АЛЕВТИНА

1

 

Циклоп испоганил ей всю жизнь. Правда, когда они вступали в законный брак, его еще звали Николаем и как все нормальные люди, он имел два глаза.

 

Годика через три после свадьбы разлюбезный ее муженек в сильном подпитии катился домой из соседнего села. Несмотря на тьму египетскую, он решил сократить дорогу и свернул напрямую, через поросшие кустарником овраги. На крутом склоне его понесло юзом, и в кусты эти он влетел Николаем, а вылетел из них Циклопом. С той поры продолжили они свое семейное существование с тремя глазами на двоих.

 

Несмотря на прозвище, Циклоп был человеком тонкого воспитания. Мамаша его всю жизнь заправляла в сельпо и могла себе многое позволить. Так что сыночек ее единственный с детства от квасу нос воротил, женихом форсил в штанах-дудочках и курил исключительно «Беломорканал».

 

Учиться он, конечно, брезговал. Из всех бумажек про грамотность имел лишь справку окояновского СПТУ о незаконченном электрическом образовании. С помощью этого документа его держали в колхозе ответственным за короткие замыкания, однако местные жители его к себе приглашать опасались. После произведенного Циклопом ремонта можно было запросто включиться в цепь в качестве полупроводника.

 

Ясное дело, такой изнеженный человек не мог заниматься грубым физическим трудом и поэтому все свое время посвящал получению удовольствий.

 

Пока свекровь работала в сельпо, он ежедневно приходил к ней как на службу, получал бутылку «огненной воды» и располагал собою в зависимости от времени года и образовавшихся погодных условий.

 

С уходом старухи на пенсию, ежедневным оброком была обложена Алевтина. Она бранно ругалась и порой дралась чем попало, но с неизменным успехом Циклоп каждое утро уходил из дома с трояком на покупку допинга. При этом самогону его организм не принимал, и он нуждался в дорогостоящих заводских изделиях. Валентина зачастую отдавала последние копейки, лишь бы паразит отцепился и не отчудил чего повеселее. А на какие фокусы был способен супруг, она хорошо знала.

 

Лет десять назад, когда они еще жили в доме свекрови, произошел такой случай.

 

Тогда вся страна играла в «Спортлото». Не избежала соблазна и их семейка, в надежде, что дуракам везет. И вправду, однажды свекровь нашла на комоде заполненный Циклопом талончик на предстоящий розыгрыш лотереи. Бумажку она прибрала, чтобы ненароком не затерялась. На следующий день пришла из райцентра газета с выигравшими номерами. Свекровь напялила очки, стала проверять. Глазынькам своим она не поверила, когда увидела, что на билетик выпало семь тысяч целковых. Тогда автомобиль пять тысяч стоил. Позвала Алевтину. Та тоже малость опешила. Стали думать, как быть. Циклопу говорить не хотелось. Больно ненадежный компаньон. Но за выигрышем надо ехать в Нижний. А как? Страшно ведь беззащитной бабе с такими-то деньжищами по автобусам мотаться.

 

Сказали-таки ему про свалившееся на семью счастье. Циклоп ехать в Нижний не хотел, упирался. Мол, маета да морока. Опять же, там без взятки выигрыш не получишь. Подмазать надо, а он последнее время поиздержался.

 Свекровь погоревала малость, потом сныряла в подпол, вырыла из песка заветный чугунок и достала полторы тысячи, спрятанные от наследника про черный день. Отдавая их сыночку на подкуп должностных лиц, она Христом Богом просила не дурить и не разгульничать.

 

Неделю Циклоп пропадал в Нижнем и вернулся без денег, но весьма довольный командировкой. Правда, единственное его моргало так опухло с похмелья, что глянуть в него было невозможно. А глянуть и возопить о совести очень хотелось.

 

Как показал перекрестный допрос, никаких выигрышей они не выигрывали. Просто пользуясь тем, что газеты приходят из райцентра с опозданием на день, это парнокопытное не поленилось туда сгонять, узнать счастливый номер и подкинуть соответственно заполненный билетик мамаше.

 

Так что, нечаянная радость была недолгой.

 

Циклоп нисколько не совестился содеянного и довольно крякал, вспоминая свои приключения на берегах великой русской реки.

 

В конце концов, Алевтина накопила немного денег, приобрела маленький домик на соседней улице и отделилась от своего мучителя. Тот остался жить в их колхозной двухкомнатной квартире со всеми удобствами, но вскоре понял, что так дело не пойдет. Обихаживать себя он никак не привык.

 

Однажды вечером его одноглазое мурло без предупреждения появилось на пороге ее избы. В руках Циклоп держал мешок со старыми кастрюлями и сковородками, которые она не взяла с собой по ненадобности.

 

- Вот, забыла, значит, утварь. Я принес – сказал он и устроился на диване –  поесть-то что-нибудь сготовила?

 

Алевтина от неожиданности хлопнула ртом и как во сне налила ему миску борща. Циклоп огляделся в поисках винно-водочной продукции, ничего не увидел, махнул рукой, слопал борщ и завалился спать на диване.

 

Любуясь на это сопящее сокровище, Алевтина горестно подумала, что жизнь у нее сложилась хуже некуда. Правда, хоть мысли о дочке успокаивают. Та устроилась в Нижнем неплохо. Поначалу, правда, помытарилсь. Но со вторым мужем ей повезло. Так что, дай Бог.

 

А ей, Алевтине, Господь счастья не отмерил. Если считать, что замужество за Циклопом и было ее судьбой, то видно, несет она крест за свои, а может и за чужие грехи.

 

Алевтина посмотрела на свои натруженные руки, вспомнила о венах, уже проявившихся на ногах, о морщинах, раньше времени иссекших лицо и тяжело вздохнула. Ее единственная женская сила тянула на себе полгектара картофельного поля, огород, трех свиней, бычка и всякую птичью мелочь. Без этого хозяйства не прожить. Что же тут останется от женской красоты? Разве что волосы еще не потеряли упругой жесткости, да в глазах сохранился голубой блеск. Но этого маловато, чтобы кому-нибудь понравиться.

