Алексей Белов: «Музыка как топор – можно голову проломить, а можно храм построить»

Что приобрёл и что потерял русский рок за прошедшие десятилетия? Почему среди рок-музыкантов очень много людей, так или иначе соприкоснувшихся с наркотиками? Опасен ли тяжёлый рок для православного человека? Каким в музыке должно быть соотношение творчества и бизнеса? Каков главный посыл истинного человека искусства?
Ответы на эти и многие другие вопросы читайте в эксклюзивном интервью «Камертона» с советским и российским рок-музыкантом, автором песен, продюсером, одним из лидеров легендарной группы «Парк Горького» – Алексеем Беловым.

– Вы – мультиинструменталист, подружившийся с музыкой ещё в раннем детстве. Скрипка, баян, гитара… Что стало причиной такой любви к музыкальным инструментам?

– Трудно сказать. Я находил у родителей старые фотографии, на которых мне года четыре, и я позирую в руках с балалайкой. Вряд ли я на ней играл. Но на самом деле выбор был, наверное, не совсем мой, и он был судьбоносный. В те годы мы жили в центре Москвы, и я ходил в детский сад на Гоголевском бульваре. Однажды туда пришла комиссия, члены которой занимались прослушиванием детей. Они спросили: хочет ли кто-нибудь спеть? Я вышел. Женщина играла на фортепиано, а я спел песню про варяга: «Наверх, вы, товарищи, все по местам». Вызвали родителей и сказали, что у ребёнка есть слух и ему надо учиться. Поручили выяснить, на каком инструменте мне бы хотелось играть. Мы жили в здании на углу Волхонки и Колымажного переулка, рядом с музеем Пушкина. Сейчас дом, в котором находилась наша коммуналка, также забрали под музей, поэтому я всем говорю, что родился в музее Пушкина. Мимо нас всё время ходили демонстрации с Красной площади, и самое большое впечатление на меня производил оркестр пожарников – у них были горящие золотые каски, как у Римских воинов, и все инструменты тоже горели золотом. Меня восхищал самый большой инструмент – это была Туба, и я хотел учиться играть на ней. Но когда родители пришли в центральную музыкальную школу при консерватории, им сказали, что я не то что поднять, а даже дунуть не сумею в тубу. Посоветовали учиться на скрипке. Мне купили маленькую скрипку, и я почти год ходил в центральную музыкальную школу. Потом нам дали квартиру в Медведково. Мы переехали на самую окраину Москвы, и там не было школы с классом скрипки. Прошёл ещё год. Я не учился музыке. Потом родители нашли школу, и мы решили, что я буду учиться играть на баяне. Фортепиано мои родители потянуть не могли – у нас была довольно бедная семья, а на баян они денег наскребли. И в принципе, я очень благодарен, потому что баян – полифонический инструмент. У него не только басы в левой клавиатуре, но ещё и аккорды гармонии – мажор, минор, септаккорды. На баяне я и закончил музыкальную школу. На тот момент я перешёл в восьмой класс общеобразовательной школы, и для поступления в музыкальное училище нужно было ждать ещё целый год. Пока ждал, я научился играть на гитаре и разлюбил баян. Ну не то чтобы разлюбил, но всем сердцем прилепился к гитаре. Меня захватила рок-музыка. The Beatles, Led Zeppelin, Deep Purple – всё, что было тогда. Всё началось с подъезда. Но я очень быстро прогрессировал, потому что за плечами была музыкальная школа. Там я играл Баха, Чайковского, Моцарта и даже «Полёт шмеля» Римского-Корсакова. Это был приличный музыкальный курс. Поэтому музыка, которую играли мои сверстники, для меня была несколько примитивной. Я довольно быстро научился играть аккорды, и у меня начались поиски более серьёзной музыки. В 16 лет мне попался альбом Queen «A night at the opera», и я заставил ребят играть оттуда несколько песен, в том числе всем известную «Богемскую рапсодию». Знакомый, окончивший Гнесинку, расписал нам оперные расклады, мы всё это выучили и пели. Было очень забавно. а поскольку в музыкальной школе нужно обязательно проходить общее фортепиано, я ездил к родственникам, у которых дома был инструмент, но особенно углублённо изучал его в те годы, когда сотрудничал с Давидом Фёдоровичем Тухмановым. Это была первая столь серьёзная работа. А теперь я думаю, что одна из самых главных моих ипостасей. Ведь, если бы не было Тухманова, не было бы группы «Парк Горького».

