Два рассказа из цикла «Типажи»

Эффект Даннинга-Крюгера

Был мальчик, звали его Филипп.
Лев Толстой

Технический прогресс одарил мир соцсетями, а те породили стада сетевых идиотов. Чем глупее и невежественнее митрофанушка с интернетом в телефоне, тем выше он заносится: «Пушкин – пук старушкин, Толстоевский – чокнутый идиот, берёзка – дура, облака – идиоты, бабочка крылышками бяк-бяк-бяк-бяк». Зато сам он – перл творенья и царь природы. Живой классик, в натуре!
И всё же он помнит откуда-то (мама рассказывала, школьная училка долдонила), что на Руси почётно зваться писателем или, на худой конец, поэтом. В статусе на лицекнижии или «в контакте» болван пишет о себе: «ПИСАТЕЛЬ ВО ВСЕЛЕННОЙ. РУССКИЙ ГЕНИЙ».
Таков был сорокалетний юноша из семьи бухарских евреев, Филька Пархат. «ФИО» доставляли ему скорбь и муку ещё в ташкентском детсаду и в школе, и на журфаке челябинского универа, откуда Фильку выгнали со второго курса – за неуспеваемость и бездарность, и в питерском политехе, куда мамеле пристроила его, не жалея денег, на баснословный факультет «маркетинга, связей с общественностью и туризма». Семья, как в Ветхом Завете, кочевала по городам и весям. Балакали дома на идише, мешая с русским, – получался новый диалект, руссиш. 
Филька Пархат попивал и покуривал, деньги были остро нужны, и он заделался копирайтером, благо, новейшее ремесло не требовало ни ума, ни таланта. Строчил рекламки для агентства ритуальных услуг («И ты погиб в расцвете лет, Яшенька, жертва всемирного бича – венеризма!»). Однако страдал: «На что я трачу жизнь! Ведь я же гений… А вот моё имя – дурацкое, Филя-простофиля, у Фили лиф… А уж если вдобавок к имени и фамилия дурацкая, так вообще – что с этим делать? Приходится жить, преодолевая стыд, жить в боли и в легкой, пока еще фоном преследующей депрессии…»
Ненавидел себя до такой степени, что назвал своего пса, косматую дворнягу, «Филей» (с инфантильной отсылкой к «Спокойной ночи, малыши!»). 