 

«Господи, что это я – подумала Алевтина – скоро на пенсию, а я все про любовь. Стыдно уж».

 

Потом вспомнила о романах в духе знойной Аргентины, которые регулярно сотрясают Сопатино. И участвует в них не только зеленая молодежь. Вот на прошлой неделе с треском обрушился еще один любовный треугольник.

 

Главбух окояновской стройконторы Наталья Бунькина выследила-таки своего благоверного, шаставшего в Сопатино к школьной учительнице Соньке Мышиной.

 

Последний акт их встречи втроем на сопатинской земле смотрели всем селом.

 

Сначала из дверей сонькиного дома выпала она сама в халате на голое тело. За ней колесом крутанулся Натальин супруг в сандалиях на босу ногу. Последней скакала сама Наталья, вращавшая над головой скалкой, как Чапаев шашкой. Учительница сиганула в заросли высокой крапивы и тем спасла себе здоровье, а может быть, и саму жизнь. А семья Бунькиных с визгом и криком прошлепала подошвами по асфальту в направлении Окоянова. Зрители сожалели, что им не привелось увидеть, какую же финальную точку Наталья поставила в этом сериале. А ведь всем действующим лицам под пятьдесят. Так что списывать себя еще рановато. Если хочется, значит, сбудется.

 

Алевтина подошла к шифоньеру, открыла дверцу и осмотрела висевшие на плечиках платьица. Какой-то непривычный червячок холодил сердце и тревожил ее. Она посмотрелась в зеркало, поправила растрепанные волосы и снова села. «Вот оно что - пришло ей в голову – шефы ведь из Нижнего едут». Она снова взглянула на себя в зеркало и улыбнулась. Ну, едут, так едут. Им приезжать да уезжать, а нам встречать да провожать. Что с того.

 Алевтина выключила свет и легла в свою койку. Засыпая, посмотрела на ходики, тикавшие на стене. Ей показалось, что кошачья морда на часах лукаво улыбается и подмигивает ей блудливым глазом.

 

2

 

Колхоз уже давно превратился в АОЗТ и перебивался с хлеба на квас, а шефы продолжали регулярно приезжать каждую осень. Толку от них большого никогда не было, а сейчас и подавно. Правда, они кое-как подбирали потерянную на полях картошку, делали другую случайную работу, на оплату не претендовали и даже наоборот, платили за продукты, которые увозили с собой в Нижний. Колхозники их приездам были рады, так как в отличие от прежних лет, АОЗТ их за свой счет не содержало, а значит и урону было мало, зато развлечения хоть ненадолго появлялись.

 

Сплоченный заводской коллектив ни одного вечера не проводил на сухую. В клубе гремели танцы и на свободных сельских жительниц, которых в Сопатино было с избытком, устанавливался устойчивый спрос. Большинство гостей бывало здесь регулярно и кое-кто поджидал их приезда с затаившимся сердечком.

 

Алевтина, правда, к таким не относилась. Сильно выматывала ее повседневная каторга и сражения с Циклопом. Все-таки для сердечных приключений нужно хоть немножко свободных сил и здоровья. А еще больше – желания. Ничего этого у нее не было.

 

Помнится, когда еще жили в просторном доме свекрови, каждую осень одна комнатка сдавалась шефам. Был случай, когда в ней три недели квартировали два молодых симпатичных мужика, по очереди подававших Валентине самые недвусмысленные знаки внимания. Но ей это казалось настолько глупым, что даже всерьез она такое не могла воспринять. А ведь тогда знала еще за собой тягу к любовному делу, потому что Циклоп из двух возлюбленных выбрал водку, а жену послал подальше.

 

Да вот тело хотело, а душа не радела. Маринка еще девчонкой была, всю заботу из нее вынимала.

 

Ежегодные приезды шефов будоражили свободное женское население Сопатина, и многое из бабских разговоров доходило до ее ушей. Алевтина порой удивлялась, с какими роковыми страстями погружались ее подруги в романы с нижегородцами, сколько слез, разговоров, телефонных звонков и прочей любовной бижутерии летало в эфире после их отъезда. Она воспринимала все это с юморком, полагая, что такое бывает от баловства. В ее представлении отношения с мужчиной случайного характера иметь не могли. Если Бог даст – значит, будет мужик, если не даст – значит, будет Циклоп. А специально она делать ничего не станет.

 

 Следующее утро началось со сцены у фонтана. Не то Циклоп совсем дисквалифицировался как знаток женской души, не то его задавило похмелье, но он начисто забыл о своем статусе изгнанника и разбудил Алевтину привычным сипением прокуренной глотки:

 

- Похмели что ль, Алевтина! Сухота!

 

Тихая ярость овладела проснувшейся женщиной. За окном светило яркое сентябрьское солнце. Природа праздновала погожие деньки. Встать бы с радостным сердцем, выйти с любимым человеком за околицу и обнявшись смотреть, как птицы играют осенние свадьбы над пожелтевшим лесом.

 

И вот тебе, радость – смотреть на эту ненавистную морду. Не глядя на мужа, она поднялась из постели, накинула поношенный халатик, подошла к двери, открыла ее и с тихой, ледяной яростью сказала:

 

- Уходи и не приходи. Если хочешь жить.

 

Циклоп почувствовал пропитой печенью, что она не шутит, подхватил пиджачок, цапнул на комоде пузырек с валокордином, сунул его в карман и бочком вытрусился из избы.

 Алевтина села не постель и зарыдала в голос так, как наверное не рыдала с детства.

 

Слезы неудержимо лились из ее глаз, конвульсии сотрясали тело, сердце схватило беспощадными жгучими клещами.

 

Отплакав, она подошла к рукомойнику, посмотрела на свои голубые глаза в  зеркале и стала умываться.

 

«Видно, вовремя гости едут – подумала она – самое время разгуляться. Черт меня побери со всеми моими несчастьями».

