Вселенной ясные предтечи: «Поэзия намёков» Фёдора Тютчева

220 лет назад, 5 декабря 1803 года родился Фёдор Тютчев. Русский поэт-мыслитель, лирик-переводчик, дипломат и чиновник. С 1865 г. тайный советник, консервативный публицист. 

Это не певец толпы, это — певец певцов. Мережковский о Тютчеве

…о, Тютчев туч. В.Хлебников

Эту «вселенскую» строку Вл. Гиппиуса, вынесенную мной в заглавие очерка, можно соотнести с глобальным тютчевским предвидением. Ушедшим далеко за фетовский шлагбаум столетий — XX век. Обернувшись предтечей нескольких поэтических направлений. И не только поэтических, — но и философских, что неудивительно.
Индивидуалист-декадент по сути, без преувеличения будучи практически первым русским символистом, ещё до возникновения, собственно, научной терминологии. Являясь лишь тенью, тургеневским туманом. Живописно-нестеровской вестью несмышлёному отроку чуда — в образе о. Сергия. Дав ребёнку божеского хлебушка, ниспославшему тому благодать, — вселив умение читать Святое Писание, обучив грамоте. Тютчев, в фарватере, разумеется, Достоевского с Толстым, но под руку всё-таки с Вл. Соловьёвым, — таким же провидцем, только провидцем духа, не плоти: — «белым карликом» сжав, сконцентрировав европейскую поэтическую мысль, любезно преподнёс тот сладостный бокал младшим собратьям по перу Чулкову, Фету, Случевскому. Далее — Мережковским с их триединым богом. «Мелкому бесу»-Сологубу. «Бродяге»-Бальмонту.

​

^{М. Нестеров. Видение отроку Варфоломею}

И хоть З. Гиппиус, Миропольский либо Лохвицкая с Балтрушайтисом явного влияния Тютчева не ощутили, более даже не приняли, — ссылаясь на свою сверхоригинальность: — «хитрую» эстетику тютчевских намёков они приняли непременно. Хоть косвенно, но всё равно были его преемниками в оптике тотального смысла жизни и господствующего в мире громогласия «единой воли» — шопенгауэрианства. Объединившего в увертюре XX в. столь близкие к современности души. Во всеуслышание не называвшие Тютчева «отцом», а — перепрыгивая через него. Игриво косясь на англичан-французов, американцев-скандинавов-немцев. В подоплёке замыкая сей «непорочный» снежный ком опять на Тютчеве! Но и этот «ангельский» намёк мы, несомненно, поняли, пусть и чуть позже. С высоты филологических перипетий: «…вдруг просветлеют огнецветно / Их непорочные снега: / По ним проходит незаметно / Небесных ангелов нога».
Растворив в себе тютчевский эон, «новые поэты», сами того не ведая, активизировали память о нём в… критике; критике его «госевразийства», неоконсерватизма. Далеко отходя за круг русской литературы. Ведь рефлексия тютчевской колоратуры немыслима без привязки к его политико-дипломатическим вехам.

Тогдашняя критика Тютчева вполне раскладывается по полочкам:

1) Не принят литературным сообществом практически до конца XIX в. В его космических «нереальностях» критика не видела настоящего гётевского Космоса. В обрисовке чего Тютчев явно выше Гёте. Увы, не ведали…
2) Долгое время филологи держали Тютчева исключительно в рамках отечественного флёра предпочтений. Много поздней постигнув планетарную, вселенскую значимость и влияние. 
3) Любопытно, что литературоведение не до конца осознавало эсхатологию публицистической риторики. Ругая Тютчева за «перегиб». Хотя именно в «перегибе» и была, и осуществлялась мечта Фёдора Ивановича о неизбывном русском, всеевропейском «царстве правды».
4) Долго Тютчева ставили ниже Фета. Нестройные хвалебные голоса Аксакова-Некрасова-Тургенева заглушались водопадом негатива. 