Итак, Филька Пархат решил стать писателем. 
День и ночь сочинял с восторгом, с упоением фантастические романы-эпопеи, куда подпускал иронии и сексуальности – всё в меру, как считал он сам; недаром на сайте самиздата такие же молодые дарования ободряли его: «аффтар пеши исчо!» 
Записался во френды в соцсетях ко всем известным прозаикам современности: надо, чтобы везде принимали за своего. 
Разослал свою прозу во все редакции толстых журналов и электронных порталов.
«Вам предлагается чистая фантазия с примесью магии и щепоткой семейной драмы», объяснял он редакторам в сопроводиловках. «А тотальную гладкопись лично я вообще не люблю, в ней нет жизни, нет литературы...»
Но ответов из редакций не слали. Должно быть, его руссиш был слишком причудлив для ретроградов! Вот избранные места из его писанины: 
«Заинтригованный член Миши приподнялся, завидев Сашины гроздья грудей».
«Придя к такому выводу, я понял(о), что стану существом среднего пола, благо, медицинские биотехнологии уже позволяют сделать с телом все, что угодно. Для того чтобы начать меняться, правда, пришлось всё же уехать из России, которая к этому времени совсем вразнос пошла… Да, я обосновалось в Германии и сделал(о) операцию по изменению гениталий: вместо члена, вместо огромного моего уродливого писяндрия, у меня в паху расцвела неувядающая лилия – натурально. И даже по запаху это был цветок».
Увы, главреды не проникались очарованием филькиных грамот и даже не отвечали молодому талантливому автору (МТА). Ни один из тридцати!
Тогда он решил стать критиком, чтобы все боялись и уважали, и записался на семинар «Ясной Поляны» для молодых. Вступительное задание проще некуда: критический отзыв на детский рассказ Льва Толстого. Глубокие, великолепные и свежие мысли так и теснились в уме молодого талантливого критика (сорока с лишним лет). «Не граф ты, а графоман!» Филипок припечатал Льва Толстого как писателя незрелого, словесным ремеслом не овладевшего. Уложиться в требуемые заданием пять тысяч знаков он не сумел, едва (тезисно!) разобрав первый абзац рассказа. И что же? Даже отписки из «Ясной Поляны» не дождался.
Пришлось утереться и выложить свои рецензии на самиздате и в соцсетях. Уж там он разошёлся, разнёс всех литераторов, кого толстые журналы привечали и печатали! «Вы с филологическим образованием жизни не знаете, ну какая у вас может выйти проза», – обличал Филька в комментариях пожилую известную критикессу И. «Читал я “Гагарина” вашего: ладно сложенные кучкой друг возле друга слова, матово поблескивающие пошлостью», – писал он поэтессе Д. под её новым стихотворением. «Ваша книга покусывает ценой!» – сообщал он на сайте книжного магазина. «Удивляет, что покойник рассыпал похвальбы по адресу пустой филологической графомании Ю.С., и я с недоумением читал его похвальбы прозе некоего А. Н.», – гадил Филька под свежим некрологом знаменитого критика, зоила из Нижнего Тагила.
(Увы, «писатель во вселенной» не знал, что матовое поблескивать не может, и что похвальба – это его «статусы» на лицекнижии, малограмотный балбес спутал похвальбу с похвалой. Русский язык Фильке не родной. А ведь Филя мог стать победителем премии «Абырвалг»!)
Литераторы молча банили сетевого сумасшедшего, но Филька завёл сотни три новых аккаунтов. Псевдонимы не отличались остроумием:
Груз Тристов,
Соль Перцев,
Ингибитор Обратного Захвата, 
Шустрый Паралитик,
Рулон Обоев,
Гор Потоков,
Вонючий Ублюдок,
Ильич Ленин,
Квир Память,
Зильберт Обновленный,
Полиграф Каутский,
Могила Братский,
Tugarin Zmey,
Забор Неокрашен,
Акын Киргизский,
Oo Oo,
Фарид На Киче,
Hooli Ya,
Кикос Дезоксирибонуклеиновый,
Kycok Zhizni,
Sumerk Bogov – и тутти-кванти. С трёхсот аккаунтов, крепко выпив, завистник изблёвывал в комментарии врагам длиннейшие простыни, с неизменной темой «Вы заняли мое место в литературе!!!». Однако графомана узнавали по длиннотам, на короткую чёткую реплику он по определению не способен, – и отправляли филькины грамоты в СПАМ не читая. Нуль оставался нулём.
Сам же Филька искренне не понимал, чем хороши чужая проза, поэзия, критика – ведь он много лучше, умнее и талантливее всех этих лауреатов. Отчего же их печатают, а ему – кукиш с маслом?
Сунулся к бойкой критикессе Анжеле Таракашкиной, но та прозрачно намекнула, что публикацию в провинциальном альманахе устроит за взятку, просила дёшево – всего-то пару тысяч. «Да, литературная жизнь изменилась – теперь автору приходится перечислять редакции гонорар!» – вздыхал Филька, посылая перевод на банковскую карту Таракашкиной.

…При синагоге в Марьиной роще выходила бесплатная газетка «Еврейское слово», в продажу сей еженедельник не поступал, рассылался по подписке. Там кормились колумнисты Моисеева закона, и среди них – критикесса Гуртовщик-Досталла, сытая пожилая мадам с кавалерийскими усами и глазками-щёлочками. Она строчила, как пулемётчица, паточные рецензии, не поддающиеся переводу с руссиша на русский язык.
К её покровительству решил прибегнуть «русский гений». В электронной переписке он жаловался, что антисемиты, тайно засевшие во всех редакциях, не дают ему печататься, а ведь у него в столе целый «упитанный фолиант» неопубликованных работ (да, читатель, сей нелепый эпитет вместо «увесистый» выбрал лишенец бедный).
«Что такое их Достоевский перед нашим Мишей Жванецким, пфе», –
сочувственно ответила Гуртовщик-Досталла. И дала премудрый совет: пиши о горелом рогалике!.. то есть о своих, о наших пиши – и не стесняйся превосходных степеней и восторженных эпитетов, так и жарь: «великий Дмитрий Быков… могучий Борис Акунин… неповторимая Линор Горелик… мудрейшая из мудрых Улицкая… удивительная Петрушевская… потрясающий Юзефович».
«Ничего! Вы ещё будете от меня иметь! Меня все будете помнить!» – обрадовался Филька.
Помогло! Критикесса Досталла была со связями. Старинный клич «Наших бьют!» оказал своё магическое действие.
Правду молвить, в рецензиях Филипка сносило отчего-то на фекальную тему.
«Представленные в романе Сорокина политические лидеры в образе человеческих задниц – это одновременно и сатира, и личная мировоззренческая метафора»…
«Ловко играет Юзефович с низменным, бытовым (исчезновение арестанта через нужник), но в этом нет никакой пошлости, настолько это сделано легко и естественно, так, как и умеют только большие мастера».