 

3

 

Май выдался теплым. Волжский откос покрылся свежим зеленым пухом первых березовых листочков и новой травы. Теплоходы разрезали носами сгрудившиеся на воде облака, выплывали на синюю небесную гладь и парили между землей и поднебесьем, как гигантские белые странники, потерявшиеся во времени. Жадные крики речных чаек, стаями охотившихся за рыбешкой, напоминали о приближении блаженного волжского лета.

 

Алевтина стояла на смотровой площадке откоса и смотрела на Нижний Новгород.

 

Далеко внизу, на Стрелке, Ока впадала в Волгу. В слиянии этих могучих потоков чувствовалась такая сила, такое торжество живого движения жизни, что это не могло оставить равнодушным ни одно сердце.

 

Вокруг кипела жизнь. Перекликаясь между собой, бегали буксиры, словно цапли клевали носами портовые краны, неспешно выходили на стрежень окские гости.

 

Заглядевшись на эти картины, она не заметила, как сзади подошел Игорь. Он был уже по-летнему одет: в светлой рубахе и джинсах. Давно не стриженные его русые волосы растрепались на ветерке. За прошедшую зиму Игорь немного похудел, но выглядел таким же улыбчивым и располагающим к себе как тогда, осенью.

 

Тогда все случилось так, как и предчувствовало ее сердечко.

 

Потом, возвращаясь к своей первой ночи с Игорем, Алевтина стала  верить, что он послан ей Силами Небесными как отдушина за все ее страдания. А случилось все настолько просто и настолько неотвратимо, что это не могло быть игрой капризов двух людей.

 

Они познакомились на второй день приезда шефской бригады. Незнакомые мужчины в спецовках копались у культиватора, когда она проходила мимо. Один из них повернулся к ней и, показывая окровавленный, сбитый ключом палец, спросил, нет ли чем перебинтовать. Алевтина пригласила его к себе в дом, и пока делала перевязку, они познакомились. Уходя от нее, Игорь спросил, может ли придти к ней вечером на чаек. Со сжавшимся сердцем она ответила согласием.

 

Так просто и хорошо все началось, но уж очень быстро кончилось. Когда шефы уезжали, Алевтина без сильного сожаления прощалась с Игорем. Хороший он был мужик. И характером добрый, и в постели сильный, и ласки от него было много. Но она не умела быстро меняться и оставалась все той же измученной жизнью женщиной, которой предстоял еще долгий путь возвращения к себе. Ну и конечно, временность их отношений не позволяла ей забыться в его объятиях. Игорь был немного моложе Алевтины и ей казалось, что у него в Нижнем есть подружки куда симпатичней и ухоженней, чем она.

 

В тоже время Алевтина подсознательно понимала, что в мире опытных людей многие суждения делаются не по холености кожи и ухоженности ногтей, а по вещам невыразимым, зато решающим в оценке человека. Этим чутьем она знала свою цену – цену стойкой в жизни и безоглядно верной женщины, что среди егозливых ее сестер по полу не так уж часто встречается. Ей было незнакомо чувство неполноценности, которое бывает иногда у селянок при встречах с горожанами. Напротив, у нее было ощущение того, что она – часть окружающего ее сельского мира, такая же неразделимо цельная как этот мир, и такая же неспособная меняться в угоду чему-то несерьезному, например, городским привычкам и модам.

 

После отъезда Игоря она стала вспоминать проведенное с ним время и думать о том, каким же должен быть ее мужчина. И постоянно она приходила к выводу, что ее мужчина должен иметь всего лишь три качества - он должен быть трезвым и работящим да не заглядываться на других женщин. С тайной усмешкой Алевтина ловила себя на мысли, что, наверное, это и есть идеал каждой русской бабы. А в том, что в России все женщины – бабы, она была бесповоротно уверена. О других странах судить не бралась. Не бывала.

 Игорь был ей симпатичен потому, что многое в жизни повидал, и этот нелегкий опыт хорошо отстругал его. Он не красовался, не врал, не винил в своих изменах супругу и вообще, вел себя также естественно, как и Алевтина.

 

В последнюю ночь он сказал, что получил от нее много тепла, отдохнул душой, и если она не против, готов продолжить отношения. Иногда он мог бы приезжать к ней из Нижнего. Алевтина не стала ничего обещать и планировать. Сказала лишь, что и он ей помог немного очухаться от черной тоски и взяла его рабочий телефон. Мол, буду в гостях у Иринки, может, позвоню.

 

Сейчас она закончила весенние работы на своем участке и приехала к дочери повидаться. Занималась с внучкой Натулькой и поначалу не хотела тревожить Игоря. Потом, отдохнув немного и развеселившись душой, решила-таки позвонить. Хочется же женщине иногда развеяться. Оказалось, он уже по старому телефону не значится, но сослуживцы дали новый. Игорь откликнулся на звонок очень живо и через час примчался на место встречи, которое известно если не всей стране, то уж точно, всему Поволжью – к памятнику Чкалову на откосе Волги.

 

Они сидели в кафе неподалеку от Кремля, пили кофе и коньяк и разговаривали о прошедшем с осени времени. Правда, больше рассказывал Игорь, который за это время ушел с завода и работал в коммерческой фирме. Он стал прилично зарабатывать, но не кичился, а напротив, говорил, что теперь день его грядущий в потемках.

 

Под влиянием выпитого они немножко разгорячились, и Игорь предложил в ближайшие выходные махнуть по Волге на теплоходе. После долгого паралича, стал оживать пассажирский флот. С весны трехпалубник «Феликс Дзержинский» стал делать рейсы от Москвы через Нижний до Макарьева. Там пассажиров выпускали на берег для посещения Макарьевского монастыря, а затем судно вставало на ночевку. Туристам предлагалась развлекательная программа. Утром теплоход уходил на Нижний и к обеду причаливал у речного вокзала.

 

Эта не очень продолжительная экскурсия стоила немалых денег, но теперь Игорь мог себе такое позволить. Будучи «подшофе», Алевтина загорелась мыслью отдохнуть как следует и дала согласие.

 

Когда Иринка узнала, что мать с каким-то знакомым собирается в поездку на «Дзержинском», она каталась по дивану в припадке хохота.