– Если верить интернету, играть в группах Вы начали уже в 14 лет. Расскажите, как всё начиналось?

– Да я начал, наверное, раньше… В 14 лет я уже искал, где в Москве организовать место, где можно взять инструменты. К 15 годам мы осели в подвале Архитектурно-строительного техникума, где я заодно и учился. Там же я нашёл двоих ребят – барабанщика и бас-гитариста. Мы вместе росли. Это тоже был Промысел Божий, потому что я мог уделять музыке столько времени, сколько хотел, и мы могли играть то, что хотели. И там я начал сочинять. Хотя вальсы я сочинял ещё в музыкальной школе, когда мне было лет 9-10. А уже играя рок-музыку, я сочинял какие-то произведения на фармацевтическом языке. Мы примерно 3/5 играли фирменные произведения – что-то из Pink Floyd, Queen, Deep Purple. А 2/5 – это были мои опусы, также похожие на фирменное.

– Фармацевтический язык – это что такое?

– Это не связанные между собой английские слова, произносимые исключительно в контексте музыки. Многие называют это «рыбой». То есть музыка пишется до того, как появляются слова, и ты просто напеваешь какую-то мелодию. Слова могли быть из разных песен, застрявших у меня в голове, и всё это, конечно, смешно звучало.

– Как произошёл переход от самодеятельной группы до серьёзных музыкальных коллективов?

– Очень быстро всё произошло. Я закончил учиться. Это был 1977 год, конец весны – начало лета. А в сентябре мне позвонил один знакомый музыкант и предложил поехать на гастроли. Они собирали коллектив, который должен был играть музыку типа джаз-рока. С фанком я был уже знаком – мы его играли. Рядом с нашей репетиционной базой было общежитие Института, название которого уже не вспомню, и там жили негры. Они приходили нас слушать, приглашали к себе в гости. У них было полно всяких пластинок – последние альбомы Led Zeppelin и многое другое. В общем, мы сыграли – и нас приняли. Сели в поезд и поехали в Тюмень. Почти двое суток пути. Приехали в Тюменскую филармонию. Ансамбль назывался «Слайды». Это был первый его состав. Потом появилась реинкарнация – уже с другим руководителем, с другими музыкантами. Но первоначальный просуществовал, наверное, месяцев 7-8. Очень долго мы репетировали. Жили в самой Тюмени. Иногда подрабатывали – играли всякие сейшены в музыкальном училище, которое находилось напротив нашей гостиницы. Наконец-то программа была готова. она получилась невероятно пёстрая!.. С нами был заслуженный артист, которого никто не знал, не знает и вряд ли когда-нибудь узнает. И поэтому смесь была очень странная. Мы играли какую-то эстраду с элементами джаз-рока, а также Pink Floyd, Smokie, Deep Purple… Правда, ни к чему это не привело. Мы проехали по каким-то деревням, колхозам, жили в доме колхозника, где одна комната – пятнадцать коек. Вернулись опять в Тюмень. Ничего нам не заплатили. Такая очень классическая история стартапов. И мы вернулись ни с чем домой. Лишь купили себе собачьи шапки – Красивые такие, из шкуры, внешне очень похожей на волчью. Затем на какое-то время меня позвали подработать в ресторане за городом. Прошло, наверное, 2-3 месяца. Мне звонит трубач Серёжа Артёмов, он в то время работал в ансамбле «Надежда». Это был популярный коллектив под патронажем Александры Пахмутовой. Там играл на гитаре Владимир Кузьмин, всем известный гитарист и автор-исполнитель. На бэках пел Коля Носков, а солистом был Игорь Иванов, у которого в репертуаре имелось несколько мощных Тухмановских хитов, включая «Во французской стороне…», – она ещё звучала на пластинке «По волне моей памяти». Я пришёл – меня прослушали, и мы поехали на трёхмесячные гастроли. Кузьмин покидал коллектив – он уходил в «Самоцветы», – а я входил и по одной, две песенки пробовался на концертах. Потом он ушёл, а я ещё 2 года работал в этом коллективе. Носков тоже ушёл. Ему просто петь толком не давали, исполнял одну комсомольскую песню. И я работал в этом коллективе до того момента, пока Давид Фёдорович Тухманов не пригласил вокальную группу «Надежда», которую очень любил – на пластинке «По волне моей памяти» все бэки, все многоголосья исполняла именно эта группа, – на запись одной рок-песни в исполнении Яака Йоала. Руководитель коллектива сказал: «Послушайте нашего гитариста». У меня была с собой гитара, но не было эффектов. Меня включили в пульт, завели фонограмму, и я понял: чтобы произвести достойное впечатление, надо играть очень быстро. Я играл с максимально возможной скоростью, буквально как «Полёт шмеля». Тухманов послушал и говорит: «А у вас есть необходимые для этого стиля эффекты?» Я ответил: «Конечно, есть. Просто с собой не взял». Он предложил вечером встретиться у него дома. Тухманов жил за городом, и у него была маленькая студия. Я приехал уже с эффектом, записал соло – ему понравилось. И меня стали часто приглашать. Я тогда очень болел всякой современной музыкой, особенно арт-роком и сложной музыкой – фьюжен и ещё много чем. В конце концов поступило предложение – сделать авангардный проект. К тому времени я уже повидался с Колей Носковым, он пел в кафе на Арбате, и сказал: «Давид Фёдорович, давайте я свожу вас в одно место, где вы послушаете очень перспективного исполнителя». По тем временам материал Тухманова был фантастическим!.. Но у Коли также была пара смертельных номеров, и я попросил их подготовить. Мы пришли с Тухмановым, Коля выступил – и с этого началась группа «Москва», её альбом «НЛО». Длился этот проект долго. Какое-то время Тухманов писал материал, мы занимались аранжировкой, потом нам давали студию на 2-3 дня. Мы забегали – быстро записывали, быстро сводили. Потом опять приходилось несколько месяцев ждать студию. Опять 2-3 песни сводили. В общем, с такими перерывами где-то за полтора года записали альбом. В 1982 году он вышел, в 1983 – мы поехали на гастроли. Сразу же выступили во Дворце Спорта. Это был огромный успех. А летом нас запретили.

