«Я не согласился бы отнять жизнь у ягненка,  чтобы спасти человека»

От редакции

Решение ООН объявило день рождения великого индийца (2октября) — Всемирным Днем Ненасилия. Эссе Александра Мелихова вскрывает святую простоту Человека (Ганди) и дьявольскую сложность Проблемы (ненасилия). Он мирно освободил Индию, но результатом свободы стала война, точнее, вереница Индо-Пакистанских войн, конфликтов индуистов и мусульман.

За строками эссе возвышается цельная, простая и величественная фигура Черчилля — «равноудаленного», точнее, равно презирающего и «плодящихся как кролики» индуистов, и мусульман. «Импровизированные привычки, неопрятные системы земледелия, вялые методы торговли и отсутствие собственности существуют везде, где правят или живут последователи Пророка». Но похоже, ненависть к «полуголому факиру» Ганди все же перевешивала. Чармли, биограф Черчилля: «Люди иногда задаются вопросом, почему не слушали предупреждения Черчилля о Гитлере в конце 1930-х годов? Короткий ответ заключается в том, что он использовал точно такой же язык в отношении Ганди в начале 1930-х годов». — Т.е. имперский эгоизм Британии приравнял Ганди к Гитлеру: это всего лишь два политика, грозящие отнять у них набор материальных благ. Да, нелегко приходилось святому, родившемуся в Британской империи.

​

155 лет назад, 2 октября 1869 года родился Махатма Ганди

Политика чужда морали, ибо ее творят не личности, а массы, у которых просто-таки нет такого органа, как совесть. Коим-то и личности пользуются очень избирательно, чаще всего пуская ее в ход, только когда это выгодно. Выгодно психологически или материально, хотя границу эту не всегда и разберешь. Правда, два советских утописта, Солженицын и Сахаров, призывали руководствоваться в политике моральными критериями, однако плоды их деятельности сегодня мало кого вдохновляют. У них на родине, подвергшейся грандиозному эксперименту. Хотя за границей их, возможно, до сих пор считают святыми, не знаю. Но совершенно точно есть один выдающийся политик, во всем мире пользующийся репутацией святого, а его день рождения 2 октября (1869 г.) Организация Объединенных Наций в 2007 году назначила Днем ненасилия. Этого святого зовут Махатма Ганди. Его имя как достойного собеседника, в ироническом, правда, контексте, назвал даже российский президент.
К чему вспоминать о грустном, что в результате деятельности этого апостола ненасилия были убиты, ранены или сделались бездомными миллионы несчастных. При одном только разделении государства на Индию и Пакистан, когда в одном из них мусульмане, а в другом индуисты превратились в беззащитные меньшинства. Но он же этого не хотел, все ужасы творились против его воли! Быть невольной причиной не означает быть ответственным. Или означает? В уголовном кодексе, по-моему, есть такая формула: не предвидел, но мог и должен был предвидеть. Но он же протестовал и даже был убит из-за этих протестов. Уж этим-то он искупил свою вину?
Его смерть можно было бы назвать искуплением, если бы она воскресила убитых, а обездоленным вернула их кров и работу. Но его смерть никого не воскресила и никому ничего не вернула. Убитые остались убитыми, а обездоленные обездоленными. Есть такое выражение: преступное легкомыслие. Начиная любую смуту, каждый должен знать, что взбудораженные массы начинают погромы и войны с такой же неизбежностью, с какой закипает вода, поставленная на огонь. Неужели Ганди мог этого не знать? Или для него декларации ненасилия были важнее реальных насилий? Таким образом мы встаем перед выбором: признать его простаком, не способным предвидеть очевиднейшие последствия собственных действий, или ханжой, для которого красивые слова важнее ужасающих фактов. Третьего вроде бы не дано. Но, оказывается, дано. Третий ответ мы можем найти в общеизвестной автобиографии Ганди «Моя жизнь» (СПб, 2013).

Предисловие начинается со славословий: в 2000-м году, по опросам Би-би-си, британцы, которых он лишил самой роскошной колонии, признали Ганди человеком тысячелетия; им восхищались такие авторитеты как Бернард Шоу, Бертран Рассел, Ромен Роллан, Лев Толстой. Толстой, правда, не дожил до главных его подвигов, но зато, согласно Эйнштейну, современники должны быть признательны Ганди за то, что такой блестящий человек ходил по земле в одно время с ними, а потомки, быть может, и не поверят, что это был не миф, а человек из плоти и крови.
Пока что потомки верят. Предисловие рисует привычную картину: в борьбе за свободу допускалось все кроме насилия, однако англичане прибегали и к избиениям, и к арестам, и даже к казням без суда и следствия, поэтому не все последователи Ганди выдерживали верность собственному принципу, — то здесь, то там вспыхивали вооруженные восстания, и Ганди между риском насилия и слепым подчинением выбирал риск. Так он объяснил свое поведение в суде перед заключением в тюрьму, откуда его выпустили через два года из-за гнойного аппендицита.
Выбирать риск насилия это и значит выбирать гарантированное насилие — все остальное софистика. Когда-то по свету гуляла байка, что при казни на электрическом стуле рубильник включают одновременно шесть человек, чтобы никто не знал, кто настоящий палач. Хотя на самом деле палачами в этом случае были бы все, да к тому же еще и лицемерами. Но в чем в чем, а в лицемерии Ганди обвинить совершенно невозможно: он не только не избегал лишений и опасностей, но прямо-таки рвался им навстречу. Да и в «Моей жизни» он отнюдь не пытается себя приукрасить. И с первых же страниц признается, что главной его целью были не реальные социальные изменения, а — а что? А вот что:

