Памяти Натальи Гранцевой... И на день рождения Шекспира, её «подзащитного»

От редакции

В феврале 2024 года от нас ушла Наталья Гранцева, талантливый поэт, литературовед и... «волонтер шекспироведения». Это самоназвание Натальи Гранцевой — отстранение от давно сложившейся ситуации. Две армии «профессиональных шекспирологов» ведут главную Битву при Стратфорде-на-Эйвоне: «Он или не он автор великих сочинений?» Наталья Гранцева, верная стратфордианка, отстаивает авторство великого корпуса сочинений за Вильямом Шекспиром.

Число претендентов на «Брэнд Барда» растет неуклонно: марлеанцы («автор — Кристофер Марло), бэконианцы (Фрэнсис Бэкон), оксфордианцы (граф Оксфорд), ратландианцы (граф Ратланд)... — этот список начала ХХ века ныне утроился. Но даже несогласные с петербургским «волонтёром шекспироведения» отмечают: «Да кто бы он ни был — читать книги Гранцевой о Шекспире всё равно интересно!» 

Русская литература XVIII века — ещё одна страсть и сфера глубоких знаний Натальи Гранцевой. Она блестяще, хотя и запальчиво защищает строки Сумарокова, Ломоносова от забвения. Признает архаичность «Россиады», но её книга о Хераскове — лучший ответ Сомерсету Моэму, писавшему: «Русские помнят со школы писателей XVIII века, но не читают их». Именно Гранцева, один в поле того века воин, своими популярными книгами «Ломоносов — соперник Шекспира?», «Сказанья русского Гомера», «Неизвестный рыцарь России», «Герои России под маской Шекспира», «Чудо о Князе-Крестителе» — повернула вектор внимания современников.
Успех имели и гранцевские «Встречи на Итальянской» («Радио России», СПб) и радиоспектакли по Пастернаку, Ионеско, Пушкину, Платонову, Бунину... но особый интерес Гранцевой все же — 18 век. 
Итак. «Подзащитный из Стратфорда» ждёт, но перед рассказом о её новой (оказалось, последней) работе о Шекспире хочется привести хоть несколько строк петербургского поэта Натальи Гранцевой. Она много лет дарила нам возможность вдыхать «Воздух Петербурга» (титул одной из её книг). Для меня, уверен и для многих благодарных авторов, сей «Воздух» подхватил и запах редакционного чая, и — увы!! — дым неизменных сигарет Гранцевой. А читателям её книг каждая страница — опахалом принесет дыхание Невы (в кавычках и без):

В окруженье тритонов, речных субмарин,
Под охраной сирен, ихтиандров, ундин,
В хороводе русалок холодном
Караваном эпох, завершивших поход,
На погрузку идет обезлюдевший флот
С габаритом высоким надводным.
И по левому борту, как прошлого свет,
Размещается тихий университет,
Как науки святое семейство.
А по правому борту истории вширь,
Как уснувший навек адмирал-богатырь,
Простирается Адмиралтейство...

Поверьте (а лучше, перечитайте) — и вся дальнейшая прогулка по Петербургу, нашей истории запечатлена столь же ритмически, интонационно безупречными строками. «Послесловие к экскурсии» — так я назвал свой очерк о той книге в 1000-м номере Exlibris Независимой Газеты.
С 2007 года Гранцева — главный редактор знаменитого литературного журнала «Нева», — а это история и... камертон нынешнего звучания питерской и российской литературы. 
Ну а далее — мой очерк о её книге. Ритм заглавия возможно напомнит известную «африканскую песню» барда Александра Городницкого, частого гостя, автора «Невы».

Наталья Гранцева, Уистен Оден… и статья британского посла

«Зеркала Шекспира» — новая книга на вечную (с 16-го века) тему: бесчисленные и всё множимые отражения в мировой литературе, культуре и политике сочинений Великого Барда. Известный российский поэт, эссеист и — по недавней авто-дефиниции: «волонтер шекспироведения», — Наталья Гранцева отправляется в эту страну не первый раз: только с именем британца в титуле вышли книги «Ломоносов — соперник Шекспира?» (2011), «Герои России под маской Шекспира» (2015). 
И перед новым разговором просуммируем ранее сказанное. При всем богатстве шекспиро-конспиро-логических пастбищ («А кто вправду за него писал? А какова была его сексуальная ориентация?…») открытия или новые интерпретации Гранцевой лежат строго в поле текстов. 
Оставаясь верной стратфордианкой и в новой книге она рассматривает лишь корпус сочинений, а не корпус (тело) автора!
Например, герцог в «Ромео и Джульетте» обычно понимаемый как сугубо служебная фигура (в его герцогстве сошлись Монтекки с Капулеттями, сошлися и заспорили) у Гранцевой — главный мотор трагедии: желает выдать Джульетту за своего родственника Париса. Материальный интерес герцога, получающего выморочные владения Монтекки, а не вражда двух родов движет сюжет. И Отелло — жертва интриги лишь маскируемой под любовную. Брабанцио, отец Дездемоны и Грациано отец Лодовико — члены одной большой, отчасти мафиозной «семьи», брак их детей оставляет собственность в «семье». А Отелло — плебей, чуждый клану… Подобные пружины она находит, предъявляет в «Гамлете», «Короле Лире». 
В отличие от легкомысленно-французского «шерше ля фам» метод Гранцевой восходит скорее к древне-римскому Куи боно? (Cui bono? Кому выгодно?) 
Главная тема книги: русские в елизаветинской (или шекспировской) Англии, в списках действующих лиц комедий “Бесплодные усилия любви” и “Зимняя сказка”. Шагнув новой Алисой в «Зазеркалье» Шекспира, Гранцева берет в спутники-собеседники двух знаковых британцев: их посла в Москве Энтони Брентона и поэта Уистена Одена. Статья «Шекспир — русский» в «Вопросах литературы» в 2007 году конечно, прогремела: «Сам посол!» И вступление столь величавое:

«По роду своей деятельности я не склонен к провокации. Кем-то было сказано, что настоящий дипломат — это тот, кто думает дважды, прежде чем ничего не сказать».