– Отечественная рок-музыка зарождалась практически на Ваших глазах. Если оглянуться назад, что приобрёл и что потерял русский рок за прошедшие десятилетия?

– Я думаю, что он потерял очень сильно в музыкальном развитии. Русский рок не мыслим без слова. Слово всегда в нём на первом месте. Но традиции русской музыки как таковой настолько сильны, что очень обидно, что он не приобрёл колоссальное музыкальное развитие, какое мог бы приобрести, а лишь, к сожалению, двигался в своём фарватере. У нас не было такой государственной политики, как, допустим, в Финляндии. Там каждый год государство помогает 16 новым группам. Из них, может быть, одна остаётся, но для финнов и это счастье. Заботятся они о своей культуре. А у нас все эти десятилетия превалировала музыка, созданная продюсерскими центрами исключительно на потребу публики, причём не с самыми высокими вкусовыми потребностями. Если говорить о советском периоде, то там были две вещи: на сцене работали исключительно высокие профессионалы, в каждом коллективе люди обладали всеми необходимыми навыками; а со стороны государства была исключительно идиотская цензура. Те, кто этим занимался, они, по большому счёту, были не на своём месте. Пару последних десятилетий советской власти прошли под эгидой пригретых мест чиновников, и поэтому они, боясь потерять свои места, рубили всё, что нужно и не нужно. Лёша Романов даже в тюрьму попал, отсидел срок за то, что группа «Воскресенье» играла свою музыку. То, с чем нам пришлось столкнуться, тоже было идиотизмом, ведь у коллектива «Москва» числился художественным руководителем Давид Фёдорович Тухманов – один из главных композиторов страны, человек, который написал «День Победы» и ещё много чего. Это просто было за гранью. Поэтому, столкнувшись с такой вот действительностью, я решил насовсем уехать из страны. Я думал, что марксизм-ленинизм ещё будет сто лет и никогда не закончится. Так вот и будут гонять тех, кто хочет себя творчески как-то проявить. У меня уже были поданы документы на выезд, когда наш близкий друг построил студию – как раз в том месте, где находилось репетиционное место группы Стаса Намина, – и попросил нас её опробовать. Я делал аранжировки и готовился уезжать. Естественно, я готовил материал, который мне самому нравился. Я не мыслил себя вне музыки. И уезжать собирался только с одной целью – играть музыку. Не за джинсами, не за жвачкой, не за гамбургерами, вообще ни за чем. Исключительно – играть музыку. И когда наш друг, Виталий Богданов, нынче он глава «Мультимедиа холдинга», куда в том числе входит «Наше радио», попросил, мы с барабанщиком Александром Львовым – до этого он был музыкантом «Арии», а тут как раз занимался в студии, подрабатывал у Стаса Намина – стали записывать музыку. В студию пришёл Коля Носков. Он послушал – ему понравилось. И мы решили попробовать. Тем более, начались какие-то проблески, появились первые посылы того, что позже называлось «перестройкой». Тем не менее, мои планы оставались у меня в голове, а музыка – музыкой. Мы начали работать и довольно быстро записали материал, который потом стал демо группы «Парк Горького». Тогда мы ещё не назывались «Парком Горького». И это демо уже в ходе прослушивания услышал Стас Намин. Он предложил свои услуги. Изначально как агента, антрепренёра – я даже не знаю, как назвать. Позже он захотел быть частью менеджмента, и тогда мы дали ему кассету с демозаписями. Он был выездной за границу, и через него кассета попала к людям, которые позже стали нашим первым менеджментом. Так всё и началось…