«В течение тридцати лет я стремился только к одному — самопознанию. Я хочу видеть Бога лицом к лицу, достигнуть состояния мокша. Я живу, двигаюсь и существую только для достижения этой цели. Все, что я говорю и пишу, вся моя политическая деятельность — все направлено к этой цели». 

То есть он рвался в земную бучу ради собственного освобождения от земной суеты, ради слияния с Богом, а не ради суетных нужд своей паствы. Было бы хорошо, конечно, если бы Бог велел ему заботиться о ее благе, но ведь Бог, как известно, не спешит беседовать с людьми, о Его целях приходится только гадать. Но Ганди был убежден, что намерения Божества ему прекрасно известны. Вот на пароходе он обличает своего друга и почитателя, что стыдно так дорожить двумя дорогими биноклями, — и добивается того, что грешник выбрасывает их в море. Вот одна из его аксиом:

«Человек, который руководствуется страстью, может иметь вполне благие намерения, может быть правдив на словах, но никогда не найдет истины. Успешные поиски истины означают полное освобождение от взаимно противоположных чувств: любви и ненависти, счастья и несчастья».

Хотя только страсть и толкает к поискам истины, а освобождение от страстей ведет за собой уничтожение всякой активности, как материальной, так и духовной. И «Моя жизнь» переполнена картинами бешеных страстей, которыми Ганди реагирует на отклонения от его идеала, — начиная с уничтожения ни в чем не повинных биноклей. С той только разницей, что собственные страсти он не называет страстями. Их он считает приверженностью к истине. Он и не прикидывался, что ему очень уж дорога такая суета, как нужды народа:

«Осуществить реформу жаждет всегда сам реформатор, а не общество, от которого нельзя ожидать ничего, кроме противодействия, недовольства и даже самого жестокого осуждения. В самом деле, почему бы обществу не считать регрессом то, что для реформатора дороже жизни?»

А жизнь человека для него не дороже жизни ягненка: «И я не согласился бы отнять жизнь у ягненка, чтобы спасти человека». — И уж тем более жизнь человека не дороже высшего принципа, если даже это жизнь самого близкого ему человека. Хотя бы формально близкого. Когда жена Ганди после тяжелой операции оказалась на краю смерти, он запретил врачу подкреплять ее мясным бульоном — принцип важнее. Жена все-таки выжила, хоть он и не позволил ей выздоравливать в греховной больнице, но закончила она свои дни все-таки в тюрьме.
Жизнь, смерть, тюрьма, свобода — для борца за освобождение от колониального гнета это такие мелочи. Да и сам гнет был важен только потому, что противоречил какому-то принципу. Противоречил истине. Но что в таком случае есть истина, что является ее критерием? «Поскольку вера моя незыблема, я считаю ее равноценной опыту». — Иными словами, неколебимое убеждение равноценно наблюдению. Во всех судьбоносных вопросах, от которых зависит жизнь миллионов, Ганди прислушивался «лишь к внутреннему голосу». Даже в вопросах медицинских: 

«Затяжной характер плеврита вызвал у меня некоторое беспокойство, но я знал (выделено мной, — А.М.), что вылечиться можно не путем приема лекарства внутрь, а изменениями в диете, подкрепленными наружными средствами».

Однажды он вдруг «всецело» уверовал в лечение землей: когда его сын Рамдас поранил руку, он промыл ему рану и приложил к ней «чистый компресс с землей» и сверху наложил бинты. И проделывал эту процедуру в течение месяца, но рука все-таки зажила: молодой организм справился с лечением:

«Этот и другие опыты укрепили мою веру в домашние средства, и я стал применять их смелее. Я пробовал лечение землей и водой, а также постом в случае ранений, лихорадки, диспепсии, желтухи и других болезней, и в большинстве случаев успешно. Однако теперь у меня нет той уверенности, которая была в Южной Африке, а опыт к тому же показал, что такие эксперименты сопряжены с очевидным риском. Я ссылаюсь здесь на эти эксперименты не для того, чтобы убедить в исключительной эффективности моих методов лечения. Даже медики не могут выступать с такими претензиями в отношении своих экспериментов. Я хочу только показать, что тот, кто ставит себе целью провести новые эксперименты, должен начинать с себя. Это дает возможность скорее обнаружить истину, и Бог всегда помогает честному экспериментатору».

