«Не вмещается в дольник солидолом пропахший отец…»

***
Дальний свет переключу на ближний.
Тут осталось ехать полчаса.
На затылок давит как булыжник
Вещий сон. Пора закрыть глаза?

За дорожным памятником — влево.
Ловишь мысль: прекрасна эта смерть:
Разогнался, выпорхнул на небо — 
Серафимом чокнутым гудеть.

***
В горняцкий городок фабричный,
Когда вернешься, — не забудь
Пролепетать под гомон птичий
Про Одиссея славный путь.

Ну разве это не Итака:
Вон архаичный Колизей,
И та же ластится собака — 
Царица брошенных зверей.

***
В зеркале — как дым в саду грушевом — 
Выкипает утренний туман. 
Разговором оборви грошовым 
Мысли, что захлопнулся капкан. 

Мукомольный хруст его не долог.
Вот они предсмертные торги:
Бейся, сердце; снег, лети за ворот;
Забывайтесь, глупые стихи.

АВТОПОРТРЕТ
Коридором шел больничным
Мимо стенда не кури
Мыслью обуян привычной
Не загнуться до зари
 
Видел свет неугасимый
Вскрыв божественный тайник
Меламеда нерадивый
Но прилежный ученик

***
Был декабрь ангинный —
И на градусник больно смотреть.
Я любил эти зимы,
Эту детскую глупую смерть.

Так, болезненный отрок,
Проверяю горячечный лоб,
Бедной рифмою «морок»
Запивая аптечный сироп.

Не вмещается в дольник
Солидолом пропахший отец.
И охрипший приемник
Добавляет беде килогерц.

Не выходят из спальной
Караваны тревожной родни.
И в графинчик хрустальный
Мама слезы роняет одни.

БУРИМЕ
Начинаю: больничная койка,
И матрац отсыревший на ней.
И банально, и пошло, и горько, —
Физрастворный пролился коктейль.

Ну, подумаешь, горькое горе,
Чудо чудное — это пятно.
То напомнит про Чёрное море,
То про чёрное дно.

***
Если вправду жизнь чего-то стоит,
Значит, человек недаром строит
Конуру из болей и обид.

И кому потом какое дело,
Плохо получилось, неумело:
Трещиной расколотый гранит.

Человек сменяет человека,
И не заменяет человека.
Остаётся как рубец, прореха, — 
Дурачок, калека.

И живёт, счастливый недотепа,
Обожатель женских форм,
Положительный, как Дядя Степа
С припасенным к ночи топором.

НА МОТИВ ИГОРЯ КАРАУЛОВА
Я никогда не получу Большую книгу. 
А если что и получу — большую фигу. 
Не потому что бездарь, гад и проходимец. 
А потому что вся поэзия — зверинец.

Свободолюбцы славят клетки золотые. 
И я такой же шимпанзе, как остальные.
Все составляю, будто нет труда иного,
Из ярких кубиков ругательное слово. 

***
Город сошел с ума:
Пробки и кутерьма,
Всюду горят гирлянды.
Я уже сыт по гланды:
Лучше б пришла война.

Честно, без дураков.
Пусть уничтожат кров,
Гонят ребят в окопы,
Точно тупых коров.
Лишь бы не стробоскопы
праздничных кабаков.

Просто устал, остыл.
По снегу скользит костыль.
Точно на поле боя,
Мама, как в монастырь,
Входит в мои покои:
Четыре худых стены
Залпом озарены.

Слева сосед погиб.
Оставил жену и дочь.
Нас накрывает ночь,
Точно ядерный гриб.

Кем я был до войны:
С мнимым чувством вины
Маленьким человеком.
Впрочем, с другой стороны,
Такие и в соре с веком.

***
Меня изничтожат и не пощадят,
Как только залезут на трон
Остатки разбитых ОМОНом ребят,
За то, что я тоже ОМОН.

Дубинкой их сек, электричеством жег,
Чтоб вышибить дурь без следа.
И ненависть к ним наливала висок
Свинцовым уколом стыда.

***
Подарю букет: зверобой и липа.
Ты заваришь чай, как наступит лихо.
Он горчит сначала, потом — привыкнешь:
Замолчишь обиды, меня окликнешь.

А меня давно превратили в слово,
И загнали слово поглубже в горло,
Чтобы ты быстрее нашла другого,
С головой атланта, умом — леггорна.

***
Напротив Никитской церкви
закусочная была.
Гирлянды её померкли,
затихли колокола.

К вечеру собирались
у приоткрытых врат,
и запустить старались
с музыкой автомат.
Пела сначала Вески,
что поворот впереди.

Как на античной фреске,
где со стрелой в груди
падает бедный лучник
(не уберег Господь) —
песни скрипичный ключик
мне вырывает плоть.

Я постарел и глуше
тикает сердце в такт.
Скоро откроют суши-
бар, и да будет так!

Фольгою от шоколадки
купол блестит в окне,
и у церковной лавки
Вески играет мне.