – не унимался Морис. С наличием картины, написанной вместо художника, он решительно не мог свыкнуться.
Кристина от внезапных откровений гостя остолбенела, но оправилась быстро, решила фасон держать. Червячок задает правила, будем играть. 
– О чем вы говорите, я вас не понимаю. Какие «Тайные желания»? 
У Мориса сверкнули очки и поползли по носу, наверное, пот прошиб. 
– Ну и самообладание! Я понимал, что человек, способный на такие вещи – сильная личность. Ни один мускул на вашем лице не дрогнул, на вид никакого волнения!
– А я не волнуюсь, Морис. И вам не советую. 
– Кристина, неважно, как ко мне попала эта картина. Я эксперт-искусствовед… по совместительству. Попросили проанализировать картину, родственники художника нашлись и обратились ко мне, но это неважно. Это вовсе не то, о чем я хочу с вами говорить. Я заключу контракт с вами. Вы талантливы и будете работать на мою галерею «Белая дверь». Заниматься тем, что у вас блестяще получается – копировать и придумывать чужие работы. Внакладе не останетесь. 
– А какие сроки у нашего договора? – Кристина все еще надеялась, что перед ней сумасшедший, предлагающий глупости сильной женщине Кристине Вилькиной. Парень даже не понимает, что она найдет выход. Она ведь не перелетная, она у себя дома. А дома и стены помогают. Если надо. 
– Договор бессрочный. Я вас покупаю. На выгодных для вас условиях, потому что невыгодные – это огласка, подделка картины расследуется надлежащими органами, вдобавок всплывают некоторые факты, дни лихой юности… Кристина, не представляете последствий, вы надолго оказываетесь в тюрьме. А я вовсе не хочу для вас такой судьбы. Такого рода дарования встречаются раз в столетие! Я восхищен тем, на что вы способны. Мы сотворим столько шедевров! И деньги заработаем большие, смотрю на вас и вижу, как в будущем мы владеем миром! Ваши картины станут оригиналами, ведь блестящая идея, преклоняюсь. – Морис постепенно входил в экстаз, мысль о несметных богатствах его возбуждала. – У вас не найдется сигареты? Я давно не курю вне дома, но тут в столице мои правила меняются, впрочем, иногда и дома бывает, держусь-держусь, но внезапно подыхаю, так хочу курить. Дурная привычка.
Кристина внимательно посмотрела на гостя, ироническую улыбку спрятала, доставая из ящика стола пачку тех самых меркуловских сигарет. 
– Вот, угощайтесь! Это диковинка, сигареты «Столица», огромная редкость. Подарок моего друга. Он давно уехал, храню, как память о нем, я не курильщица ведь. – Кристина протянула Морису зажигалку, стакан вместо пепельницы, чтобы вазу не приспособил, маленькие и изящные они повсюду расставлены; червячок ловко выдернул сигарету из пачки и с наслаждением затянулся. 
– Действительно, необыкновенный вкус! Никогда такие не пробовал. Здесь необычны даже сигареты, мне рассказывали, что поездка сюда запоминается надолго.
– Гораздо больше желающих отсюда выехать, это наша беда. Теряем людей, теряем. Но эти люди счастливы где-то в других местах, и совершенно не помышляют о возвращении. Или помышляют, но нам не говорят, тайные желания, знаете ли… Морис, мне лестно ваше предложение, я его принимаю. Никогда не решилась бы уехать, но сейчас глупо не согласиться. Вы меня пугаете контрактом, а я вижу в нем спасение! Конечно, подпишу. И умчу в Антверпен, стану медлительной и важной. Делать копии я умею, как никто другой. 
– Вы создаете оригинальные работы! Это не копии, это умение перевоплотиться, вы плохо себя знаете.
Кристина прекрасно себя знает. Сейчас она скажет Морису, что разволновалась от чудесного предложения, она так счастлива! Или про счастье уже сказано? Не грех и повторить. Светская беседа продолжалась ровно до того момента, пока гость не стряхнул в стакан последние крохи пепла. Нет, подарить эту пачку она не может, подарки не передаривают. А завтра пополудни они продолжат переговоры, вернее, подпишут контракт и обсудят сроки. 
– Кстати, а квартира для меня приготовлена? – спросила Кристина на прощание, хотя ей решительно все равно, есть у нее жилье в Антверпене или нет. 
– По возвращении я займусь этим сразу же! – заверил Морис.
Странно, этот человек-червячок уверен, что провел успешные переговоры.
– И о билетах нужно думать, как только я отдам распоряжения, мы тут же улетаем, – ворковала Кристина, подхватив гостя под локоток и выводя из кабинета. 
Ворковала, пожалуй, не слишком натурально, внутри клокотала ярость, злость, и сигарета, добросовестно выкуренная самоуверенным беспозвоночным, не спасала. Пусть думает, что у нее специфический акцент, если интонация не убеждает. Таких давить надо, ногтем бы гаденыша пришпилила к стене, и не до раскаяния. Появился на моей территории диктовать свои требования. Я же никуда не бегаю, с места на место не перелетаю, я у себя дома. С достоинством и уж какая есть. Мне?! Копировать работы для него?! Додумался – он станет продавать их, как подлинные. Едва порог переступил, а условия ставит. Ага. Русская рулетка у тебя теперь, ты ведь можешь и не выпить виски. Скорее всего потянет расслабиться, но это уже судьба такая, я ни при чем. 
Нет, ну действительно! – внутреннее кипение не утихало – какой наглец! Самоуверенный червячок, сколько нелепых людей она перевидала на своем веку! Не переводятся, новые и новые лезут. 