То есть на полном серьезе. И такая утвердительность, словно английский ответ на вечные русские вопросы «Кто виноват»-«Что делать»-«С кем вы, мастера культуры?»
Буквальный список русских персонажей Шекспира известен. Трое спутников «Бесплодных усилиях любви» представились / притворились русскими. А в «Зимней сказке» Гермиона говорит: «The Emperor of Russia was my Father». Поверхностным знатокам-опровергателям Гранцева напоминает: императором до Петра I титуловал себя и Лжедмитрий I (1605—06 гг.). 
Астрономов, физиков сильнее прочего занимают столкновения галактик, автор «Зеркал Шекспира» увлеченно, даже заворожено рассматривает все детали англо-русского пересечения, взаимодействия рубежа 16—17 веков. Взлёт елизаветинской Англии и наша Великая Смута. В 1602 г. Борис Годунов отправил на обучение в Англию «боярских детей». Микифор Олферьев, Софон Михайлов, Казарин Давыдов, Федор Костомаров учились в Итоне, Кембридже, Оксфорде. В «смутную» Россию не вернулись. 

Гранцева: 

«Только утвердившиеся на троне Романовы шлют в Англию послов с требованием вернуть студентов. Отказы. Исаак Пригожин в очередной (третий) раз везет личное требование самого царя: “Вернуть!” — “Невозможно”. — Один стал англиканским священником, двое уехали в Ост-Индию. Четвертый — в Ирландии в должности… королевского секретаря». 

Это мы ещё не дошли до головокружительных гипотез, пока лишь достоверный исходный факт: русский студент стал фактически консулом короны в Ирландии! Невероятный, увы, малоизвестный у нас карьерный взрыв. В сочетании со следующими косвенными доводами (при царе Борисе был проект женить Федора Годунова на англичанке королевского рода, экстра-усилия Романовых по возвращению студента Федора) делают весьма вероятной гипотезу Гранцевой. Подобно «инкогнито» Петра Михайлова в Англии-Голландии 90 лет спустя, Федор Костомаров — это Федор Годунов. В Москве-1605 убили двойника. 
Россия при Иване Грозном стала важным английским партнером, поставщиком стратегических товаров, а в Смуту, выходит: поставщиком потрясающих новостей, сюжетов. Теперь главный прыжок в «зазеркалье» Гранцевой, её намёк: Шекспиром мог быть один из русских студиозусов. Она показывает: комедия «Сон в летнюю ночь» — продолжение истории девяти (с сопровождавшими) годуновских невозвращенцев. Ещё в нескольких комедиях Шекспира отражены его русско-эмигрантские переживания. 
Но как русские трагические сюжеты могли переплавиться в комедии? — Это Гранцева и выясняет в долгом заочном диалоге с Уистеном Оденом. Шекспировские лекции великого поэта в книге Натальи прорастают то прямыми цитатами, то исходными точками рассуждений. Так «Бесплодные усилия любви» по оценке многих шекспироведов, включая Шайтанова: безусловно слабейшая и вероятно самая первая из комедий Барда, а по мнению Одена: «одна из самых совершенных его пьес». Тут ответом служит полу-вопрос Гранцевой: 

«Если финал (“Бесплодных усилий…”) противоречит жанру комедии, то может пред нами вовсе не комедия?» 

Что ж, вполне по-русски: смех сквозь слёзы. К той зеркальной игре жанров от себя добавлю пример: тогдашнее отражение Ивана Грозного в водах Темзы. Важный политический, торговый партнер Англии, польской пропагандой возведен почти в Нероны, Диоклетианы, но во всяком случае: суровый, могущественный монарх… своим сватовством к королеве Елизавете, а после отказа к её придворной даме Марии Гастингс — приобретает вполне комичные черты. Да и в титуле «Бориса Годунова» Пушкин через запятую ставит: «Драматическая повесть, комедия o настоящей беде Московскому государству…»
А в собрание пьес, по гипотезе Гранцевой отражавших историю России того тяжелейшего периода, помимо комедий входит и трагедия «Цимбелин», где заглавный герой — Борис Годунов. Расследуя в своем стиле мотивы героев, Гранцева одаряет Шекспира комплиментом в своем же стиле: «Точен как журналист-международник». И сама с первой книги своей шекспирианы не упускает даже таких «мелочей», как шрифты: «Обратите внимание! Russia в Первом фолио — в отличие от условных Богемии, Сицилии не дано курсивом».
Подкрепляет её штудии оценка Брентона: 

«Тридцать лет моей дипломатической карьеры я занимался тем, что следил за политическими событиями, давал советы политикам, пытался влиять на политические решения. И по опыту скажу, что не знаю драматурга, обладающего более ясным и проницательным видением политики, чем Шекспир». 

И продолжает галантным реверансом:

«Может, я имею в виду некоего русского кандидата в Шекспиры? Скажем, дьяка или скомороха, бежавшего из Москвы вместе со свитой посольства в Англии. Пораженный странностями островного существования, он увидел все в необычно ясном и точном — шекспировском! — свете». 

А «зеркала» Гранцевой продолжают с этим светом элегантную игру.