 

- Мамулечка, да там же одни бандюки с обкуренными ляльками. Что вы там, два старых чудака делать будете, да на вас там пальцами будут показывать.

 

Алевтина засомневалась и снова позвонила Игорю. Однако тот развеял ее сомнения и сказал, что его знакомые в таком же, как они, возрасте, уже катались до Макарьева и остались весьма довольны.

 

Будь что будет, решила Алевтина, не велико приключение, чтоб его бояться. Они пошли с дочерью на рынок, купили хорошо подошедшие ей джинсы, босоножки на каблучке и легкую холщевую курточку с каким-то лейблом. Дома дочка одела ее в обновы, «подмакияжила» по-своему и устроила смотр.

 

- Мамуля, ты еще на тридцать пять тянешь. Как можно с твоей работой фигуру сохранить? А когда улыбаешься, зубы как жемчуг светят. Ведь ни разу не лечила. Какая ты у меня красулечка! Выпускаю тебя «в люди». Смотри не подкачай! Только руки сегодня весь вечер в мыльном растворе отмачивай.

 

В субботу, в двенадцать пополудни они с Игорем встретились на речном вокзале и заняли двухместную каюту на белом, как лебедь, теплоходе. При виде чистенькой, богато обставленной каюты, отутюженных кителей стюардов и нарядно одетых пассажиров, среди которых, и вправду, были бандитского вида парни и распутной внешности девчонки, к Валентине пришло ощущение праздника. Она охотно согласилась на предложение Игоря подняться в буфет и отметить начало путешествия.

 

Интерьер буфета поразил ее своей роскошью. В таких помещениях ей раньше бывать не приходилось. Официанту было заказано шампанское. Под тихую ненавязчивую песенку какого-то француза они потягивали ледяную пьянящую жидкость и смотрели, как от теплохода отдаляется речной вокзал.

 

Потом они вышли на верхнюю палубу и стали смотреть на проплывающие мимо берега в майских садах под теплой небесной голубизной. Игорь обнял ее за плечи, Валентина прильнула к нему и забылась в охватившем всю ее блаженстве. Теплоход приветствовал низким басовитым гудком встречные суда, с берега ему махали руками мальчишики–рыбачишки, за кормой носились чайки, выхватывая рыбью мелочь из буруна. Все жило, все кипело радостной симфонией зрелой весны.

 

Когда пригороды Нижнего закончились, речная гладь опустела. Лишь иногда были видны рыбацкие лодки да парусные ялики отдыхающих. Редко-редко проходила баржа-самоходка или пыхтел торопыга-буксир. Былое судоходство пока не восстановилось.

 

Постояв еще немного на палубе, они спустились в ресторан на обед. Салон был уже полон гостей, которые шумно разговаривали и смеялись, чокались рюмками и вовсю наслаждались жизнью.

 

Ее увлекла атмосфера праздника среди нарядных, беззаботных людей, и она с удовольствием включилась в это веселое действо. Время за столом летело незаметно. Бегали официанты, лилась приятная музыка, где-то в углу уже хором запевали подвыпившие гости, отяжелевшие от выпитого и съеденного, Валентина с Игорем наконец-то встали из-за стола и пошли к себе в каюту отдохнуть.

 

Когда они снова вышли на палубу, солнце уже склонилось к горизонту и теплоход приближался к Макарьеву.

 

Валентина окинула взглядом открывшуюся картину и замерла в тихом восхищении. С правого борта, впереди, за низкими островами спускался к реке старинный Лысков. Его утопающие в вишневом цвету домики отсвечивали на закат оранжевыми искорками окон, а маковки церкви на вершине холма, казалось, растворялись в бесконечной глубине вечернего неба.

 

Слева, на низком берегу, выплывал древний Макарьевский монастырь, окруженный крепостными стенами. А впереди, по фарватеру, уходила за далекий горизонт широкая алая лента Волги, отражавшая и храмы монастыря, и лиловые тени откосов, и груды вечерних облаков в золотисто-багряных окладах. Над всем этим великолепием царила поднебесная, пронизывающая душу тишина.

 

Теплоход замедлил ход, развернулся и отдал якоря у запустелого пирса, рядом с крепостными стенами монастыря. Капитан приглушенной связью объявил об экскурсии в монастырь, где должна была начаться вечерняя служба. После сытного и пьяного обеда пассажиров разморило и желающих нашлось немного. Алевтина с Игорем направились к центральному входу с небольшой группкой молодежи. Те сразу скрылась за воротами монастыря, а они постояли, полюбовались им со стороны Волги.

 

Крепостные стены были сложены из гладкого дикого камня и вблизи казались непреодолимо высокими. Мощные караульные башни охраняли спрятавшиеся за ними хрупкие и стройные фигуры церквей. Кресты храмов блистали золотом на фоне пылавшего в небесной тишине заката, и казалось, не было ничего вокруг, кроме этого средоточия православной веры, как будто парившего в пространстве.

 

Они миновали ворота и услышали звуки хора из открытых дверей церкви. Алевтина потянула Игоря туда, и они вошли в полумрак храма, подсвеченный золотыми лучами заката, проникавшими через окна. Редкие темные силуэты монахинь стояли перед алтарем. Невидимый хор выводил на клиросе «Богородице, Дево, радуйся…»

 

Алевтина подошла к иконе Богородицы и начала молиться за Маришку и Натку, как умела. Молитв она не знала. Но слова шли от сердца, и обращение к Божией Матери лилось просто и складно.

 

Игорь постоял минуту у нее за спиной, затем отошел в сторонку и присел на скамейку у стены.

 

А Алевтина продолжала стоять перед Царицей Небесной, уйдя в свои думы. Мелодия хора увела ее куда-то в поднебесные выси. Она смотрела на освещенное лампадой лицо Богородицы, и теплое чувство прикаянности разливалось в душе. Как будто она, маленькая девочка, прижалась в детском горе к материнским коленям, а Матушка закрыла ее руками, гладит, успокаивает, источает нежность, и нет ничего крепче на свете, чем любовь между ними. Ей казалось, за образом Богородицы разливается благостное лучезарное небо, и ее ждет там бесконечное счастье.