– Основными центрами отечественного рока являются Москва, Санкт-Петербург и Екатеринбург. Со столицами понятно, а почему Екатеринбург, как вы думаете?

– Потому что город большой. На самом деле мы вчера только виделись со Славой Бутусовым – он вообще из Красноярска. Я думаю, что каждый город имеет определённую энергию и обладает определённым центром силы. На пустом месте ничего не может появиться – это невозможно. Поэтому я думаю, хоть и не изучал этот вопрос, что в том же Екатеринбурге была благоприятная почва для появления разного рода коллективов. Всего того, что мы называем русским роком. Но, с другой стороны, тот же Шевчук – он из Уфы. Мы недавно были в Уфе – тоже большой город. Ну Питер есть Питер. До того как перестройка вступила в свою полную силу и когда коллективы начали появляться один за другим, центром всё же была Москва. Питер был тогда больше в роли того, что называлось «рок-лабораторией». В Москве были более профессиональные коллективы. В Питере – более концептуальные и те, которые несли определённую идеологию. Поскольку Москва – столица, и не просто большой город, а центр всего, то музыкальный коллектив, чтобы иметь возможность там существовать, должен был исполнять произведения на высоком уровне. Все коллективы, которые изначально существовали в рамках Москвы или приехали и остались там, – такие как «Круиз», «Автограф», «Аракс», – были довольно профессиональные. И даже те коллективы, которые изначально выходили из самодеятельности, та же группа «Воскресенье», та же «Машина времени», со временем стали здорово исполнять собственные произведения, начали довольно профессионально звучать. А в Питере звучало всё экспериментально. Иногда слишком экспериментально, когда было непонятно, человек поёт или рассказывает какую-то сказку, перебирая гитарные аккорды. Я вам скажу такую вещь: успех группы «Парк Горького» и был во многом обусловлен исключительным профессионализмом. Конечно, музыка идёт впереди всего. Но очень важно, как вы исполняете эту музыку. Нам приходилось выступать со многими группами, которые знает весь мир, и мы никогда не звучали хуже них. Иногда даже лучше.

– Среди рок-музыкантов очень много людей, так или иначе соприкоснувшихся с наркотиками. Чем обусловлена такая взаимосвязь?