Они спустились вниз, в переполненные залы, Кристина гордо глядела на Мориса и с радостью представляла его тем, кто встречался на пути: это гость из Бельгии, мы теперь работаем вместе. У Мориса крутая галерея в Антверпене! Морис, я не путаю, она называется «Белая дверь»? Удачное название, я с удовольствием бы присвоила его, «Ротонда» не так современно звучит, правда? Как жаль, что невозможно присваивать чужие названия! 
А вот и Залесов с Богданом Носиковым, они стоят на том же месте, где мы расстались, добросовестно ждут. Им она похвасталась удачно прошедшей встречей, обнадежила, что обмен коллекциями не за горами, это успех! В наши-то дивные времена.
– Готовься, Петя, эксклюзивно поедешь в Бельгию собственные работы представлять! Морис ван Полен большой души человек, мы сработаемся! Богдан, о нашей с Морисом беседе не обязательно писать, я сглазу боюсь, вот подпишем бумаги, тогда буду уверена. А впрочем, в чем сейчас можно быть уверенной? 
– В том, что сейчас десять тридцать вечера, – откликнулся задорный Носиков. – Но не возражаете, если я напишу, что наиболее оптимистического вечера я не помню?
– Вы еще молоды, годы пройдут, поймете. Но если сейчас вы уверены в том, что вечер неплох – здорово. И напишите, кстати, что контемпорари-арт представлен на выставке объемно, масштабно, разностильно и разноцветно. Слова другие поставить на ваш выбор, но я хочу сказать – новое искусство в целом оптимистично. Потому что не пытается нас ничему учить. Неожиданность и непредсказуемость, и главная цель – ставить в тупик, удивлять парадоксами. Это дорогой и престижный балаган, в котором…
Морис заторопился к выходу: 
– Какое позднее время! Очень устал, дорога и устройство в гостинице, сейчас такие яркие впечатления! Кристина, завтра после двенадцати я здесь у ваших ног. Нет-нет, – он криво и нехорошо усмехнулся, – куда мне. Бизнес, только бизнес.
– О бизнесе и только о нем. Давайте я провожу, я здесь хозяйка, и мы нужные двери найдем с легкостью. – Кристина распорядилась, чтобы Морису вызвали такси, минуты две-три подождать. 
Странная шутка про двери, Кристина одернула себя. Но с гостем дружески попрощалась, вернулась к своим собеседникам, общество Носикова ее забавляло. Из него выйдет толк, – снова подумала она.