…Но тут грянул 2022-й год. Достать чернил и плакать! В конце зимы «русский гений» исчез через нужник – нырнув в яму, точнее, в Бат-Ям. «Я уехал из фашистской варварской России в культурный Израиль, мирную страну, не воюющую с соседями!» – сообщал он в соцсетях. Здесь море и фрукты, и можно курить травку, не опасаясь тюрьмы. И не всё ли равно копирайтеру, где клацать по клаве, на то и технический прогресс. (Слово «прогресс», «прогрессивный» ввергало Фильку в экстаз, а что бывает «прогрессивный паралич», он покамест не узнал.) Но вот странность: иерусалимские русскоязычные журналы отчего-то не спешили печатать творения переселенца. Повторялась та же история, что в ненавистной ему России. (Иврита Филька не учил по неспособности к умственным занятиям.)
В октябре 2023-го Филипок открыл «мыло», а в почте – новое сообщение «Цав гиюс лешерут а битахон, одаа ишит» («Приказ о мобилизации в службу безопасности, лично»). Власти исторической родины призывали нового гражданина на битву с восставшей Палестиной.
«Новость про раздачу стрелкового оружия я видел, а мне зачем автомат? Я ко-ко-космополит… Самое ужасное, что если даже сменишь пол – всё равно заставят служить. Бабы тут в военной форме поголовно», думал он про себя. Однако выхода не было…
«Но это же совсем другое дело!» – промямлил Филька Пархат белыми губами. 
«ЭТО ДРУГОЕ».

Ангельчик

Кудряшки белёсы и взбиты облачком, ради золотистого отлива ополоснуты отваром ромашки, глазки – светло-голубое небо, ни единого облачка мысли. «Ангел!.. вы ангельчик, Анжелочка!» – восклицали мужчины старше шестидесяти, не скупясь на банальнейшие сравнения. На мужскую лесть она велась охотно ещё в Артеке, среди задорных пионеров – детей партийных работников. Потом, к горю матери, были приключения за гаражами – научилась выпивать (полюбила «Отвёртку», баночное пойло для трудных подростков), зато обогатила скудный словесный запас матерщиной и гопницким сленгом. 
Во взрослой жизни – ей уже сорок – «научные» статьи, не задумываясь, уснащала жаргонизмами и низкой лексикой. Редактор, видавшая виды ещё при Андропове, роняла очки: 
– Анжела Владленовна, откуда вы взяли это слово: «предъява»? «Поступательное движение языка несёт предъяву всем тем поэтам, которые отстали от современности»… Нет, это невозможно в нашем журнале! Над нами смеяться будут, из ваковского списка исключат!
– Язык развивается вместе со временем, а вы устарели и не владеете всем смысловым и стилистическим богатством языка! Это вас я сниму с должности! Я умею зачморить таких замшелых кадров, как вы! – кричала в ответ Анжела. И снова утыкалась в экранчик смартфона.
На кафедру московского вуза, весьма специфического, где прежде готовили будущих вождей мировой революции для стран Латинской Америки, Азии и Африки, сбросивших оковы неоколониализма, ангельчика пристроил сам ректор. Стучать на коллег и студентов Анжела согласилась сразу, не задумываясь. Кто же кусает грудь alma mater! 
В двадцать лет Анжела вышла замуж по залёту и родила сына. Развелась, снова вышла замуж – за своего же студента, на пятнадцать лет моложе. Ребёнка забрали её родители, чтобы не мешал новобрачным в медовый месяц, – старички донельзя счастливы были уже тем, что фамилия второго зятя оказалась самой простецкой, Таракашкин, а не Мбоо или Мзунга. А потом позабыли отдать внучонка дочери, а та о нем и не спрашивала.
Ректор пособил разбитной блондинке защитить потешную диссертацию «Мистика и магия метапоэтики творчества Эдуарда Асадова». Пришлось наделать долгов, чтобы «накрыть поляну» после защиты. В ресторане кафедральные грымзы перешёптывались и глядели на молодую коллегу как-то косо. «Мой хлеб едите, моё вино пьёте!» – так и подмывало крикнуть, но новоиспеченная кандидатка филологических наук только трясла локонами и нежно улыбалась, растягивая тонкие губы.
– Скажите, милая, а что из советской прозы вы рекомендуете студентам для чтения? – приставали старухи в застолье. Нашли время!
– Ну вот рассказы Трифонова, Казакова, Нагибина… – бодро отвечала Анжела.
– А вам самой эти рассказы нравятся?
– Да я сама не читала, срубает меня их тяжёлый язык – сразу засыпаю!

