«В русском небе вороны и дроны…»
«В русском небе вороны и дроны…»
Разобьём врага и его обоз,
помогай Христос, генерал Мороз.
Что бы враг у себя ни калякал –
на Руси есть забава с древнейших пор:
интервентам клятым давать отпор –
немцам, шведам, ляхам.
Русская смута
1.
Весть дурную слыхали мы от гонца,
что царёво войско бежит с Донца.
Нехорошие разговоры
поползли, мол, сдаваться пришла пора,
а Москва гуляет, царь у одра,
а князья да бояре – воры.
2.
Все вокруг ликуют: сменилась власть.
Недовольным тут же заткнули пасть.
Пировали – хватили лишка.
И уже на майдане гудит народ,
стольный град горит, а в реке плывёт
убиенный Отрепьев Гришка.
3.
Полыхает война на родной земле,
а бояре о мире твердят в Кремле,
лишь бы им усидеть покрепче.
Не сдаётся только честной народ,
всё на фронт последнее отдаёт
и выходит врагу навстречу.
4.
Разобьём врага и его обоз,
помогай Христос, генерал Мороз.
Что бы враг у себя ни калякал —
на Руси есть забава с древнейших пор:
интервентам клятым давать отпор —
немцам, шведам, ляхам.
5.
Ложь сладка и рассчитана на дурака.
Только вера в Отечество наше крепка,
потому – неполжива.
Мы одна страна, мы один народ,
а язык до Киева доведёт.
С нами – Бог, значит, будем живы!
Первое июня
Крик матери и гнев отца,
а я один за всё в ответе.
И горю не было конца,
ведь больше всех страдают дети.
Я ничего тогда не знал
о жизни и животном страхе,
но худо-бедно мир стоял
на трёх слонах и черепахе.
Со школы памятный рубец:
будильник в семь утра разбудит,
а в зеркале глядит отец,
и страшно думать, что же будет,
нет, не со мной, а с ней и с ней,
и с этими двумя помладше.
Мир оказался не прочней
ночных кошмаров детских наших.
...У приграничья рёв арты,
молчат сурово терриконы,
а я готовлю у плиты
шебекинские макароны.
***
Я щи с фасолью и грибами
в канун Страстной томил всю ночь.
В обед горючими слезами
рыдает над тарелкой дочь.
Ей плохо всё: грибы, капуста,
морковь, петрушка и фасоль.
И сознавать до боли грустно:
суповарение – искусство,
а ты попроще быть изволь.
В Страстную пятницу блажен и
свят, кто гордыне вопреки,
поймёт, что сам несовершенен,
как щи и эти вот стихи.
...Не зарастёт на сердце рана,
но твой ребёнок сам в семь лет,
готовит первый свой обед:
зелёный лук, вода из крана
и соль – вкуснее точно нет.
***
Гамлет причитает: «Бедный Йорик!»
Держит на ладони тотенкопф.
«Ты же волонтёр, а не наёмник.
Отчего же смерть пришла в окоп?»
В русском небе вороны и дроны:
к нам на танках мир не завезти.
С Розенкранца срезали шевроны,
Гильденстерн – пропавший без вести.
В королевстве сгнившем и далёком
без тебя и так хватает бед.
Здесь, под градом или солнцепёком,
Гамлет, Гамлет, будешь ты омлет.
***
Март всыпал нам по первое число:
дороги, тротуары замело –
и было не пройти и не проехать.
Приказано: копать от сих до сих,
одну лопату дали на двоих,
по очереди, типа, не помеха.
Оценивая общий фронт работ,
мы костерили вслух небесный фронт,
и – на чём свет стоит – начальство.
Как в космос вышли в сильный снегопад...
...Всё это было ровно жизнь назад,
но снится мне отчётливо и часто.
Кто тот второй, что в снах моих живёт?
И неужели память врёт и врёт,
реальное и вымысел миксуя?
Кто я такой, когда в своей лежу
постели тёплой, жизнью не рискуя?
...К противотанковому приковать ежу,
сжечь заживо, агонию смакуя.
Прогресс был нужен только для того,
чтоб человек сжёг человека
за-жи-во
и, сделав фото, слил его в соцсеть;
чтоб, как погоду обсуждая смерть,
звонил коллега бывший по работе.
А март всё тот же, что сто лет назад:
снег укрывает на земле солдат
и только разговоров, что о фронте.
***
Вот церковь. Вот мемориал,
приют последний и причал
для курских моряков.
Здесь неуместно говорить,
мол, пацаны: им жить да жить.
Не надо громких слов.
Лежат спокойно моряки
в земле, а наверху – венки,
на площади концерт,
шары воздушные, салют,
и взрослые с детьми идут –
есть жизнь, а моря нет.
А если есть оно за той
чертой, последней, роковой,
как жизнь есть после смерти, –
о чём тогда из глубины,
присяге навсегда верны,
молчат мальчишки эти?
***
Все подземные похожи переходы,
выворачивая душу наизнанку.
В душном воздухе обманчивой свободы
светлым будущим заведует цыганка.
Дети с флаерами, нищие старухи,
музыканты и бездомные калеки –
говорят со мной, протягивая руки.
Опустите, опустите же мне веки!
Чтоб безногого не видеть инвалида,
то ли вправду воевавшего в Афгане,
то ли форму нацепившего для вида.
От стыда сгорая, роешься в кармане,
кинешь сотню, потому что виновато
на тебя глядит безногий в переходе.
…Два архаровца, спортивные ребята,
увезут его под вечер на тойоте.
Выходной
Сегодня миру был я очень нужен,
чтоб разгрести весь ворох новостей,
но вместо этого сварганил ужин,
помыл посуду, искупал детей.
Под вечер распогодится. Пока мы
семьёй гуляем в сад, потом – назад,
на всей земле, нон-стопом, без рекламы
творится натуральный ад.
Ни дня без сводок из горячих точек.
И эту жизнь, в бессилии своём,
любить до смерти, сыновей и дочек
обнявши перед сном.
***
Край родной – ломоть отрезанный,
ставший горла поперёк.
Будет мама в день отъезда
подносить к глазам платок.
Ноутбук как связи средство,
стул, к которому привык,
утварь кухонная, книг
стопка – вот и всё наследство.
Комната стоит без мебели.
Жили-были – словно не были.
Наметает южный ветер
снега в аэропорту.
Серебристый ангел смерти
набирает высоту.
На прощание соврёшь: там
с вами встретимся потом –
и идёшь по хлебным крошкам
в занесённый снегом дом.
***
Как бельмо у города на глазу
старый дом стоит на юру.
Я воды из колонки домой принесу,
будет мама купать сестру.
Я большой совсем в сапогах отца,
на затылок ушанка сползла.
А собака соседская из-за угла
и рычит, и бросается.
Плачь не плачь – иди за водой давай.
Нет к колонке другого пути.
Мама станет ругаться: ты где ходил?
Хоть за смертью тебя посылай.
А собака лохмата была и зла,
но куда-то пропала потом.
Я за смертью ходил, я глядел ей в глаза,
мальчик-с-пальчик с пустым ведром.
Художник: В. Васнецов.