Начинать с себя, Бог помогает честным — неужели можно руководствоваться этими детскими сказками, когда речь идет о судьбах миллионов? Но жертвенность простаки принимают за правоту, хотя они не имеют между собой ничего общего. Так кем же нужно быть, чтобы проповедовать ненасилие и заниматься деятельностью, заведомо ведущей к насилию? Ганди же видел, с кем имеет дело: «Я давно заметил пристрастие народа к возбуждающей деятельности и нелюбовь к спокойным конструктивным усилиям». — Для этого нужно быть религиозным фанатиком, уверенным, что его личная уверенность и объективная истина это одно и то же. А истина не только угодна Богу, но еще и ведет к победе.
Победа — уход Британии из Индии — и в самом деле была достигнута. Ценою огромных жертв, о которых не вспоминают, исполняя гимны кротости и жертвенности Ганди. Зачем омрачать красивую легенду о праведнике, одним только смирением обезоружившим дракона. Пускай себе легенда живет, тем более что не в нашей власти ее разрушить. Не дай Бог только, чтобы ее использовали в качестве практического воодушевляющего примера, а я в завершение напомню, каким кротким и мудрым путем Ганди предлагал разрешить еврейский вопрос. В «Моей жизни», лет за десять-пятнадцать до начала Холокоста Ганди уже объяснял несчастья евреев их претензиями на религиозное избранничество: 

«Древние евреи считали себя, в отличие от всех других народов, народом, избранным Богом. Это привело к тому, что их потомков настигла необычная и даже несправедливая кара». 

А когда гонения на германских евреев уже развернулись вовсю, хотя до «окончательного решения» еще мало кто был способен додуматься, в ноябре 1938 года Ганди опубликовал статью «Евреи», в которой предлагал евреям в Палестине защищаться против арабов, «не поднимая даже мизинца»; к подобной же кротости он призывал и немецкое еврейство. Глава бомбейских сионистов Шохет печатно возразил ему, что евреи практиковали ненасилие в течение двух тысячелетий, однако этим нисколько не устыдили своих врагов, но убежденность Ганди он ничуть не поколебал: 

«Я сочувствую евреям. ...Если бы когда-либо могла быть оправданная война, во имя и для человечества, война против Германии, чтобы предотвратить бессмысленное преследование целой расы, то она была бы полностью оправдана. Но я не верю ни в какую войну...».

Он пытался убедить и Гитлера в том, что войны бесполезны. Приблизительно за месяц до вторжения в Польшу Ганди написал ему проникновенное письмо:

Дорогой друг, друзья побуждают меня написать Вам для блага всего человечества. Но я не соглашался выполнить их просьбу, потому что чувствовал, что любое письмо от меня было бы дерзостью. Но сейчас что-то подсказывает мне, что я не должен просчитывать последствия и мне следует обратиться к Вам, чего бы это мне ни стоило. Очевидно, что на сегодняшний день Вы являетесь единственным человеком в мире, способным предотвратить войну, которая может низвести человечество до состояния дикости. Стоит ли платить такую цену за достижение цели, какой бы значимой она ни казалась? Может быть, вы прислушаетесь к призыву человека, который сознательно отверг войну как метод, добившись при этом значительных успехов? В любом случае, прошу прощения, если мое письмо к Вам было ошибкой. Искренне ваш, М. К. Ганди

А когда война уже была в разгаре, Ганди обратился к Гитлеру еще раз:

Мой друг, то, что я так к Вам обращаюсь, — не формальность. У меня нет врагов. В последние 33 года делом моей жизни было заручиться дружбой всего человечества, относясь по-дружески ко всем людям вне зависимости от расы, цвета кожи или вероисповедания. Мы не сомневается в Вашем мужестве и в том, что Вы преданы своему отечеству, также мы не верим в то, что Вы представляете из себя чудовище, каким рисуют Вас Ваши оппоненты.
Тем не менее как Ваши собственные сочинения и высказывания, так и слова Ваших друзей и почитателей не оставляют сомнений в том, что многие Ваши действия чудовищны и не соответствуют понятиям о человеческом достоинстве. Поэтому мы, вероятно, не можем пожелать успеха Вашему оружию. Мы выступаем против британского империализма не меньше, чем против нацизма. Наше сопротивление, однако, не направлено на то, чтобы нанести ущерб британскому народу. Мы стремимся убедить их, но не одержать победу на поле битвы. Метод ненасилия способен нанести поражение союзу всех самых ожесточенных сил в этом мире. Если не британцы, то другая держава, вне сомнений, победит Вас Вашим же оружием. Вы не оставите своему народу наследия, которым он мог бы гордиться. Искренне ваш, М. К. Ганди

На этот раз Ганди позволил себе кое в чем упрекнуть фюрера, хотя и признал британский империализм не менее враждебной ему силой, чем нацизм. Но все же в интервью 1946 года Ганди уже без оговорок назвал Холокост величайшим преступлением современности. Хотя и евреям следовало бы действовать более возвышенно: всем кагалом броситься в море со скал. Это героическое всенародное самоубийство устыдило бы и Германию, и весь остальной мир. Это настолько мудро и практично, что потомки, пожалуй, и впрямь не поверят, что такое мог предложить реальный человек из плоти и крови.

​