Анжелу так часто называли ангелом, что у нее укрепился интерес к непознанному. Покупала гороскопы, увлеклась нумерологией, ходила погадать в дацан, даже ездила в Туву к шаманке, но старая ведьма её расстроила до бурных слёз, талдыча о бесплодии. «Нового мужа завести вместо Таракашкина?» – подумывала Анжела. Подружка-фольклористка подарила ей тряпичную куколку (тонкий бабий глум с её стороны), наказав нянчить вместо дитяти и рассказывать куколке обиды. 
Однажды приснился сон: Анжела ощутила себя чёрной дырой, поглощающей далёкие звёзды. Она горела и пульсировала, насыщалась чужим сиянием – проснулась вся в поту и помчалась в душ мыть промежность.
– Я должна стать литературным критиком! – сказала Таракашкина молодому мужу за утренней «кафкой». 
Кураторы литпроцесса в штатском её всемерно поддержали.
С тех пор на сетевых порталах появлялись её обзоры: 
«Писатель Синицын в натуре полон мужской харизмы и побеждает дам брутальной поступью Дон-Жуана». 
«Прозаик Ёлтышев неспешно поёт заунывную песню про коня, но если приглядеться, то под его хвостом видны перспективы нашего литпроцесса». 
«Мурло шекспировских страстей высовывается из рассказа прозаика Ё. под названием «Штучки-дрючки». 
«Критичка Опустелая щедро поит читателей грудным молоком своей нежности». 
Дело оказалось нехитрое: знай восхваляй тех, за кого уплачено, облаивай тех, кто чужд группировкам и просто неугоден. Отныне её зовут на премиальные банкеты, где дармовые бараньи кебабы так вкусны. Литераторы – в самой не читающей стране, где нищему населению (старое слово «народ» заменили «населением» сами власти) книги не нужны, на колбасу бы рублей наскрести – заискивают перед Анжелой Владленовной. Но ещё упоительнее портить кровь тем авторам старшего поколения, кто её презирает, в грош не ставит. «Захочу – и назову чёрное белым, белое – чёрным, и все поверят! Всё равно читать все разучились…»
«Я белокурая миледи! Нет, даже так: Ангел Галактики!» – подумывала она временами.
Старательнее всего вела записи в файле «Мои достижения». Выдали грамоту в поддельном Союзе писателей, позвали на семинар критиков в «Дубках» (оттуда воротилась ублаготворенная, с блаженной гримасой насытившейся самки); молодой муж купил шубейку из голубой норки на летней распродаже (деньги тайно дали Анжелины родители). Не поленилась прислать в Википедию автобиографию с самой красивой фоткой, но статью удалили, и она долго ругалась за кулисами с завистниками-супостатами. Тогда же известнейшей критикессе-конкурентке анонимно вписала в её биографическую статью дату смерти: пусть злая карга офонареет! «Двухходовочка, –напевала Анжела, клацая по клавишам, – двухходовочка» – послала на лицекнижие письмо со ссылкой на Википедию, где стояла подложная дата смерти, пожаловалась в службу поддержки, будто кто-то захватил аккаунт мнимой покойницы; а уж бот Цукерберга выпилил страницу конкурентки вместе со всеми крайне неприятными для самолюбия Анжелы записями.
Гордилась она и «коняшкой», выучившись водить машину, взятую в кредит. 

…За рулём мусоровоза в тот день оказался таджик с купленными правами. Автоледи Анжела «тупила в телефон» и не заметила грохочущего катафалка.
Выбравшись из растерзанного тела и оглядевшись, она поражена и недовольна посмертным пейзажем.

Художница забавных насекомых – Эмилия Дзюбак (Emilia Dziubak, Польша).