– Тут всё очень просто – когда ты рок-музыкант, да ещё известный, тебе доступны в огромном количестве всякого рода искушения. Это касается не только наркотиков, но много ещё чего. Все через это проходили. Другое дело, что кто-то не стал их пробовать, кто-то попробовал и сказал: «Мне это не нужно», а для кого-то первая проба становилась последней. В плохом смысле этого слова. Нас преследуют разного рода искушения, не только наркотики. От алкоголизма погибло огромное количество людей, даже, наверное, больше, чем от наркотиков.
Просто алкоголь употребляют разные музыканты. А, если верить открытой информации, среди рокеров особенно много людей, которые пробовали именно наркотики.
Образно говоря, наркотики были элементом элитарности. Не каждому доступно – дорого. Но разницы никакой – вот этот кололся, а этот спился. У нас огромное количество музыкантов спились и ужасно закончили, к сожалению.

– Многие православные батюшки довольно негативно относятся к рок-музыке, находя её едва ли не бесовской. Поддержку этой позиции можно найти и среди психологов, которые считают, что тяжёлый рок несёт в себе разрушительную энергетику. А вы как верующий рок-музыкант что об этом думаете?

– Вы знаете, для того чтобы о чём-то рассуждать, нужно глубоко понимать суть предмета. Ведь много музыкантов, которые играли очень тяжёлую музыку и вдруг стали батюшками или даже монахами. Никто из них не разлюбил рок. На наши концерты ходят и батюшки, и монахи. Мы сейчас вот выступаем с Ольгой – у нас всё равно музыка тяжёлая. На сцене два гитариста, бас-гитарист и барабанщик, и всё это ломит довольно прилично. Это вопрос неглубокого понимания самой сути. Мы вчера со Славой Бутусовым давали интервью на «Первом канале», и он сказал, что открыл для себя классическую музыку, в которой местами обнаружил драйва не меньше, чем в роке, а то и побольше. На что я ответил: в своё время каждое из этих классических произведений для современников было своим роком. Это была своя прогрессивная музыка, которая очень сильно качала. Тот же Вагнер – ему недостаточно было децибел классического оркестра, поэтому он увеличил его вдвое, и ставил огромные хоры. Музыка, способная навредить человеку, не делится на рок и не рок. Вся музыка как топор: ей легко можно голову проломить, а можно и храм построить. Я в программе «Ночь на “Первом канале”» приводил такой пример: когда «Парк Горького» выпустил первый альбом, ещё не было интернета и тысячи писем приходили по почте. Специально выделенные девочки читали всю корреспонденцию и особо важные письма откладывали в сторону. Однажды мы пришли в эту комнату, – она внешне напоминала длинный офис с такой же длинной барной стойкой, вдоль которой стояли огромные мешки с письмами. Я сказал, что мы, конечно же, не в состоянии их прочитать. И девушки настоятельно попросили ознакомиться лишь с пачкой, отложенной на краю барной стойки. Я заставил себя читать. Там все письма имели примерно одно и тоже содержание: «Благодарю вас, песня “Постарайся меня найти” помогла мне не покончить жизнь самоубийством». И я тогда подумал: «Надо же, какая сила музыки, какая сила слова!..» Намного страшнее, чем самый гремучий рок или даже гроул, когда певец истошно орёт, то, что называется «сладкой попсой». Она по-настоящему травит души. Даже в диком рёве человек может доносить очень важные слова, которые могут с невыносимой болью исходить из его сердца. Как мы с Ольгой часто говорим: рокер – это человек, который стоит на вершине самого высокого здания и кричит всему миру, что он сошёл с ума. Мир сходит с ума – мы видим это. Мир сходит с ума на наших глазах. Я, собственно, по этой причине и не стал продолжать жить в США. Там это было совершенно отчётливо и явно. Я думал когда-то, что я там умру. Было всё удобно, комфортно, погода фантастическая, лучше не придумаешь. Но в один момент я понял, что не хотел бы, чтобы здесь рождались мои дети. Видя эти тенденции изменения общества, как всё быстрей и быстрей сдвигают границу вседозволенности, я сказал себе: «О нет, это далеко зайдёт». Так что с помощью рока, повторюсь, можно и храм построить, и голову проломить. Когда-то и Бетховен был роком, и Бах был роком. Это был мощнейший орган, и люди стояли в храме. Там такие трубы, что от них, как от хороших динамиков, может даже живот задрожать. Там низ был – ой!.. Это всё было роком. Просто с точки зрения форматов музыку, где громко звучат гитары, барабаны, мы назвали роком. Вспоминая свою юность, 70-е годы, я могу сказать, что тогда вообще не было никакого различия, всё было вместе. Мы слушали Led Zeppelin, Deep Purple, слушали сложную музыку, такую как Gentle Giant, Genesis, Yes, U.K., слушали Элтона Джона, слушали каких-нибудь «Земля–ветер-Огонь», которые играли убийственный фанк, и тут же было диско, которое ничему этому не перечило. Всё игралось живьём – барабаны, басы. Это были фантастического уровня музыкальные коллективы. Поэтому до сих пор тащатся. А когда началась электронщина, дух нашего времени, то, конечно, ничего этого не осталось. И сейчас, когда мы встречаемся с молодёжью, я говорю: «Ищите там, вторая половина шестидесятых, семидесятые, восьмидесятые – вы многому научитесь, потому что это были великие люди». Сейчас, к сожалению, всё помельчало.