УМИРОТВОРЕНИЕ

Ван Полен вернулся в гостиницу воодушевленным. Закрыл двери плотно, вечер удался! Завтра, завтра продолжим, да ведь договорились уже! Он знал, что умеет быть убедительным, если необходимо. И Кристина соображает мгновенно, запугивать не пришлось. Удачный день, и расслабиться прямо сейчас, забыть о волнениях, все завтра, завтра… Он достал бутылку Black label, любимая марка, возит с собой в чемоданчике на тот случай, если захочется выпить – а сейчас явно не помешает. Откуда он знает, какой виски в этой стране ему предложат, так нервничал, собираясь сюда! Ведь непредсказуемо, совсем другие люди! А люди везде одинаковые, если им хорошо объяснить, они на лету мысль ловят. Главное улавливают мгновенно. 
Он отхлебнул из стакана, не раздеваясь повалился в постель, растянулся на необъятном ложе, где потеряться легко. Еще виски, еще… тепло приятно разливалось по телу – нет, он, конечно, примет душ на ночь, еще десять минут полежит вот так и в ванную. А сейчас ему хорошо, давно не чувствовал легкости. Они с элегантной мадемуазель Кристиной определенно одной крови, у них и симпатия возникла, ведь возникла, он не ошибается. Вечные авантюры, зарекался столько раз не ввязываться ни во что, но дама тоже не проста и прожженная стерва. А стервы понятливы, и она будет ему послушна. Она ведь умна и удачлива. И он умен и удачлив. Сработаются. Какая-то огромная кровать, в ней действительно теряешься. Морис на самом краешке примостился, в полном блаженстве закрыл глаза. Крутились какие-то фрагменты вечера, Кристина с обворожительной улыбкой обращается к нему, и он понимает, что это его судьба. Она ему положительно нравится! На лбу крупными каплями выступил холодный пот, и вдруг такая непереносимая боль… не вздохнуть. Давит в груди, да что же это?! Минута – и что-то дернулось внутри и оборвалось. Дыхание оборвалось, картинки перестали показывать, непроглядная тьма впереди, он в эту тьму погружается. Он тонет и не позвать на помощь, никто сюда не придет. 

Утром в номер бельгийского гостя вкатила тележку уборщица, русоволосая полная женщина. Конечно, сперва она долго стучала, но никто не откликнулся. Время уборки, расписание у Надежды плотное. А гость лежит на кровати в странной позе, будто перевернуться на живот хотел, но не смог. И вид у него, несмотря на стакан с золотистым виски на столике, вовсе не гуляки, что перебрал и уснул. Не дышит заморский гость, и лицо одеревеневшее. Батюшки-светы! Надя вызвала скорую помощь, врач с чемоданчиком появился быстро. И две шустрые медсестры с ним. Доктор ощупал лежащего на кровати, тут же попросил Надежду вызвать полицию.
Приехали блюстители порядка. Вначале допрашивали Надю как подозреваемую, но легко понять: смерть наступила гораздо раньше, чем она появилась в номере. 
Увезли бездыханное тело Мориса ван Полена, избегая лишнего внимания, паники и шума. Отель приличный, скандалы и темные истории здесь не случаются. Никогда. 

Вскрытие покойника было проведено экстренно, не откладывая. Патологоанатом Борис Аркадьевич Зборовский, лучший спец и ас в своем деле – его срочно вызвали, дело-то серьезное. Оформить надо как следует, по всем правилам! 
Опытный Зборовский (он экспертизу дважды произвел, экстренные результаты получены в срок) констатировал смерть от сердечного приступа. Слабое сердце у Мориса ван Полена, увы. Не выдержало бельгийское сердце нагрузки, обширный инфаркт миокарда. Переволновался мужчина, выпил виски вдобавок, не поберег себя. Увы, не редкость в наши бурные времена, – подумал Зборовский с сожалением. 
О бурных временах он размышлял неоднократно, философствовал и витийствовал без свидетелей, наедине. И сорт виски предпочитал тот же, что и Морис, безвременно ушедший в мир иной. Как глупо все, бессмысленно. Да, рок и фатум настигают на каждом шагу, сейчас удивляться нечему. Нервы у людей на пределе, а человеческий организм так ненадежен, хрупок. Никто не бережет себя, поразительная беспечность!

Кристина, получив известие о смерти партнера, рыдала. Ее успокаивали, но она была безутешна. Как, почему? Сегодня бы договор подписали, и вдруг такое! Я неудачница, меня преследует злой рок, – повторяла она, будто пластинку заело. Горевала о милом друге (ведь единственный потенциальный партнер!) так искренне, что допрашивали ее всего дважды, и то коротко, чистая же формальность. Свидетели подтвердили, как сияла хозяйка Ротонды после переговоров с Морисом. 
Не придерешься, комар носа не подточит, предусмотрела каждую деталь, – Кристина, наконец, вздохнула с облегчением. Одна маленькая заноза мешала полному покою – а если еще кто-то примчится? Чтобы предприятие, начатое бельгийцем, до конца довести?.. 
Ничего, встретим с радостью. Авось, и договоримся, – решила она, и умиротворение снизошло на нее, как благодать.