Всё это оценено и опровергнуто уже после смерти писателя.
Статья Вл. Соловьёва «Поэзия Ф. И. Тютчева» (1895), а ранее текст (точнее, лекция) Дм. Мережковского об «упадке и новых течениях» (1893) разложили всё по местам. Зримо подняв над Фетом. [А это важно. Фет долго слыл мерилом «русского Космоса». Что верно. Но — тем не менее…] Водрузив Тютчева во главе стилистики символистов. Вручив пропагандистский флаг искусства, и только искусства. Кинув «прогнивший» утилитаризм имперским политикам, и только им. 
К тому же эра девяностых была лирически безлюдной, к тому же голодно-неурожайной… [Как допущение предположу (шутя): не художнический ли голод спровоцировал взрывной толчок Серебряному веку?] 
Россия першего приятеля Достоевского и «государевой няньки» Победоносцева не могла похвастаться рифмическим обилием нравов. Готовясь к скорому взрыву панэстетизма наперевес с панэротизмом в оболочке религиозного раздрая, — навроде «разложенческого» мультикультурализма той эпохи: Фофанов–Минский, Лохвицкая–Льдов. В ожидании Бальмонта, Блока, Хлебникова, Кузмина… Брюсова, конечно, с его объёмным тютчевоведением. Ахматовой. (Вот уж где тютчевские недоговорки-намёки!)

Можно ли утверждать, дескать, все вышеназванные и иже с ними  — «дети Тютчева»?

Хороший вопрос… 
Перефразировка, подражание-интертекст, интонационные построения — стопро тютчевские! (Научно доказано, нет резона углубляться¹.)
Ведь что такое безотчётная тютчевская тоска… Чувство потерянности и бескрайней бездны, — наваливающееся… снизу, из преисподней. Тревога как предвкушение галактических «победных лучей» Солнца в уповании «резкости весны» следующего срока — предтечи модернизма. Отринувшего «…дикий дух мятежа и войны, / исступлённые соки глухие» (И. Коневской, подражая Тютчеву). 
Тютчевские шёпот и тени — это «шёпот и тени» и недомолвки упомянутых «детей». Пусть и не считающих, что сие так. «Тела и дела», понятные «как день» — тоже их, и тоже тютчевские.
Эти непостижимые сравнения-волнения заплывают в подсознание лишь отчасти, мельком. Вдруг. Предсказания-прорицания-прозрения. Минуты гаданий. Часы ожидания. Муки слёз. Внезапные молнии, сияние радуги. Неслыханные возгласы Любви. Хоры-громы-стоны, не меркнущие в сполохах тягучих снов, слов. 

«Обнажённые бездны» Тютчева и бездна 14 года… Что это? 

«Как что? — скажете Вы: — Это — Гумилёв, Маяковский, Городецкий». — Их будет очень, очень много. До Мандельштама и Белого, Иванова и Пяста… Все они — «дети» Тютчева. Его бьющихся Романтики с Реализмом. Мира Мечты, борющегося с миром Наличности. Тютчевское «Я» — против глобалистских «Бездн» в глубине надсоновских озарений. Намёков. Условностей.
Кстати, вот они, тютчевские «условности» в кавычках. Тот базис, на котором выросли сонмы «цветов» нашей поэтической жизни. Растащившие по диалектическим «карманам» — тропам-морфемам — бесспорные находки Фёдора Ивановича:

•    Громогласная патетика, декламация;
•    Ораторские приёмы речи;
•    Увлечение восклицаниями, архаизмами;
•    Увлечение риторическими приёмами, вопросами;
•    Модульное повторение ряда одних и тех же формул — аллитерация, анафоры, плеоназмы;
•    Обязательный пласт ассонансов, также характерных фразеологизмов;
•    Огромный вокабуляр эпитетов: синкретичные (разнородные), составные, наречные.

Думается, по каждому из этих пунктов сделаны диссертации. Но мы и не претендуем на оригинальность. Просто отмечаем. Да и подошли уже к финалу…

Большой период неприятия. Тютчев не нужен был окружающим!

Да и сам стеснялся своей «ненужности». Нелепости, что ли… Ведь лексически он чрезвычайно далёк от «нашего всего» — Пушкина. Стыдливо пряча листки со стихами от постороннего взгляда. 
Был не нужен — сразу всем! Именно это все и поняли, когда пришло время. Что Бог, если Он существует, — то ближе всего Он был тютчевской эстетике. А значит, — к самому Тютчеву. Соединившему сердце со словами. Слова — с Богом. А Бога — со всеми нами, восхищённо стоящими рядом. Как тот отрок — Варфоломей. С упоением внимавший молитве о. Сергия. Возникшего вдруг из ниоткуда под развесистым дубом в чистом поле.

Примечания:

¹ Для примера можно упомянуть научные труды в данной обл. тютчевоведения декана филол. ф-та МГУ, академика АН УССР, литературоведа-историка-педагога Гудзия Н.К. (1887–1965). 

На обложке: Тютчев, худ. И. Рехберг, 1838 год