 

Игорь тронул ее за плечо и кивком дал понять, что пора возвращаться на судно. Когда они вышли из монастырских ворот, уже стемнело. Теплоход стоял на мерцающей звездами реке, как сияющий огнями пришелец из другого мира, оказавшейся в чуждой ему, темной и спящей природе.

 

Но вот на нем рассыпалась пробная дробь ударника, усиленная в неимоверные децибелы, затем пустила ноющую змею электрогитара, а следом какой-то неведомый электронный инструмент исторг могучий скрежещущий звук, будто очнулся от миллионнолетнего сна ископаемый птеродактиль и возвестил об этом затаившуюся в страхе округу. Невидимый певец взвизгнул на англоподобном языке и, закрутив вечерний воздух в ревущий смерч, начал гонять его по округе, наталкивая на откосы, бросая на воду и завихряя вокруг монастыря. Грохот ударников и вой саксофонов создавали такое впечатление, будто сто чертей вопили и колотили по палубе копытами. Алевтине почудилось, что от крестов Макарьева отлетают молнии, отражая это неистовство агрессивных животных инстинктов.

 

Неожиданно для себя она взяла Игоря под локоть и сказала, что не хочет возвращаться на корабль. Ей даже издалека была невыносима эта какофония. Она не умела объяснить ему, что вынесла из храма что-то очень хрупкое и драгоценное, а такая музыка выворачивает у нее все внутри. Наверное, Игорь понял ее состояние. Он быстро сбегал к теплоходу, поговорил о чем-то со старшим стюартом и, вернувшись, весело сказал:

 

- Ну, теперь гуляй, не хочу. Отправление в шесть утра. А до этого времени – свободны.

 

- Вот и хорошо. Будем всю ночь гулять. А теперь, пожалуйста, пойдем опять в церковь.

 

На сей раз двери церкви были плотно прикрыты, чтобы дискотека не мешала

службе.

 

Игорь купил у свечного ящика свечей и дал ей несколько штук. Продававшая свечи молодая монашенка внимательно посмотрела на нее и сказала:

 

-Если вы хотите записки подать, то вон там столик и листочки. Завтра на литургии за ваших близких помолятся.

 

Валентина с Игорем подали записки, и немного задержавшись у ящика, Валентина спросила монашенку, нельзя ли у нее кое-что спросить в удобное для той время. Девушка охотно согласилась поговорить с ней после службы.

 

Вопрос у Валентины назрел давно, но раньше она не знала, как к нему подступить.

 

С возрастом ее стало мучить ощущение неправильности внутренней жизни. Постепенно она начала понимать, что это вызвано отсутствием веры в душе. Как и большинство русских людей ее поколения, Валентину в детстве крестили. Но это было единственной ниточкой, связывающей ее с православием. Вся ее жизнь прошла в обстановке безбожия. Церкви в округе были разрушены, священники отсутствовали, в школе и на работе проповедовали атеизм.

 

Однако к своим сорока пяти годам она стала чувствовать сердцем, что Бог – это не выдумка, а таинственная и могучая сила, которая вершит судьбами людей. В ней выросла потребность попасть в луч этой небесной силы и дать своей душе новую жизнь. Но она не знала, с чего начать, и хотела спросить об этом монахиню.

 

Когда замолкли последние звуки хора, монахиня сама подошла к ним и сказала:

 

 - Зовите меня сестра Феодосия. Через час мне идти на ночную службу, а пока меня есть время. Говорите, не стесняйтесь.

 

Валентина не знала, как начать. Вместо того, чтобы попытаться объяснить свой вопрос по существу, она неожиданно для себя сказала:

 

 - Вы, наверное, чуть постарше моей дочери будете, сестра Феодосия. Неужели не страшно было в такую жизнь пойти?

 

- А Вы, наверное, моей мамочки ровесница, - светло улыбнувшись, ответила

монахиня. - Монашество не выбирают. Оно само приходит. А если кто из каприза в него пойдет, то быстро из него и выйдет. А это большое горе. Мне хорошо в вере. Тяжело, конечно. Но и светло по особенному.

 

- Не знаю, смогла бы я отпустить свою дочь в монастырь. Наверное, нет.

 

- Это потому, что у Вас в душе мирские блага на главном месте. А у нас с мамой в одно время все перевернулось. И сами не думали, что так получится.

 

На старшем курсе института мальчик мой любимый меня бросил. И я решилась на поздний аборт. С мамочкой, конечно, советовалась. Она поддержала. Мы очень трудно жили, без отца. Потом, когда я поняла, что совершила убийство, думала, только у меня душа умерла. Оказывается, у нее тоже. Она на себя еще большую вину взяла, как мать. Вот и не стало больше земных благ, а пришла одна неискупимая вина, которая не уйдет никогда. Только здесь и спасаюсь.

 

Валентине стало не по себе от той простоты и честности, с которой девушка говорила о своем сокровенном горе. Неверующие люди не умеют так говорить. Ее взволновал этот неведомый ей дотоле способ общения, не предполагавший никаких условностей, недомолвок или лжи. Перед ней стоял человек, как есть, каким его создал Бог и каким он стал, очистившись от наслоений суетного мира. Феодосия вызывала к себе доверие, потребность говорить о себе также безоглядно правдиво. Наверное, на этом простом языке говорили библейские люди.

 

- Сестра Феодосия, мне хочется научиться все делать, как полагается православным. Но у нас нет прихода. Как быть?

 

- Мне, наверное, не под силу Вас наставлять. Вам бы исповедоваться и спросить совета у игуменьи. Я только одно могу сказать: там, где нет приходов, появляются сектанты и мутят людям души. Их к себе подпускать ни в коем случае не следует. А у православных без службы в храме нельзя. Мы без исповеди и причастия душу очистить не можем. Значит, хоть иногда надо куда-то ездить. Купите для начала молитвослов с пояснениями. Там все, что требуется начинающему, сказано. Сделайте это. Вы уж мне поверьте, если Вы за этим в храм пришли, значит пойдете к вере и дальше. У большинства людей так бывает.