– Один из элементов земного счастья – возможность заниматься любимым делом, получая в том числе финансовую отдачу. Если брать музыку, каким примерно должно быть соотношение творчества и бизнеса?

– Когда человек начинает заниматься творчеством, он вообще не должен думать о том, что это ему принесёт. Тогда у него действительно что-то получится и появятся какие-то дивиденды. Если он будет заниматься творчеством и параллельно думать о финансовой выгоде, у него ничего не получится. Музыка – это Богодухновенная вещь. Вдохновение всегда приходит от Бога. И от дьявола, конечно, может приходить. Но если говорить о великой музыке, она всегда приходит Сверху. А там не приемлема сама мысль о возможной выгоде. Поэтому мы годами не думали об этом и терпели. У меня были такие моменты: будучи уже известным на всю страну музыкантом, проходя через этапы запрета, я находился в центре Москвы и не знал, как попасть домой. Мне не на что было доехать. Тогда я подходил к какому-нибудь человеку и говорил: «Не разменяете рубль? Мне нужно позвонить». А звонок стоил две копейки. Как правило, мне давали эти две копейки. Таким образом я набирал 6 копеек и за 5 копеек ехал на метро домой. Было такое… Есть, конечно, стезя, где можно заниматься исключительно коммерческой музыкой, но счастья это не принесёт. У музыканта ведь особая стать счастья. Сейчас, работая с молодёжью, я им часто говорю о том, что они могут быть богаче Абрамовича или Ротшильда. Мы их встречали в своей жизни, и счастья ни у одного из них в глазах не видели. Творчество же даёт человеку главное – даёт счастье. Человек понимает, что он на своём месте, и когда у него получается что-то создать, он это чувствует, он становится счастливым, он радуется. Среди финансовой элиты я таких не видел. У них мысли в другом месте. И та радость, которую они получают, она к счастью мало имеет отношения. Возможно, бывает у них счастье, допустим, от рождения ребёнка или ещё от чего-то, но счастья творчества они не переживут, к сожалению. И, кстати говоря, придя в храм, я увидел там людей, которые еле-еле сводят концы с концами, но в то же время они бесконечно счастливы. Общаюсь с людьми, у которых огромные деньги, и такого счастья, когда человек буквально светится изнутри, я не вижу. Поэтому, если музыкант хочет чего-то добиться, он должен прежде всего думать о труде, о музыке. Прежде всего – вдохновение и труд, труд 24 на 7. Но есть ещё одна очень важная вещь: в тот момент, когда у музыканта начнёт всё получаться, он должен разобраться в авторских правах, чтобы понимать, как защитить себя от всякого рода грабежа.

– Ещё один элемент счастья – глубокое взаимопонимание с близкими людьми. Вам в этом смысле очень повезло: жена – и верующий, и творческий человек. Расскажите о вашей встрече и о том, как сложился семейно-творческий союз.