 

Они вышли из монастыря ближе к полуночи. Дискотека на теплоходе уже затихала, но на смену ей неслись пьяные песни и крики пассажиров. Правда, они были слышны меньше.

 

Над Волгой висела полная яркая луна, отражавшаяся в лениво плещущих волнах и наполнявшая ночь особым тайным волнением.

 

Взявшись за руки Валентина и Игорь пошли по мокрому прибрежному песку, любуясь огнями Лыскова на противоположном берегу, слушая ночные звуки реки и впитывая сердцами присутствие друг друга.

 

Пройдя с километр, они увидели костер и группку молодежи, сидящую вокруг. Судя по всему, ребята были местными уроженцами, приехавшими из города на выходные. В деревеньке рядом с монастырем для них занятия не было. Подошедших приняли с улыбками и предложили местечко на бревне у огонька. Спросили, не сбежали ли они с теплохода от красивой жизни. Получив подтверждение, засмеялись.

 

Молодежь была одета по городскому, но это не могло обмануть Валентину. Они были деревенскими, и ее порадовало, что так же, как и для нее, эта жизнь на теплоходе чужда и смешна им.

 

Перед костром была расстелена газета с немудрящим угощением. Ребята разлили в граненые стаканчики водку, нарезали чайной колбасы и помидоров, раздали всем по «бутыльсброду» и дружно выпили за все хорошее. Девушки, не чинясь, выпили вместе с парнями. «Да, - подумала Валентина, - я в их возрасте водку и на запах не знала. Но что поделать. Новые времена». Один из ребят, белокурый парень лет двадцати, достал откуда-то из-за спины гитару, потрогал пальцами струны, потом взял тихий, нежный аккорд и запел:

 

На подрамнике – вся Россия,
Даль за далью стелет мазок.
В молодом и наивно-синем
Я пишу отпущенный срок.

 

Чистым криком небесного горна
Нарисую свою любовь –
Перелески за пашней черной
И бревенчатый, теплый кров.

 

Озорные февральские вьюги
Под разбойничий посвист ветров,
И призывную песню подруги
Из несбывшихся зимних снов.

 

Под зеленую летнюю негу
Брошу води ленивый плеск.
Год за годом уходит в небо,
Но проводит мой скромный век

 

Золоченая, тихая тризна
Осыпающих листья осин.
Я рисую свою Отчизну.
Не замеченный ею сын.

 

 - Чьи это стихи? – спросил Игорь – впервые слышу

 

 - А этого нашего уроженца, – ответил гитарист. Он сейчас литературу в школе преподает. В журналы их посылал. Только никто не принимает. Не подходят, наверное. А мы его стихи на гитару прилаживаем и поем. Нам нравится. У него и веселые есть. Хотите послушать? Давай, мужики.

 

Гитара взяла звонкий аккорд и парни запели:

 

Зазвенела на ветре надежная снасть,
Лодка круто легла на волну
И над Волгою песня моя понеслась,
Словно тронуло в сердце струну.

 

Ветер гонит на лодку волну за волной,
Легкий парус игриво дразня,
И сливаются с небом глаза дорогой,
Той, что любит, что любит меня.

 

Он свистит и хохочет и плещет водой,
Унести на стремнину грозя,
Но мне счастливо видеть глаза дорогой,
Голубые, как небо глаза.

 

Чайки вьются толпой над раздольной рекой,
Лето гамом веселым полня,
И летят надо мной и кричат мне о той,
Той, что любит, что любит меня.

 

 - Хорошая песня. Наша, волжская. Ну, а эту американскую музыку, как на теплоходе…. любите?- спросил Игорь. Его явно заинтересовали эти ребята.

 

 - А Вам нравится? – спросил гитарист – не зря же вы с теплохода убежали. Да Вы не подумайте, что мы тупые. Конечно, такие, как Уитни Хьюстон, большую фору нашим звездам дадут, только это музыка не для Волги, понимаете? Под нее, наверное, хорошо где-нибудь в Чикаго тусоваться.

 

Главное в другом. В стране талантов полно. А на эстраде какие-то уроды, наподобие мальчиков-нанайчиков кривляются. Вот они и лепят образ поколения, вроде, молодежь кроме траханья ни о чем не думает и на своих предков болт забила. А это вранье. Или клевета. Надо еще разобраться. А американцы….. Подергаешься маленько под их там-тамы и забудешь. У нас здесь все «Любэ» любят. И старые, и малые. Вот каких побольше бы.

 

Еще разлили по стаканчикам и все выпили. Белокурый, явный заводила компании, перевел беседу в другое русло.

 

- Я вот часто с батькой своим ненаглядным спорю. Он у меня поддавальщик-говорун. Пока трезвый – молчит как египетская пирамида, а выпьет – не остановишь. Так вот, батяня все утверждает, что ваше поколение другую мораль, якобы, имело. До свадьбы не жили, по ночам гуляли, только за руки держась и так далее. Неужели, правда?

 

- По-всякому было. Тогда считалось, что любимого надо выбирать один раз. Так уж нас воспитали, – включилась в разговор Алевтина. – Конечно, шалавы среди женщин всегда были и всегда будут. И в нашу молодость они имелись. Но тогда помногу парней перебирать считалось зазорным. А сейчас не считается. Вот вся разница.

 

- А что же здесь зазорного, если я себе партнера на всю оставшуюся жизнь выбираю. Ведь не каждой девчонке с первого раза везет, – вступила в разговор девчушка лет семнадцати, сидевшая на коленях здоровенного чернявого парня.

 

- Это конечно. Каждый сам волен свою жизнь выстраивать. Но ведь внутри тебя есть особая святость – место для твоих будущих детей. Если стадо в него запустишь, оно всю святость вытопчет. А ведь по уму, никто кроме отца твоих детей туда хода не должен иметь, правда? – ответила Валентина, сама удивляясь своему красноречию. Но девочка не впечатлилась ее ответом. Видимо, имея уже постельный опыт, она решила заострить ситуацию, даже не зная, кем Алевтине приходится находившийся с ней мужчина.