– Когда я попал в храм, на первую в жизни исповедь – это было за полгода до нашей с Ольгой встречи, – и священник, читая отпускную молитву, накрыл мою голову епитрахилью, я вдруг увидел, как через меня прошёл огонь. Когда поднялся, я почувствовал, что мне стало легко, тяжесть вдруг исчезла. А священник – его звали отец Анатолий – начал смотреть как будто сквозь меня и говорить вещи, о которых я ему не рассказывал. В конце он сказал, что у меня есть суженая, но я не готов пока её встретить. Прошло время. Я стал ходить в храм, причащаться. Я много читал, начал много молиться. Это стало главным в моей жизни, не менее важным, чем музыка. И я просто молился: «Господи, мне же сказал священник на исповеди, что у меня есть суженая. Я так понял, что всё-таки это от тебя было. Когда придёт время, через год, через два – неважно. Я буду ждать, буду готовиться!..» Ещё я просил встречи со святым. Я прочитал житие Серафима Саровского, и очень хотелось увидеть такого человека живьём, поэтому я одновременно просил и то, и другое. Андрей Большаков – один из основателей группы «Ария» и основатель группы «Мастер». Но он тогда не играл. У него был музыкальный журнал. Он даже был российским менеджером группы «Парк Горького». Помню, как Андрей позвал меня на службу в Данилов монастырь, а сам не пришёл. Я отстоял службу – это было перенесение мощей Саввы Сторожевского в Звенигороде. Вёл службу будущий патриарх Алексий II. Служба закончилась. Я вышел из основного храма. Процессия с мощами прошла мимо меня. Я зашёл в маленький храм, стал писать записки о здравии, и вдруг слышу голос, который звучит как бы внутри и зовёт меня назад. Я, естественно, стал сопротивляться, потому что и так три часа простоял. Но всё равно пошёл. Походил немного по основному храму и решил идти домой. А когда стал спускаться по лестнице, меня кто-то окликнул. Смотрю – девушка стоит и спрашивает:
– Алексей?
– Да.
– Белов?
– Да.
– «Парк Горького»?
– Да.
– Меня Оля Кормухина зовут.
Ещё в 1989 году, когда мы уезжали в США, Коля Носков принёс кассету. Говорит: «У нас такая певица появилась!..» Я тогда запомнил. У меня хорошая память звука голоса. А на саму музыку я внимания не обратил, лишь на голос. И когда мы через пять лет приехали в Россию – СССР уже не было, страна находилась в ужасном состоянии, и музыка была ужасная, – я спросил: «А где же певица, которая появилась перед нашим отъездом?» Мне говорят: она в монастырь ушла. А кто-то сказал, что она спилась. Я смотрю: вроде, на спившуюся не похожа. На монашку – тоже. Мы решили попить кофе, и в разговоре я сказал, что мне очень бы хотелось попасть на остров Залит, потому что там живёт великий святой, которого называли Серафимом Саровским наших дней, – старец Николай Гурьянов. Ольга ответила, что это её духовный отец. Я попросил отвезти меня туда. Она сказала, что надо взять благословение. В общем, нас благословили, и где-то недели через три мы приехали на остров. Я сразу понял, что был для старца открытой книгой. Я понял, что он знает всё обо мне, слышит каждую мою мысль. Знает, что было, что есть и что будет. И ни с того, ни с сего он вдруг говорит нам: «А вы вот венчайтесь». Я чуть в обморок не упал. Я ведь приехал с коллегой, мы только три недели знакомы. Мы встречались всего пару раз. В основном просто так беседовали, никаких предпосылок к отношениям не было. Тем более, я уже полгода жил почти как монах. Ещё после первой исповеди я понял, что надо завязывать со всеми девушками, с которыми дружил. Поэтому всё это было очень неожиданно. Батюшка засмеялся и сказал: «Идите гулять». Мы пошли. А через короткое время поняли, что это вот и есть то, о чём говорил священник: «У тебя есть суженая». Через восемь месяцев мы повенчались. Но Ольга сразу же в творческий процесс не ринулась. У нас появился ребёнок, и она стала больше времени уделять ему. Также у нас был дом на острове, где жил старец, и она большую часть времени проводила там. А я ездил на гастроли и приезжал туда. Мы что-то с ней записывали – в основном музыку к кино с её вокалом. В 2006 году к фильму «Зеркальные войны» мы записали песню «Падая в небо». Чуть позже мы сделали набросок песни «Путь», но Ольга всё ещё не хотела возвращаться на сцену. Ведь в середине 90-х она ушла со сцены насовсем. Ольга всерьёз решила уходить в монастырь. Ей не нравилось всё то, что происходило на сцене и в стране вообще. В 2010 году меня вместе с Яном – ещё одним гитаристом группы, и двумя музыкантами пригласили на Олимпийские игры в Ванкувер. Сказали, что было бы здорово спеть там «We Are the Champions» или «Лестницу в небо» Led Zeppelin. Я ответил, что песни «Парка Горького» смогу исполнить, но ни «Are the Champions», ни «Лестницу в небо» я не потяну. Только если с Олей. И мы решили, что поедем вместе, и это был переломный момент. Мы играли в «Русском доме», и реакция была фантастической! А когда вернулись в Россию, раздался звонок с телевидения: «Вы не могли бы записать “Кукушку” для грядущего юбилея? Мы будем снимать фильм». Мы согласились. Записали «Кукушку» – и нам понравилось. И так пошли песня за песней, мы втянулись в работу и записали большой альбом «Падаю в небо». Сначала было очень трудно. Ольгу гнобили, кто как мог. Эпитеты такие отсыпали, что кто-нибудь иной от них, наверное, и повесился бы. Называли «сбитым лётчиком». В интернете просто ужас что писали. Все радиостанции отшвыривали, говоря, что им это не интересно. Но что удивительно, прошло почти два года, и все стали в очередь: «А к нам придёте?» Вот так вот бывает. Надо верить в себя, верить в свои силы. С тех пор Ольга стала на ноги и не падает. 