 

- Знаете, красивые слова я тоже могу говорить. А в жизни так не бывает. Она не такая красивая получается. Вы метко про стадо сказали. Только ведь в каждом из нас что-то животное существует. Вот если Вы сейчас будете утверждать, что у Вас кроме мужа никого не было, то и нам, и Богу соврете.

 

Алевтиной овладело тихое чувство ярости. Она даже не понимала, почему слова девчонки так глубоко задели ее.

 

- Бывает, миленькая. Еще как бывает. Мне врать ни к чему. И скажу я тебе, что уже двадцать шесть лет замужем. За алкоголиком. Из этих долбаных лет я от мужа внимание разве что в первую пятилетку видела. А затем стала при нем практически вдовой. И разные предложения от мужчин получала. Только никак на них не откликалась. Знаешь почему? Не только потому, что без любви этих дел не принимаю. Бывало, так приспичит, хоть волчицей вой. Но у меня вот такая же, как ты, пигалица росла. И если бы я на ее глазах постоянно с разными мужиками окручивалась, то выросла бы она потаскушкой. Вот тебе и цена вдовьей жизни. Мне сорок пять лет, а вот он - Алевтина взяла Игоря за руку - у меня второй мужчина. Что же касаемо выбора партнера, то, наверное, его по душе, а не по постели выбирать надо. Среди людей так устроено, что если души сойдутся, то тела за ними последуют. Ты уж мне поверь.

 

- Ну и скажите, пожалуйста, что толку с вашего самоистязания? Что в нем хорошего? На жизнь с обочины смотрели, как она мимо проносится? Неужели нельзя было все по-умному организовать? Что-то я никак не пойму, зачем это надо.

 

В разговор вмешался Игорь.

 

- У каждого поколения свои особенности. Сейчас они одни, тогда были другие. Например, стыдно было считаться вором или бандитом. Сейчас этим бравируют. Ну, и с любовными делами тоже. Прошла девушка по трем-четырем рукам – и все. Ей с этой славой трудно замуж по-хорошему выйти. Такие были правила игры.

 

- И Вы считаете, это были хорошие правила?

 

- Не берусь судить. Но вот ты на откровенность нас вызвала. А можно, я твоему

 парню откровенный вопрос задам?

 

- Задавайте. У нас с ним друг от друга секретов нет.

 

- Хорошо, – сказал Игорь, обращаясь к парню – скажи мне, пожалуйста, ты женишься на девушке, которая до этого жила со многими твоими приятелями?

 

- Не-а. Если она не девочкой мне досталась, я еще соглашусь. Мало ли что у нее случилось. А если знать, что и Колька, и Васька, и Петька….., я тогда не соглашусь.

 

- Вот видишь, что получается, – обратился Игорь снова к девушке. – Мальчишки твою теорию очень даже поддерживают, пока вопрос о постели стоит. А вот как речь о браке заходит, то у них в мозгах начинают колеса вращаться. А знаешь почему? Потому что в мужской природе заложен инстинкт первообладателя. Древние люди стремились брать в жены девственниц, чтобы избежать венерических болезней и чужих детей. От этого зова природы не убежишь. Но и женщины отвечали на этот зов природы соответственно. Они берегли себя для мужа, потому что это было их талисманом. Потеряешь талисман – желанный мужчина уже недосягаем.

 

В разговор снова включилась Алевтина:

 

- Вы, ребята, на нас не обижайтесь. Такие споры всегда были и будут. Моя мать тоже меня ругала, что я не по ее правилам живу, а ваши дети на вас будут смотреть, как вы сейчас на нас смотрите.

 

Разговор стал постепенно иссякать. Наполнили еще по рюмке и ребята затянули свою коронную: «На Волге широкой…»

 

Закончив, петь гитарист взглянул на часы и сказал:

 

- Ого, уж полночь близится, а Германа все нет. Пора в постельки, скоро утро.

 

Затушили костер речной водой и стали расходиться. Когда огонь погас, почувствовалось дыхание ночи. На траву уже опустилась холодная майская роса. Игорь спросил у гитариста, не подскажет ли он, у кого из крестьян скоротать время до утра. Можно на сеновале.

 

- А что гадать. Айда со мной. Мы тут неподалеку живем, - ответил парень, - места хватит.

 

Вскоре вошли в рубленный деревянный дом, у которого, сразу видно, был добрый хозяин.

 

- Мамуля, – крикнул парень, – я с гостями. Принимай. Им до утра поспать надо.

 

Из кухни вышла моложавая женщина, которая, несмотря на поздний час, не спала, поджидала сына. Она лучисто улыбнулась и сказала:

 

- Добро пожаловать, гости дорогие. Меня Татьяна Николаевна зовут. Проходите, сейчас чайку попьем. А вы, наверное, с теплохода будете?

 

- А как Вы догадались?

 

- Очень просто. Больше неоткуда. А поспать вы в мастерской можете. Там у нашего папаньки все есть, как на космической станции. Сам-то он только утром будет. Дежурит в ночь на подстанции.

 

Сели вчетвером пить чай. Познакомились, повели житейский разговор. Оказалось, белокурый парень звался Сережей и учился на истфаке нижегородского университета. Татьяна Николаевна когда-то трудилась в лысковском райгосстрахе, но с реформами эта контора приказала долго жить и сейчас она не работала, вела у себя дома крестьянское хозяйство. Единственным добытчиком был глава семейства, который имел в энергосетях хорошую по местным меркам зарплату. В общем, семья как семья, побольше бы таких.

 

- Вы, конечно, не зря с теплохода сбежали. Сразу видно – случайные на нем гости, – сказала Татьяна Николаевна. - Не любим мы этих туристов. Сегодня какие-то квелые попались, не шумели. А то, бывает, налетит толпа живую рыбу покупать. Такие неприятные, просто слов нет.

 

- А почему они здесь рыбу покупают. В Нижнем же ее сколько угодно спросила Алевтина, – дешевле, что ли?