– Какой главный посыл у ваших произведений?

– Один из главных посылов – не навредить человеку. Ведь творчеством, как мы уже говорили, легко можно навредить. И если это в наших силах, то поддержать слушателей. Жизнь движется в сторону того, что называется Апокалипсисом, и этого не избежать. Ведь движение в сторону конца цивилизации началось ещё тогда, когда Адам был изгнан из рая. Просто люди не знают, когда всё это произойдёт. Ведь в Евангелии написано, что никто не знает, даже Ангелы не знают, только Бог знает, когда настанет конец. А в чём, собственно, он заключается? Апокалипсис – это обесчеловечивание, это постепенное изгнание из себя человека как образа Божьего. То есть человек будет со временем всё больше и больше похож на животное. Есть такой святой – Нил Мироточивый, которому были открыты последние дни человечества, и он сказал, что в те времена, когда на Землю придёт антихрист, и те, кто решит к нему присоединиться, поставив печать на лоб и на правую руку, – им будет дано всё. Будут такие технологии, которых сейчас не существует и вряд ли скоро появятся. Технологии, которые предоставят доступ ко всему: к счетам, к пище, к различным благам. И что удивительно, многие из этих людей будут сидеть на обочине и есть трупы. То есть в тот момент, когда ему будут ставить печать, человек должен отречься от Бога, также как во время крещения он отрекается от Дьявола, и всё человеческое от него изыдет. Дух Святой, который движет всем на земле, отойдёт, и человек превратится не просто в животное, а в падальщика. К сожалению, человечество движется в эту сторону, и с каждым годом оно всё больше обесчеловечивается. Мы это видим по законам, которые внедряются в разных странах. Например, в Испании на законодательном уровне принят закон о браках с животными. Ведь ещё 10 лет назад такое невозможно было даже представить. Эта планка сдвигается и сдвигается, и человеку духовно жить становится всё тяжелее. А когда человек идёт на концерт и слушает музыку, он пытается найти в ней то, чего ему не хватает в собственной жизни. Он на концерте получает те эмоции, которых у него нет в быту. А мы работаем такими вот генераторами. Если ты не выйдешь к зрителю с открытой душой и с открытым сердцем, если не вплеснёшь в него искреннюю радость, то и обратно ничего не получишь. Он тоже должен возрадоваться, когда ты услышишь его радость в своём сердце. Это одна из первостепенных наших задач. Я думаю, что это вообще одна из главных задач людей искусства. Но, к сожалению, люди искусства не всегда следуют к этой цели. Некоторые ставят спектакли определённого рода, пишут определённую музыку и слова. Это уж каждый выбирает сам – кто по левую сторону, кто по правую.

Беседу вёл писатель, журналист и общественный деятель Артём Аргунов.