 

- Да нет. Что им деньги. Здесь они стерлядь покупают. А ее в магазинах не водится. А наши мужички браконьерят. Раньше-то, думали, она пропала. По  Волге мазут плыл. А как заводы встали – батюшки светы – стерлядка объявилась. Нет худа без добра. Вот богатенькие и едут за ней. Мне иногда кажется, что мы при монголо-татарском иге живем. Днями в земле ковыряемся, на пропитание добываем, а раз в неделю налетают бусурмане. Все мордатые, лобики в два пальца, кулачищи пудовые. Страшно посмотреть. В каком зверинце их вывели? И главное, они вроде бы никаких особенных грубостей не творят. Но так умудряются себя поставить, что потом неделю ходишь как оплеванный. Особенно девушки их умеют как-то так унизить, что и объяснить себе не можешь.

 

- Все очень просто, мам. Ты для них - червь земной. Ничто. А так как они в это искренне верят, то и миазмы от них исходят соответствующие. А ты эти миазмы вдыхаешь, - сказал Сергей.

 

- Может, мы и черви земные. Это тоже божьи твари. Чего здесь стыдиться. Но эти люди как будто из другого мира. Правда. Вот ведь что трудно понять. Как будто у нас одновременно два мира существуют. В одном мы живем, как сто лет назад, лопатой землю ворочаем, а в другом - эти, в золотых веригах, с несчитанными деньжищами. Куда же это все идет?

 

- Я сам, Татьяна Николаевна, с недавних пор в купцах значусь, – сказал Игорь - жизнь заставила. Всякие среди новых русских люди есть. Не все, конечно, бандиты и жулики. Наверное, пока на Ваш вопрос ответа еще нет. Главное, чтобы эти два мира не расходились, а потихоньку перемешивались. А если пойдут в разные стороны, значит, новых потрясений нам не миновать. Правильно, Сережа?

 

- Всех нижегородских бандитов можно уместить на одном «Феликсе Дзержинском». Надо только принять политическое решение. А потом вывести теплоход на середину реки и открыть кингстоны. Рыдать по ним никто не будет, – ответил Сергей, – у нас в университете такие настроения.

 

- На то вы и студенты. Только это мы уже проходили. Бандиты ведь не просто от нужды и беззакония появляются. Надо, чтобы в головах и в душах все на место вернулось. Только это длинный разговор. Может быть, пойдем отдыхать?

 

Валентина с Игорем легли спать на аккуратно застеленном соломенном тюфячке в мастерской хозяина. Казалось, не успели они и глаз сомкнуть, как в дверь осторожно постучала Татьяна Николаевна.

 

- Гости дорогие, через полчаса теплоход отваливает. Вставайте. Хотите, чайку Вам согрею?

 

Отказавшись от чая и тепло распрощавшись с хозяйкой, они вышли из дому и погрузились в густой утренний туман, через который пробивались рассветные лучи солнца.

 

Глядя на едва видневшиеся в золоченом молоке купола монастыря, Игорь обнял Валентину за плечи и сказал:

 

- Я все время ждал твоего приезда и думал, как все сложится. Знаю, почему меня к тебе тянет. Когда ты рядом, я как будто двумя ногами на земле стою. Что-то в тебе есть незаменимое.

 

Она промолчала. Только положила голову ему на плечо.

 

Когда поднялись по трапу на теплоход, Валентина обратила внимание на странные приглушенные звуки, доносившиеся от носовой части корабля. Пройдя вдоль борта до бака, они увидели там четверых молодых людей. На палубе без признаков жизни лежала девушка в порванном нижнем белье, едва прикрывавшем заголенную плоть. Лицо ее отливало неживой просинью. Над девушкой склонился бритоголовый парень с обнаженным торсом. Он с хрипом набирал полную грудь воздуха и пытался делать ей искусственное дыхание изо рта в рот. Было видно, что парень сильно пьян. Еще два «качка» лежали вповалку у борта. Оба были в невменяемом состоянии. Один из них пустил под себя лужу.

 

Услышав шаги Валентины с Игорем, обнаженный парень поднял голову и заплетающимся языком сказал:

 

- Чего надо? Вали отсюда… на...

 

И снова припал к девушке.

 

Игорь внимательно посмотрел на происходящее и быстро ушел. Через пару минут он вернулся и позвал Валентину в каюту. Сказал, что просил капитана вызвать «Скорую помощь» из Лыскова, пока не поздно. Похоже, у девочки дела плохи. Сильнейшее отравление. Хорошо, если алкоголем.

 

Они проснулись на подходе к Нижнему Новгороду. Игорь бодрился, пытался шутить. Но у него, как и у Валентины было неважное настроение. Едва ли они могли объяснить себе, в чем дело. Была ли в этом виновата неприятная сцена при возвращении на теплоход, или они уже предчувствовали час разлуки, неизвестно. Только на берег они сошли молча.

 

Игорь проводил ее до порога Иринкиной квартиры. Постояли у двери.

 

- Наверное, на твоем хозяйстве в четыре руки неплохо можно жить, правда? - спросил Игорь.

 

- В две души еще лучше, – ответила Валентина.

 

-У меня душу холодит. Но спрошу все-таки. Не получается у меня коммерция. Поздно начал. Уходить буду. Видно, надо в последний  раз жизнь заново начинать. Не против будешь, если я к тебе насовсем приеду?

 

- Боюсь я этого, Игорек. Как хлебнешь нашего навоза досыта, так снова в Нижний и засобираешься. А мне-то каково? Давай мы ничего решать пока не будем. Расстанемся до поры. А там посмотрим. Души наши сами свое слово сказать должны. Да нет, что я говорю, твоя душа. Моя-то уж давно готова. Иди, милый. Иди. До свидания. Объявись, как надумаешь.

 

Игорь крепко поцеловал ее, повернулся и ушел. А она вышла в дворик, села на скамейку под липой и закрыла глаза, вбирая в себя зеленый шум майской листвы. От далекого собора Александра Невского докатился едва слышный звон колоколов. В памяти ее всплыл Макарьев, и сердце наполнилось спокойным теплым светом – предвестником длинной и счастливой жизни.